Август 1956 год. Кризис в Северной Корее
Шрифт:
Советское посольство обычно не оказывало поддержки советским корейцам, хотя в случае с менее значительными фигурами советское гражданство само по себе давало некоторую защиту [392] . Когда советские корейцы обращались за разрешением вернуться в СССР, такое разрешение им давалось, но по своей инициативе посольство не вмешивалось в происходящее и не предпринимало целенаправленных попыток спасти тех, кто мог стать жертвой чисток (во всяком случае, сегодня о таких попытках нам ничего неизвестно). Единственным исключением представляются деятельность В. П. Ткаченко, будущего зав. корейским сектором ЦК КПСС, а тогда — молодого дипломата, благодаря решительным действиям которого был спасен не один человек. По меньшей мере в одном случае энергично действовал и аппарат советского военного атташе, организовав выезд из страны Пак Киль-нама, бывшего советского офицера (речь об этом любопытном эпизоде пойдет ниже). Однако такие акции были исключением и скорее отражали личную позицию дипломатов и офицеров, а не официальную политическую линию Москвы. В целом же посольство пассивно наблюдало за происходившей стране расправой над советскими корейцами [393] .
392
Соответствовало это действительности или нет, пока судить сложно. Например, Александр Сон (сын видного советско-корейского партработника Сон Вон-сика), который в конце 1950-х гг. являлся офицером северокорейских ВВС, убежден, что именно советское гражданство спасло его от ареста в 1960 г., когда террор в армии достиг беспрецедентного размаха. Интервьюс Александром Соном. Ташкент, 31 января 1991 г.
393
Периоды
Нарастающее ухудшение советско-корейских отношений и усиление чисток означало, что связи с СССР перестали быть основой привилегированного статуса советских корейцев. Напротив, в новой ситуации контакты с СССР стали потенциально опасными. В середине 1959 г. потерял работу и подвергся унизительно-разгромной «критике» Ю Сон-хун, советский кореец и бывший ректор университета Ким Ир Сена. Его, в частности, обвиняли в сознательном насаждении в университете советских традиций [394] . В МВД приблизительно в то же время высшие чиновники советско-корейского происхождения тоже стали жертвами хорошо отрежессированной критической кампании. У одного из них даже поинтересовались, «чьи интересы он защищает — компартии Советского Союза или ТПК?» До 1957 г. такой вопрос был бы невозможным, так как официально считалось, что интересы «братских партий» не могут различаться по определению [395] .
394
Запись беседы Б. С. Захарьина (зав. консульским отделом посольства)с Югаем Н. А., Юн Е. К. и Тюгаем М. Ф. 16 ноября 1959 г. АВП РФ. Ф. 0541.Оп. 10. Д. 9, папка 81.
395
Запись беседы Б. С. Захарьина (зав. консульским отделом посольства)с Югаем Н. А., Юн Е. К. и Тюгаем М. Ф. 16 ноября 1959 г. АВП РФ. Ф. 0541.Оп. 10. Д. 9, папка 81.
Некоторые советские корейцы, особенно находившиеся на службе в вооруженных силах и полиции, попали в список тех заговорщиков, которые в 1956 г. якобы планировали военный переворот. Как уж упоминалось, это обвинение было, по всей вероятности, беспочвенным, однако после декабрьского (1957) Пленума оно стало занимать все более заметное место в официальной северокорейской риторике. Соответственно, и список подозреваемых тоже постоянно расширялся. Большинство обвиняемых принадлежало к «яньаньским генералам», что вполне объяснимо: яньаньская группа стояла за «августовским кризисом» и именно ее члены традиционно были широко представлены в армейском руководстве. Тем не менее некоторые советские корейцы тоже оказались среди жертв кампании. Их обвиняли не только в поддержке Пак Чхан-ока или иногда в критике политики Ким Ир Сена, но и в более тяжком преступлении — в тайной подготовке вооруженного переворота. К примеру, в ночь на 22 сентября 1959 г. Пак Иль-му, начальник автобронетанкового управления Корейской Народной Армии, был внезапно арестован военной контрразведкой и провел 18 дней в тюрьме. По его собственным словам, он «за время нахождения под стражей неоднократно допрашивался о трудовой деятельности в СССР и КНДР, об отношениях к политике ЦК ТПК и правительства в период августовского пленума ЦК ТПК 1956 г., о связях с советскими корейцами». От него требовалось предоставить свидетельства своей непричастности к Пак Чхан-оку и другим «фракционерам» [396] . По его словам, «во время ареста обращались грубо. На допросах держали со связанными руками, оскорбляли, пытались избить. Перед освобождением предупредили, чтобы он ничего нигде не рассказывал, в том числе и в Советском Посольстве» [397] .
396
Запись беседы Б. С. Захарьина (зав. консульским отделом посольства) с Паком Петром Ивановичем. 10 октября 1959 г. АВП РФ. Ф. 0541. Оп. 10. Д. 9, папка 81.
397
Запись беседы Б. С. Захарьина (зав. консульским отделом посольства) с Паком Петром Ивановичем. 10 октября 1959 г. АВП РФ. Ф. 0541. Оп. 10. Д. 9, папка 81.
Примерно в то же время (возможно, в тот же самый день) был арестован и подвергся четырехдневному допросу и Пак Киль-нам, генерал КНА, начальник инженерного управления министерства обороны КНА [398] . Это был один из редких (более того, исключительных) случаев вмешательства советского посольства (точнее, аппарата военного атташе). После освобождения из заключения Пак нашел убежище в советском посольстве, где жил в квартире военного атташе, генерала Мальчевского. После нескольких недель переговоров и переписки с северокорейскими властями Пак Киль-нам в сопровождении советских офицеров был доставлен на вокзал и отправлен в СССР, причем советской поездной бригаде были даны инструкции обеспечить безопасность пассажира [399] . В официальном заявлении, которое северокорейские власти вскоре передали в советское посольство, и Пак Иль-му, и Пак Киль-нам обвинялись во «фракционной деятельности» и участии в заговоре. Так, утверждалось, что Пак Иль-му выражал поддержку венгерскому восстанию и вместе с генералом Чхве Ином, видным деятелем яньаньской фракции, обсуждал план антиправительственного восстания в Корее. Пак Киль-нама обвинили в финансовых злоупотреблениях и в том, что он «допустил серьезные вредительские действия», во время некоего важного строительства (по словам его сына, речь шла о бункере для Ким Ир Сена) [400] .
398
Запись беседы В. С. Захарьина (зав. консульским отделом) с Пак Николаем (возвращающийся в СССР советский кореец). 5 ноября 1959 г. АВП РФ. Ф. 0541. Оп. 10. Д. 9, папка 81.
399
Интервью с Г. К. Плотниковым. 1 февраля 1990 г. Москва. Интервью с Романом Николаевичем Паком. Алма-Ата, 16 декабря 2001 г. (Р. Н. Пак — сын Пак Киль Нама).
400
Материалы на Пак Киль Нама (перевод с корейского). АВП РФ. Ф. 0541. Оп. 10. Д. 9, папка 81. Материалы на Пак Иль My (перевод с корейского). АВП РФ. Ф. 0541. Оп. 10. Д. 9, папка 81.
Это обвинение выглядело абсурдным, однако были и другие, более правдоподобные. Например, документы сохранили ранние замечания Пак Иль-му и Пак Киль-нама о тяжелой жизни простого населения КНДР. Без сомнения, эти искренние и полные сочувствия замечания в новых условиях истолковывались как доказательство «контрреволюционной деятельности». В частности, в переданной в посольство северокорейскими властями справке говорилось: «Кроме этого, Пак Киль Нам, занимая важный военный пост, клеветал на правильную политику ТПК и правительство Республики. В начале 1947 года, выступая перед своими заместителями, сознательно извращал политику партии, заявляя, что мяса и масла народ не видит, что рыбу забирают насильно, народ не в состоянии приобретать вещи, так как не может добыть средств к существованию. Передавая ложные слухи, клеветал на правильную политику нашей партии» [401] .
401
Материала на Пак Киль Нама (перевод с корейского). АВП РФ. Ф. 0541. Оп.10. Д. 9, папка 81.
С серьезными проблемами столкнулся даже Кан Чин, занимавший видное положение в коммунистическом подполье до 1945 г., подвергшийся преследованиям по политическим
мотивам в конце 1940-х гг. и, казалось, к середине 1950-х гг. уже основательно забытый всеми. Кан Чин, работавший скромным переводчиком, потерявший все политические связи, хотя и сохранивший советское гражданство, был обвинен в… «терроризме» [402] . На настоящий момент трудно сказать, почему власти вдруг вспомнили о человеке, который давно уже находился в опале и не у дел, и решили расправиться с ним окончательно (насколько можно судить, Кан Чин был репрессирован).402
Запись беседы Б. С. Захарьина (зав. консульским отделом посольства)с Ли Чхан Чоном (зав. консульским отделом МИД КНДР). 31 октября 1959 г. АВП РФ. Ф. 0541. Оп. 10. Д. 9, папка 81. Установить точное написание имени Ли Чхан Чона не удалось.
Учитывая данные обстоятельства, можно по достоинству оценить предусмотрительность замминистра внутренних дел Пак Пён-юля, который рассказывал автору этих строк, что после обращения за разрешением вернуться в СССР перестал появляться на службе под предлогом вдруг случившегося с ним затяжного приступа гипертонии. Он скрывался шесть месяцев, до тех пор, пока не были подготовлены все необходимые для отъезда бумаги [403] .
В 1960 г. репрессии продолжились. Основными их жертвами стали те советские и яньаньские корейцы, которые в 1956 г. публично выразили одобрение решений сентябрьского пленума. Теперь открытая поддержка этих решений, в свое время вроде бы официально утвержденных и даже одобренных самим Ким Ир Сеном, стала считаться враждебным актом. Именно такие обвинения привели к смещению Ли Мун-иля (сотрудник ЦК ТПК), Со Чхун-сика (секретаря комитета ТПК провинции Сев. Пхёнъан) и других высокопоставленных советских корейцев [404] . В качестве наказания их отправили в деревню, где они должны были вести жизнь простых крестьян и активно заниматься физическим трудом. В таком наказании опять-таки видны следы влияния маоистского подхода — как уже говорилось, Великий Кормчий тоже любил подвергать опальных чиновников целительному воздействию тяжелого физического труда. Следует отметить, что к подобным мероприятиям в КНДР прибегали и в более ранние времена. Так, еще в начале 1953 г. попавший в немилость у вождя ветеран коммунистического движения Чу Ён-ха был направлен заведовать птицефермой, а потом был отчасти прощен и назначен преподавателем в пединститут (по крайней мере, так в 1953 г. сказал венгерском дипломату Пак Ён-бин). Как известно, Сталин предпочитал иные и, надо отметить, менее гуманные методы, расправляясь со своими врагами.
403
Интервью с Пак Пён-юлем. Москва, 25 января 1990 г.
404
Запись беседы Н. Е. Торбенкова (советник посольства) с Пак Док Хваном (советник МИД КНДР). 13 июня 1960 г. АВП РФ. Ф. 0541. Оп. 15. Д. 8, папка 81.
Некоторые советские корейцы пытались приспособиться к новым условиям. Часть из них (например, Пан Хак-се, Нам Иль, Пак Чжон-э) даже приняла активное участие в репрессивных кампаниях, надеясь таким образом заслужить доверие Ким Ир Сена. Однако подавляющее большинство бывших советских граждан реалистично оценивали создавшуюся политическую ситуацию и делали все возможное, чтобы немедленно вернуться в СССР. Массовый исход советских корейцев из КНДР начался в 1958 г., после первых арестов, и продолжался до конца 1961 г. Остается неизвестным, была ли разрешена подобная «добровольная репатриация» яньаньским корейцам. По отдельным упоминаниям таких «возвращенцев» можно судить, что по крайней мере в некоторых случаях китайским корейцам также разрешался выезд из страны, но похоже, что возвращение яньаньцев трудно сравнивать с широкомасштабным выездом на родину советских корейцев [405] . Хотя точные данные пока не известны, можно предположить, что более половины из почти 200 советских корейцев, занимавших в КНДР заметные посты, сумело вернуться в СССР.
405
Например, известно, что критик Ким Ман-сон, выходец из Маньчжурии, который с 1950 г. находился в КНДР, в конце 1950-х гг. вернулся в КНР в связи с репрессивными кампаниями в Северной Корее. Об этом факте бегло упоминается в недавнем исследование Пак Хён-ок. См.: Park Hyun Ok. Two Dreams in One Bed: Empire, Social lite and Origins of the North Korean Revolution in Manchuria. Durham and London: Duke University Press, 2005. P. 280, tootnote 1.
Эмиграция (или, скорее, реэмиграция) спасла жизнь многим советским корейцам, но такой поворот событий был выгоден также Ким Ир Сену и его окружению. Главной целью Ким Ир Сена было не столько физическое, сколько политическое уничтожение советской и яньаньской фракций, и лучшим способом для достижения этой цели было вытеснение потенциально опасных людей из политической жизни и желательно из страны вообще. Как правило, убивать их было совсем необязательно: будучи изгнанными из страны, они более не представляли политической угрозы. «Идеологические проверки», «собрания критики» и выборочные аресты известных советских корейцев были составными частями этой кампании устрашения.
В конце 1950-х гг. советским корейцам, как правило, не препятствовали, если они сами выражали желание покинуть КНДР. В 1959 г. начальник Генерального штаба созвал специальное собрание всех высших офицеров из числа советских корейцев и открыто заявил, что те из них, кто хочет вернуться в СССР, могут это сделать [406] . Примерно тогда же Нам Ир, все еще находившийся на посту министра иностранных дел, сказал советскому дипломату, что Пхеньян «не будет возражать», если те, кто выбрал советское гражданство, обратятся с просьбой о возвращении в СССР [407] . Летом 1960 г. северокорейский дипломат рассказал сотруднику посольства о собрании личного состава МИДа, на котором выступал зав. международным отделом ЦК ТПК Пак Ён-гук. По словам участника собрания: «Пак Ен Гук […] на совещании послов КНДР в социалистических странах в начале апреля с. г. сообщил, что в настоящее время все бывшие советские корейцы, желающие возвратиться в Советский Союз, могут это сделать, и препятствий со стороны властей КНДР им не будет оказано». Персоналу министерства иностранных дел было также объявлено, что все дипломаты советско-корейского происхождения могут выехать в СССР, если они того пожелают [408] . Во всех этих случаях проглядывает некий общий подход, и это позволяет предположить, что и в МИДе, и в Генштабе следовали неким общим инструкциям, составленным и одобренным где-то на самом верху, вероятнее всего — самим Ким Ир Сеном.
406
Интервью с Сим Су-чхолем. Ташкент, 17 января 1991 г.
407
Запись беседы В. И. Пелишенко (советник посольства) с Нам Иром (министр иностранных дел). 14 февраля 1959 г. АВП РФ. Ф. 0541. Оп. 15. Д. 8, папка 81.
408
Запись беседы Н. Е. Торбенкова (советник посольства) с Пак Док Хваном (советник МИД КНДР). 13 июня 1960 г.
Иногда предложение покинуть КНДР делалось в частном порядке. Например, бывший ректор университета Ким Ир Сена Ю Сон-хун сначала подвергся критике и был снят с должности, а уж затем получил совет выехать в СССР, чтобы там «отдохнуть и укрепить здоровье» (с явным намеком на то, что возвращение лучше бы отложить на неопределенный срок) [409] .
В то же время северокорейские спецслужбы пытались преследовать наиболее активных врагов режима и за пределами КНДР. Решение посла в СССР Ли Сан-чжо не возвращаться на родину, принятое им в 1957 г., вдохновило на аналогичные поступки и некоторых северокорейских студентов в Москве. К тому времени они уже несколько лет прожили в постсталинском Советском Союзе, свободно говорили по-русски, так что идеалы «оттепели», столь влиятельные в Москве 1957 г., определили их мировоззрение. Эти образованные молодые идеалисты живо восприняли лозунги десталинизации и разделяли общие для тогдашней московской интеллигенции мечты о новом, гуманном и человечном варианте социализма. Студенты не могли не видеть того, что на их родине быстро укрепляется диктатура Ким Ир Сена, которая им не без основания казалась ужесточенным вариантом диктатуры Сталина. Поэтому на рубеже 1957 г. и 1958 г. группа северокорейских студентов ВГИКа обратилась к советским властям с просьбой о предоставлении им политического убежища. Эта просьба была удовлетворена, что вызвало немалое возмущение Пхеньяна.
409
Интервью с С. П. Югаем (племянник Ю Сон-хуна). Москва, январь 1990 г.