Август 1956 год. Кризис в Северной Корее

Нет никаких оснований считать, что августовская оппозиция собиралась бросить вызов ленинской концепции государственного социализма или таким ее основополагающим принципам, как однопартийная система или «диктатура пролетариата». Этому препятствовал личный политический опыт оппозиционеров, которые были убежденными коммунистами сталинско-маоистского образца, а в прошлом — функционерами в «освобожденных районах» Китая или партийными работниками в сталинском Советском Союзе. Подобный поворот событий исключался и той ситуацией, которая сформировалась как внутри Северной Кореи, так и за ее пределами. Таким образом, выдвинутые против оппозиции обвинения в «антисоциалистической деятельности», распространявшиеся позже официальной пхеньянской пропагандой, являлись преднамеренными и беспочвенными фальсификациями. Идеалом для оппозиции являлась смягченная, отчасти либерализованная версия ленинского государственного социализма, и они ни в коей мере не являлись «тайными антикоммунистами» или «тайными демократами» [183] . Во всех разговорах с советскими дипломатами заговорщики критиковали текущую политикусеверокорейского государства, а вовсе не его основополагающие принципы.Они не сомневались в ленинском государственном социализме, а планировали лишь реформировать и улучшить его. Они ориентировались на те нормы и институты, которые к тому времени сложились в СССР и более либеральных «народных демократиях» Восточной Европы, стремились сделать систему более жизнеспособной и восприимчивой к нуждам простых людей.

183

Можно предположить, что в будущем, после неизбежного крушения (или радикальной трансформации) северокорейского режима, появятся политически мотивированные попытки представить «августовскую оппозицию» как диссидентов в более позднем смысле этого слова, как неких тайных антикоммунистов, мечтающих о развитии в Северной Корее либеральной демократии. Эта особенно вероятно в том случае, если в будущем возникнет социально-психологическая или политическая необходимость найти примеры былого «сопротивления тирании». Однако очевидно, что участники августовской оппозиции диссидентами не являлись. Дело тут не только в том, что жизненный опыт августовских оппозиционеров, мировоззрение которых сформировалось в коммунистическом подполье, советских спецслужбах и корейско-китайских партизанских отрядах, делал их невосприимчивыми к соблазнам «буржуазных идеалов». Немалую роль играло и то обстоятельство, что в Восточной Азии середины XX столетия не существовало ни одного примера дееспособной и процветающей капиталистической демократии. Единственными в регионе режимами, которые провозгласили себя «демократическим», были тогда диктатура Чан Кашли в Китае и диктатура Ли Сын Мана в Южной Корее. Очевидно, что эти режимы немало способствовали дискредитации идей либеральной демократии.

Впрочем, говоря о планах оппозиции и о гипотетической возможности прихода оппозиционеров к власти, не следует забывать, что решающую роль в «августовской группировке» играли выходцы из яньаньской эмиграции, то есть люди, тесно связанные с Китаем Мао Цзэдуна. Поэтому нельзя исключать того, что, оказавшись у власти, они в конечном итоге направили бы страну не по пути преобразований советского типа, а по пути построения некоего местного варианта маоистского режима. С точки зрения рядового корейца, такой режим не очень отличался бы от того, который существовал в реальной истории (а если бы отличался, то, возможно, в худшую сторону). Впрочем, принято считать, что сослагательного наклонения история не имеет, а на лето 1956 г. текущие намерения оппозиционеров были либерально-реформаторскими.

Понимая некоторую неправомерность использования таких терминов, как «демократия» и даже «законность» в отношении политических институтов сталинистского государства, следует все-таки подчеркнуть, что оппозиция намеревалась действовать в рамках, установленных партийным уставом. Можно сказать, что оппозиционеры планировали достичь своих целей легальными методами, хотя те методы и не были вполне «демократическими» (и не могли быть таковыми, поскольку и само северокорейское государство демократическим не было). Диссиденты хотели на предстоящем Пленуме ЦК ТПК подвергнуть критике Ким Ир Сена и надеялись склонить на свою сторону большинство членов Центрального Комитета. Согласно параграфу 36 Устава ТПК 1956 г., Председатель партии формально избирался ее Центральным Комитетом. Следовательно, Центральный Комитет теоретически имел право и переизбрать его. Конечно, ЦК представлял собой крайне малочисленный и, в общем-то, самоназначенный олигархический орган. Тем не менее отзыв Председателя партии решением ЦК являлся абсолютно законной процедурой.

Позже Ким Ир Сен утверждал, что в случае необходимости враги планировали устранить его силой. Со Дэ-сук в своем известном исследовании приходит к выводу, что это было невозможно, поскольку к 1956 г. бывшие партизаны надежно контролировали армию и «…в то время попытка использования вооруженных сил любой другой группировкой была равносильна самоубийству» [184] . Можно только согласиться с этим замечанием Со Дэ-сука и добавить, что в документах посольства нигде нет упоминаний о планах насильственного выступления против Ким Ир Сена. За исключением Ли Пхиль-гю, который упоминал о принципиальной возможности «насильственного переворота», все оппозиционеры говорили о мирных и законных путях достижения своих целей. Информаторы «Лим Ына» (псевдоним Хо Ун-бэ) тоже отмечали, что было бы лучше, если бы в 1956 г. оппозиция решила применить силу против Ким Ир Сена. Сам Хо Ун-бэ не без некоторого сожаления отмечал, что оппозиция не планировала никаких силовых акций, причем из текста его книги ясно, что он сам или его информаторы считали такие силовые акции, в принципе, осуществимыми. Однако интервью с северокорейскими эмигрантами, которые являлись основным источником книги Хо Ун-бэ, проходили в конце 1970-х гг., и представляется вероятным, что за давностью собеседники Хо Ун-бэ просто выдавали желаемое за действительное. Скорее всего, Со Дэ-сук прав: даже если яньаньская фракция в более ранний период и имела достаточное влияние в армии, к 1956 г. это влияние уже было утрачено. В пользу вывода Со Дэ-сука свидетельствует и отсутствие обвинений в подготовке переворота на начальном этапе чисток, то есть сразу после августовского Пленума. Впервые оппозицию обвинили в подготовке мятежа спустя год с лишним — в декабре 1957 г. Публично же эти обвинения этого рода прозвучали еще позднее — на Первой Конференции ТПК, которая состоялась в марте 1958 г.

184

Suh Dae-suk. Kim И Sung… P. 152.

Не ясно, кого оппозиция хотела видеть на месте нового лидера Северной Кореи. За одним исключением, в разговорах с советскими дипломатами оппозиционеры не упоминали никаких имен. Послухам, ходившим после кризиса (в конце 1956 г. и в 1957 г.), новым Председателем ТПК оппозиция собиралась сделать Чхве Чхан-ика, а пост премьер-министра должен был якобы перейти к Пак Чхан-оку [185] . Такой выбор представляется вполне оправданным, тем более что Пак Чхан-оку на тот момент уже занимал должность вице-премьера, а Чхве Чхан-ик, который являлся лидером всей оппозиционной группы, был идеальным кандидатом на высший партийный пост.

185

Со Дэ-сук приводит эти слухи со ссылкой на северокорейских перебежчиков (SuhDae-suk. Kim И Sung… P. 151).

Однако эти предположения основаны на слухах. Единственную информацию о планах оппозиции по этому вопросу можно найти в замечаниях Ли Сан-чжо, посла Северной Кореи в Москве, которые (что немаловажно!) были сделаны им еще до августовских событий. Ли Сан-чжо был тесно связан с оппозицией и годом позже, уже после ее разгрома, бежал в Советский Союз. 9 августа 1956 г., во время встречи с высокопоставленным советским дипломатом, Ли Сан-чжо сообщил, что оппозиция хотела бы видеть Чхве Чхан-ика на посту Председателя ТПК, а Чхве Ён-гон, которого оппозиционеры тогда ошибочно считали своим сторонником, должен был стать главнокомандующим северокорейскими вооруженными силами. Другие имена не назывались [186] .

186

Запись беседы И. Ф. Курдюкова (зав. Дальневосточным отделом МИД СССР) с Ли Сан Чо (посол КНДР в СССР). 9 августа 1956 г.

Год спустя, выступая на Пленуме, который был посвящен «разоблачению происков» поверженной оппозиции, Ко Пон-ги утверждал, что оппозиция прочила находившегося в опале яньаньца Пак Ир-у на роль нового Председателя ТПК, а Чхве Чхан-ик, Пак Чхан-ок, и Ким Сын-хва должны были стать его заместителями [187] . Конечно, это заявление было сделано после того, как оппозиция была разгромлена, и, очевидно, являлось частью продуманной пропагандистской кампании, проводимой властями. Однако любая официальная пропаганда может содержать в себе правду — если эта правда выгодна властям, конечно. Похожее утверждение встречается в свидетельских показаниях, которые были даны Пак Чхан-оком в 1959 г., в ходе секретного расследования «августовского дела», которое тогда проводилось властями (выдержки из его показаний были предъявлены советским дипломатам). Согласно этому документу, Чхве Чхан-ика планировалось сделать новым руководителем партии, а Пак Чхан-ока — новым премьером [188] . Стоит отметить, что по содержанию это заявление в целом совпадает с более ранними замечаниями Ли Сан-чжо, и поэтому оно вполне может отражать реальные планы оппозиции (несмотря на то очевидное обстоятельство, что оно было сделано под политическим давлением, а то и просто продиктовано властями).

187

187Запись беседы Б. К. Пименова (первый секретарь посольства) с Пак Киль Еном (зав. 1-м отделом МИД КНДР). 8 декабря 1957 г. АВП РФ.Ф. 0802. Оп. 13. Д. 6, папка 72.

188

Запись беседы В. И. Пелишенко (советник посольства) с Пан Хак Се(министр внутренних дел). 24 октября 1959 г. АВП РФ. Ф. 0541. Оп. 10. Д. 9, папка 81.

Таким образом, похоже, что в оппозиционных кругах именно Чхве Чхан-ик рассматривался как наиболее вероятный будущий лидер Северной Кореи. Примечательно, что оппозиционеры в разговорах с советскими дипломатами не упоминали конкретных имен кандидатов на высшие посты. Это молчание представляется довольно странным и может даже означать, что оппозиционеры специально решили хранить молчание по этому важному вопросу. Единственным исключением из этого правила являются слова Ли Сан-чжо, который, как мы помним, назвал имена потенциальных кандидатов. Однако Ли Сан-чжо тогда находился в Москве и в силу этого мог и не знать о тактических решениях, принятых оппозицией в Пхеньяне — в том числе и о возможно принятом ими решении не упоминать имен кандидатов. Можно предположить, что такое решение (если оно действительно существовало) было принято заговорщиками и потому, что они не хотели тревожить советскую сторону выдвижением очевидно прокитайских кандидатур. Возможно также, что оппозционеры не хотели производить впечатление группы карьеристов, рвущихся к власти и уже заранее распределивших между собой влиятельные политические посты.

Какова была реакция Москвы и советской дипломатии на все происходящее? Этот вопрос имеет огромное значение для понимания августовского кризиса, но с необходимой полнотой ответить на него сейчас, увы, невозможно. Главной причиной является отсутствие доступа к ряду важнейших документов, так как телеграммы, которыми летом 1956 г. обменивались Москва и посольство в Пхеньяне, равно как и практически все документы ЦК КПСС, остаются засекреченными и по сей день. На основании доступных нам материалов можно предположить, что советское посольство в целом заняло выжидательную позицию. Дипломаты не пытались отговорить недовольных от выступления, но и не поддерживали их открыто, иногда призывая к «осторожности».

Такой нейтральный подход вполне понятен. В конце 1940-х гг. Ким Ир Сен действительно был протеже, а то и вовсе марионеткой Москвы, однако к 1956–1957 гг. ситуация радикальным образом изменилась. В новых условиях советские дипломаты больше не стремились защищать режим от внутренних проблем. К тому же, опыт других социалистических стран показывает, что Советский Союз тогда не был принципиальным противником перестановок в руководстве «стран народной демократии». Как известно, 1956 г. был годом решительных изменений в руководстве многих социалистических стран, отставок многих коммунистических лидеров: Вулко Червенкова в Болгарии (апрель), Матиаша Ракоши в Венгрии (июль) и Эдварда Охаба в Польше (октябрь). Правда, последний случай представляет некоторое исключение: Эдвард Охаб был не сталинистом, а реформатором, хотя и более умеренным, чем его соперник и преемник Гомулка. Москва поддерживала большинство этих перемен в руководстве социалистических стран или, по крайней мере, была осведомлена о надвигавшихся событиях. Во всем коммунистическом мире «маленькие Сталины», установившие свои культы в соответствии с прежним советским образцом, один за другим сходили с политической арены, и мало кто сомневался в том, что Ким Ир Сен, несмотря на свою молодость, принадлежит именно к этой группе руководителей старого толка. Идеи XX съезда и их разнообразные толкования, распространяясь от Праги до Пхеньяна, использовались самыми разными людьми: временами — беспринципными и циничными конъюнктурщиками, порою — национальными коммунистами, а иногда — и сохранившимися идеалистами-марксистами. Антикимирсеновская деятельность не казалась чем-то экстраординарным, напротив, она прекрасно вписывалась в общую картину событий, происходивших в социалистическом лагере бурным летом 1956 г. Если СССР не возражал против свержения Червенкова или Ракоши, то почему он должен был выступать против отстранения Ким Ир Сена?

С другой стороны, политическая стабильность в КНДР не могла не тревожить советских дипломатов. Возможная и даже желательная с политической точки зрения замена Ким Ир Сена человеком, пользующимся большей поддержкой в ТПК, была приемлема только постольку, поскольку такая политическая рокировка не ставила под угрозу стабильность в самой восточной из всех социалистических стран. С точки зрения стратегических интересов Советского Союза, КНДР служила своего рода геополитическим буфером между американскими войсками, располагавшимися в Южной Корее, и жизненно важными промышленными районами Дальнего Востока. Поэтому независимо от своего личного отношения к Ким Ир Сену советские дипломаты были вынуждены соблюдать осторожность, и многие разговоры заканчивались так же, как беседа между С. Н. Филатовым и Пак Чхан-оком, состоявшаяся 21 июля. Вот как сам Филатов описывал ее в своем отчете: «В конце беседы я еще раз обратил внимание Пак Чан Ока на серьезность создавшегося положения и предостерег его от поспешных шагов в этом вопросе. Просил его внимательно изучить положение в партии и недопускать, чтобы его действия были использованы недовольными работниками политикой Ким Ир Сена, пытающимися ослабить партию» [189] . Ту же позицию продемонстрировал А. М. Петров во время встречи с Нам Иром 24 июля: «Я высказал свое личное мнение о том, что опасения Нам Ира в отношении резкой критики Ким Ир Сена заслуживают большого внимания, что позиция, занятая Пак Чан Оком в этом вопросе, является, очевидно, неправильной, что инициатива резкой критики Ким Ир Сена со стороны советских корейцев может быть истолкована неправильно и это может вызвать нежелательную реакцию как внутри страны, так и на международной арене» [190] .

189

Запись беседы С. Н. Филатова (советник посольства) с Пак Чхан Оком(зам. премьера Кабинета Министров, член Президиума ЦК ТПК). 21 июля 1956

190

Запись беседы А. М. Петрова (временный поверенный в делах) с Нам Иром (министр иностранных дел). 24 июля 1956 г.