Август и Джонс

На одном кадре я, ещё совсем маленькая, с перевязанным глазом, сидела на больничной койке с капкейком в руке и широко улыбалась, вся измазанная в шоколадном креме. Наверное, это сняли после того, как мне удалили глаз. Операция прошла всего за пару дней до моего второго дня рождения.

Большинство фотографий из моего раннего детства сделаны в больницах. На некоторых у меня лысая голова, потому что из-за химиотерапии выпадали волосы.

Я об этом совсем ничего не помню, но, по маминым словам, врачи делали всё возможное, чтобы сохранить мой правый глаз. Рак был двусторонний и влиял на оба глаза.

От раковых клеток пытались избавиться и химиотерапией, и лучевой, и радиацией, и криотерапией (пробовали заморозить), и лазером. Я была очень болезненным ребёнком, и на лечение ушло несколько лет, но они всё-таки справились. Для меня эти врачи настоящие супергерои.

* * *

Утром мама причесала мне волосы и заплела в тугую косу с ярко-синей лентой в тон школьной форме. Кожу на голове покалывало, но я не стала жаловаться, потому что это был мой первый день в «Оаквуде», а родители считали, что очень важно произвести хорошее впечатление.

Вообще стиль у меня вовсе не аккуратный и прилизанный, а наоборот. Поэтому, после того как мама вышла из комнаты, я сняла ленту, резинку для волос и четыре невидимки и тряхнула волосами, чтобы они свободно легли на плечи. А потом расстегнула верхние пуговицы на своей рубашке с длинными рукавами. Иначе дышать было невозможно. Ещё сняла колючий свитер и сунула его в рюкзак, а вместо школьных туфель обулась в кроссовки со шнурками, украшенными миниатюрными альпаками.

Мама смерила меня взглядом, когда я вошла на кухню.

– А где косичка и новые туфли?

– Это не в моём духе.

– Что ж, – признала она, – справедливо.

* * *

Папа остановился у «места поцелуев и прощаний», где родители высаживали детей перед школой. Наш пикап странно здесь смотрелся со своим буферным брусом, грязевыми щитками и грязными шинами с налипшей на них соломой. Из обычных, чистых машин выходили ученики с рюкзаками, папками, спортивным инвентарём и музыкальными инструментами и спешили на уроки. Половина учебного года уже прошла, и ощущение у меня было такое, будто я пытаюсь сесть на карусель, которую уже запустили.

В моей старой школе не отводили особый уголок для прощаний. И припарковаться было несложно. Обычно все стояли у ворот и болтали до первого звонка.

– Хорошего тебе дня, – пожелал папа.

За нами просигналила машина, и мама пробормотала себе под нос:

– Можете и подождать!

– А мне обязательно идти сегодня? – спросила я. – Может, вообще буду заниматься из дома? Во время пандемии у меня это неплохо получалось.

– Отличная идея, – согласился папа. – Нам с дядей Питом не помешает хороший подмастерье.

Сегодня мы чиним сломанный туалет. Такой забитый, вонючий. Вот думаю, из твоей лохматой шевелюры вышел бы первосортный ёршик.

Я прижала рюкзак к груди. Сердце вдруг заколотилось как бешеное. Я всю жизнь ходила только в государственную школу Коттона. Вдруг мне не удастся здесь освоиться? И со мной никто даже говорить не станет?

– Пойдём, Джонс. Твоя учительница, мисс Финнеган, выбрала одного ученика из класса, чтобы он помог тебе освоиться в новой школе. Как там его звали? Вроде месяц какой-то… Апрель, май… Точно! Август! Наверное, он тебя уже ждёт.

За нами снова раздался гудок, на этот раз более затяжной и менее вежливый.

– Пора шевелиться, пока нас не оштрафовали за нарушение каких-нибудь правил, – сказал папа.

Я поцеловала его в колючую щёку и осторожно свесила ноги из машины. Мама взяла меня за руку, и мы вместе пошли ко входу. Здание тут было намного крупнее, чем у школы в Коттоне.

– Сначала идём в кабинет регистрации, потом в класс, – скомандовала мама. Прозвенел звонок, и мимо нас хлынул поток учеников.

Мама ласково стиснула мою руку.

– Всё будет хорошо. В первый день всегда непросто.

* * *

Рядом с кабинетом сидел мальчишка, на вид мой ровесник, и читал книжку.

– Август? – позвала мама.

Ей пришлось ещё дважды повторить его имя, прежде чем он встрепенулся и вскочил на ноги. Книга ударилась о пол с громким стуком.

– Ой, извините! Привет! Это я, Август Гентинг.

– Очень приятно, – ответила мама. – Я миссис Кёрби, а это Джонс.

– Меня к вам отправила моя учительница, мисс Финнеган. Я провожу Джонс на урок.

Мальчишка не уступал мне ростом, а для своего возраста я была довольно высокая. И волосы у него походили на мои: каштановые, вьющиеся, относительно длинные. Меня немного удивило, почему Август так нервничает. Это же я здесь новенькая, а не он.

Мы сели рядом, а мама отошла поговорить с регистратором. Между нами повисла тишина, но я не знала, что сказать. Мимо проходили учителя, и один ученик постарше забежал в кабинет, чтобы заполнить бумажку об опоздании.

– Почему учебники математики такие грустные? – неожиданно спросил Август.

Я наморщила лоб.

– Не знаю.

– В них слишком много нерешённых задачек.

– Дурацкая шутка, – честно сказала я, и он ответил:

– Знаю.

Август болтал ногами и в один момент нечаянно толкнул стеклянный журнальный столик, обрушив стопку школьных журналов. Регистратор бросила на него осуждающий взгляд.

– Почему тебя зовут Джонс?

Меня часто об этом спрашивали. Имя необычное для девчонки.

– Это была мамина фамилия. До того, как она вышла за папу.

– А, ясно. Кстати, можно спросить, какой глаз у тебя искусственный? – спросил Август, складывая журналы обратно в стопку.

Обычно меня спрашивали про глаз в первые же минут пять разговора. Порой я жалела, что не потеряла какую-нибудь менее заметную часть тела. Скажем, мизинец на ноге. А не то, что у меня прямо на лице.

– Левый. Врачи это называют «глазной протез».

Август сощурился.

– Выглядит как настоящий. Из чего он?

– Из органического стекла. Его покрасили вручную, а сосуды изобразили из очень-очень тонких нитей.