Август

«Приходится ли мне раздумывать над чем-нибудь важным, приходится ли на что-нибудь сердиться, клянусь, я тоскую о моем милом Тиберий, вспоминая славные строки Гомера:

Если сопутник мой он, из огня мы горящего оба С ним возвратимся: так в нем обилен на вымыслы разум».

«Когда я читаю и слышу о том, как ты исхудал от бесконечных трудов, то разрази меня бог, если я не содрогаюсь за тебя всем телом! Умоляю, береги себя: если мы с твоей матерью услышим, что ты болен, это убьет нас и все могущество римского народа будет под угрозой.

Здоров я или нет, велика важность, если ты не будешь здоров?

Молю богов, чтобы они сберегли тебя для нас и послали тебе здоровье и ныне и всегда, если им не вконец ненавистен римский народ» [236] .

Эта бьющая через край нежность, сопровождаемая похвалами и литературными реминисценциями, показывает, что Август прекрасно понимал, насколько прочность возведенного им здания зависит от выдержки Тиберия. Тому исполнился 51 год, и, если его военные таланты ни в ком не вызывают сомнения, обоснованность похвал, расточаемых ему Августом во всех прочих отношениях, не находит подтверждения ни в одном из известных источников. Может быть, Август сознательно лицемерил, подозревая, что его письма будет читать отнюдь не только один их адресат? Или мы должны принимать его слова за чистую монету?

236

Светоний. Тиберий, XXI.

Он видел, что Тиберий мало походил на «доброго правителя». Высокомерный, зажатый, он был необщителен, даже с близкими разговаривал сквозь зубы, а лицо его частенько безобразили густо высыпавшие прыщи. Август, со свойственной ему обидной откровенностью, никогда не делал вид, что не замечает всего этого. Напротив, он не раз выгораживал его перед народом и сенатом, заявляя, что «в недостатках Тиберия повинна природа, а не нрав» [237] . Довольно неуклюжее оправдание, словно призывающее принять недостатки Тиберия как данность и не пытаться вскрыть их глубинные причины. Особенно цинично оно звучало из уст Августа, который в немалой степени приложил руку к шквалу чувств, бушевавших в душе Тиберия.

237

Светоний. Тиберий, LXVIII.

Между тем Август не кривил душой, когда утверждал, что благополучие Тиберия так же дорого ему, как его собственное, и что от беспокойства за Тиберия его сотрясает дрожь, В дальних походах погибли и Друз, и его внук Гай, и он знал, что судьба в любую минуту может лишить его последней поддержки. Понимал он и то, что управление империей, которое он осуществлял с 32-летнего возраста, если считать от победы при Акциуме, требовало огромного опыта. Единственным, кто годился на эту роль, был Тиберий. Забыв про свои былые «фокусы», Тиберий исправно выполнял все, что поручал ему Август. Немалую долю теплых чувств, которые Август столь демонстративно проявлял к пасынку, составляла его признательность императору, то есть главнокомандующему армией, практически державшему в руках судьбу римского народа. Как всегда, не делая различия между личным и общественным, Август ценил в Тиберии защитника своего дела, видел в нем свое alter ego, заместителя, облеченного той же ответственностью и тем же почетом, что и он сам.

Политическая обстановка и военные сложности

Политическое положение империи внушало определенные тревоги внутри государства и еще более серьезные — за его пределами. В 5 году н. э. произошло несколько землетрясений, причинивших городу немалые разрушения. Течением Тибра снесло несколько мостов, а нижняя часть города на семь дней ушла под воду. Наблюдалось и частичное солнечное затмение. Римляне воспринимали эти события как предвестие большого несчастья. Обозначившаяся угроза голода отнюдь не улучшила их настроения.

На следующий год снова случился неурожай, и в народных кварталах вспыхнули беспорядки. Август принял решение выселить за пределы города работорговцев с их «товаром», гладиаторов, часть рабов и всех иноземцев, исключая врачей и учителей (Светоний, XLII, 4). Он даже подумывал отменить бесплатную раздачу хлеба, недовольный тем, что народ, рассчитывая на помощь государства, не занимается земледелием. Правда, он так и не осуществил свою угрозу, объяснив это тем, что следующий принцепс в погоне за дешевой популярностью все равно восстановит хлебные раздачи. Но как знать, не боялся ли он сам утратить народную любовь?

К сложностям внутриполитического характера вскоре добавились неприятности внешнего порядка — восстало население Далмации и Паннонии. Август, задумав провести широкомасштабную военную операцию на территории Германии, поручил наместнику обеих упомянутых провинций навербовать из их жителей войско, которое присоединилось бы к легионам Тиберия. Но далматы отказались воевать за римские интересы; вспыхнул мятеж, вскоре перекинувшийся и в Паннонию. Армия мятежников, насчитывавшая 800 тысяч человек, двинулась частично к Италии, частично — к Македонии. В самих восставших провинциях остались отряды, осадившие римские крепости.

В Риме началась паника. Вооруженные варвары находились уже в десяти дневных переходах от города, и Август во всеуслышание заявил, что не уверен, сумеют ли легионы их остановить. Подготовив народ к худшему, он принял ряд неотложных мер, нацеленных на укрепление войска: объявил дополнительный набор в армию из числа свободных граждан и вольноотпущенников, призвал под знамена ветеранов, а сенаторов и всадников обложил податью. В народе говорили, что со времен Второй Пунической войны, когда Ганнибал дошел до самых городских ворот, Рим никогда еще не испытывал такой реальной угрозы своей безопасности. Тиберий, вынужденный срочно вернуться из германского похода, возглавил войну с восставшими народами, которая длилась с 6 по 9 год. В конце концов он подавил их сопротивление, но, разумеется, никакой военной добычи эта кампания не принесла, и огромные расходы на ее ведение только усугубили экономический кризис, переживаемый Римом. Тем не менее Тиберий получил право на празднование триумфа.

Если мы вспомним, что приблизительно на этот же период пришлись и ссылка Агриппы Постума, и скандал вокруг Юлии Младшей, и участившиеся городские пожары, нам станет понятно, почему Август чувствовал себя вымотанным до предела. А ведь ему еще приходилось, махнув рукой на плохое самочувствие, многократно выезжать в Римини или Аквилею, неподалеку от которых разыгрывались главные сражения.

Наступил 9 год. Август справил свое 72-летие, принял поздравления столетней актрисы и, казалось бы, смог вздохнуть спокойнее, поскольку Тиберию наконец-то удалось стабилизировать положение в Иллирии. Но оснований для тревог оставалось еще более чем достаточно. Воспоминания о семейных неурядицах, отравивших ему жизнь в минувшем году, заставили его обратиться мыслью к ужесточению законов о нравственности, которую женщины его собственной фамилии столь беззастенчиво попирали. Новый закон, внесший существенные поправки в установления, принятые в 16 году до н. э., получил имя консулов года — Марка Папия и Квинта Поппея. Общественное недовольство не замедлило сказаться и приняло такие откровенные формы, что некоторые статьи закона пришлось смягчить или даже отменить, в частности, увеличить срок вдовства и повысить размер вознаграждений (Светоний, XXXIV). Но это мало помогло. Люди протестовали против инициативы законодателей, каждый из которых не имел ни жены, ни детей [238] . Дошло до того, что во время одного из публичных представлений всадники громко потребовали отмены закона. Август в ответ велел привести детей Германика и Агриппины и, не имея возможности говорить из-за страшного шума, жестами стал показывать на детей и их отца, присутствовавшего здесь же, как бы стараясь внушить бушующей публике, что перед ней пример, достойный подражания. Народ оценил красоту мизансцены, но требований своих не снял, избрав для их удовлетворения другие пути. Отныне каждый искал и находил всевозможные способы обойти закон. Всем стало ясно, что реформа нравственности окончательно провалилась.

238

Дион Кассий, LVI, 10, 3.

Август болезненно переживал свою неудачу, и порой случалось, что маска доброты и милосердия спадала с его лица. Он, который обычно не обращал никакого внимания на подметные письма и никогда не пытался искать и преследовать их авторов (Светоний, LV), который дружил с Титом Ливием, не скрывавшим своих республиканских убеждений и симпатизировавшим Помпею, ближе к старости ополчился против оппозиции, сочтя ее идейным вдохновителем школы риторов, хотя до той поры относился к ним вполне терпимо. Справедливости ради отметим, что ставший его первой жертвой Лабиен с такой яростью критиковал все, что ему не нравилось, что заслужил прозвище Рабиен, то есть Бешеный. Он до последнего хранил верность памяти Помпея и в своем сочинении, посвященном современной истории, сурово осуждал установленный Августом режим. В 12 году сенат принял постановление о предании трудов Лабиена сожжению. На римскую интеллигенцию, если верить Сенеке Ритору («Контроверзы», X, Предисловие, 6–8), это решение произвело эффект катастрофы:

«Бросить в огонь плоды трудов ума и духа! Вот истинная жестокость, которой мало других жертв! Возблагодарим богов, что преследование талантов началось тогда, когда на земле не осталось больше талантов!»

Лабиен не смог пережить гибели дела всей своей жизни. Он заперся в фамильном склепе и умер там от голода и жажды. Один из его литературных соперников, Кассий Север, имел неосторожность выступить с дерзким замечанием. «Придется и меня сжечь заживо, — заявил он, — ведь я помню наизусть все написанное Лабиеном!» И отправился в ссылку.