Августейший бунт. Дом Романовых накануне революции

Странно, почему великий князь забыл про баденские влияния. На самого себя. Ведь его мать – урожденная Цецилия Августа, принцесса и макграфиня Баденская. По отцовской линии он был природный русак: вел происхождение от Павла I, сына герцога Голштинского и принцессы Ангальт-Цербтской.

Августейший патриот сильно переживал и даже жаловался царю, что «дух немцев и жидов силен в нашей прессе» [359] . Вообще-то пассаж про жидов звучит несколько странно в устах записного либерала Николая Михайловича. К тому же ходили упорные слухи, что настоящим отцом Цецилии Августы был не баденский герцог Леопольд, а еврейский банкир Хабер. По крайней мере, Александра Федоровна величала Николая Михайловича внуком еврея.

359

Николай II и великие князья. Родственные письма к последнему царю. Л.-М., 1925. С. 77.

Царствующая императрица и великий князь вообще не переваривали друг друга. Зато у вдовствующей императрицы Николай Михайлович пользовался особым расположением. Всю войну он забрасывает ее письмами, являясь главным источником информации. С лета 16-го великий князь беспрерывно твердит ей о пагубном влиянии Александры Федоровны. Что не удивительно – в это время о «царице-немке» говорят на каждом углу. Впрочем, первую скрипку тут играет сам Николай Михайлович. Это вообще особенность великокняжеской фронды – они сами выдумывали слухи, сами в них верили, а потом вместе со всей страной ужасались тому, что сами же и придумали.

Братья Николая Михайловича вплоть до осени 16-го сохраняли лояльность. Александр Михайлович, правда, по привычке изводит царя бесконечными претензиями. В это время Сандро командует авиацией. «Во время войны он посвятил себя развитию военной авиации и добился больших успехов», – пишет Мосолов. И тут же добавляет: «Один из наших военных министров часто рассказывал мне о том, какие невероятные трудности создавал руководству военной авиации человек, имевший доступ к царю и ни перед кем не отчитывавшийся» [360] .

360

Мосолов А. А. При дворе последнего царя. М., 2006. С. 97.

Главный конфликт возник по поводу самолетов «Илья Муромец», созданных знаменитым конструктором Игорем Сикорским. В начале войны их признали непригодными для военных целей. Сандро с этим согласился. Однако председатель совета акционеров Русско-балтийского вагонного завода Михаил Шидловский настоял на повторных испытаниях. Они дали хорошие результаты, и под началом Шидловского была создана эскадра воздушных кораблей, подчиненная непосредственно Ставке. «Муромцы» проявили себя с самой лучшей стороны, что, естественно, вызвало досаду у Александра Михайловича. Пришлось признать свою ошибку и терпеть эскадру, которая ему не подчинялась.

Пока «Муромцы» бомбардировали немецкие позиции, Сандро бомбардировал царя письмами с требованием расформировать эскадру и подчинить «Муромцы» командирам авиационных дивизионов. Конечно же – ничего личного, «польза дела диктует» [361] .

26 октября 1916-го начальник штаба Алексеев дает отрицательное заключение на предложение великого князя. По странному совпадению, очень скоро Александр Михайлович оказывается в первых рядах великокняжеской оппозиции.

Во время войны «проснулся» даже Михаил Михайлович, с 1891 года живший за границей. Он, разумеется, тоже большой патриот. Мечтает поймать кайзера и отправить «на вечную каторгу на Сахалин». Рвется «возвратиться в Россию в такую трудную для всех нас, русских, минуту». Правда, совесть не разрешает ему оставить жену и детей. Поэтому просит он Николая II, «ради бога, назначь меня во главе всего здесь». «Здесь» – это в Англии, «всё» – это военные закупки. Разумеется, исключительно «для общей пользы дела, чтобы все было чисто, честно». Заодно уж Миш-Миш просит переводить великокняжеское содержание золотом, чтобы не терять на курсе [362] .

361

Николай II и великие князья. Родственные письма к последнему царю. Л.-М., 1925. С. 115.

362

Там же. С. 93—108.

Как видим, к концу 1916 года отношения царя почти со всеми родственниками оставляли желать лучшего. Очень, надо сказать, некстати – в это время обстановка в стране накалилась до предела.

Самое удивительное, что народ в России жил в это время относительно неплохо. Конечно, война сказывалась на уровне жизни. Рост зарплат отставал от роста цен. В литературе можно встретить самые разные статистические данные. Не углубляясь в эту сложную тему, приведу лишь несколько цифр, которые я сознательно беру из советских, а не современных источников. Покупательская способность рубля составляла к февралю 1917 года 27 копеек от довоенного, т. е. рубль обесценился в 3,7 раза. Интересно, что всего за 8 месяцев Временное правительство обесценило рубль так же, как царское правительство за 2,5 года – в октябре 17-го его покупательская способность равнялась уже 6–7 коп. [363] . И это следствие не революционного брожения 17-го года, а безграмотной политики тех самых «людей общественного доверия», которые дорвались до власти. За несколько месяцев они выпустили бумажных денег больше, чем за 2,5 года, когда страной руководили «темные силы» и «распутинские ставленники». Впрочем, нам, пережившим гиперинфляцию начала 90-х, даже цифры 17-го года не кажутся чудовищными.

363

Сидоров А. Л. Финансовое положение России в годы Первой мировой войны, 1914–1917 гг. М., 1960. С. 147.

В феврале 1917 года по распоряжению Морского министерства было проведено анкетирование рабочих петроградского Обуховского завода. «Анализ этих анкет определил среднюю стоимость содержания семейства из трёх человек в 169 руб. (в месяц), из которых 29 руб. шли на жилье, 42 руб. – на одежду и обувь, остальные 98 руб. – на питание». При этом самая низкая (по последнему разряду) зарплата на Обуховском заводе – 160 рублей, средняя – 300 руб. [364] . Если брать воюющие страны, то лучше петроградских рабочих жили только английские.

364

Архив истории труда в России. Кн. 9. Петроград, 1923. С. 58–68.

Правда, к началу 17-го года в крупных городах начались проблемы с продовольствием. Хлеб в России был. Естественно, после призыва в армию миллионов крестьян его производство сократилось, но при этом Россия перестала вывозить хлеб за границу. Так что проблемы лежали в сфере экономического регулирования. Правительство ввело твердые цены на хлеб. В стране инфляция. Цены на промышленные товары растут, к тому же их катастрофически не хватает – промышленность работает на войну. Конечно, крестьянам не выгодно продавать хлеб, они его придерживают.

И все равно хлебных запасов вполне достаточно, чтобы прокормить и армию, и крупные города. Главный вопрос не в том, где взять хлеб, а в том, как его подвезти.

По сути дела, все несчастья начались с нехватки снарядов в 15-м году, результатом которой стало Великое отступление. Спешная эвакуация из Галиции, Польши, Литвы привела к развалу на железных дорогах. Этот развал привел к топливному кризису – не вывезти уголь из Донбасса. Нет угля – на железных дорогах совсем беда. А без железных дорог не вывезти хлеб из Черноземья. Соответственно – продовольственный кризис.

Как выйти из ситуации, не знал никто. Вся программа Прогрессивного блока сводилась к требованию «правительства доверия». Передайте власть в честные и чистые руки – и мы решим все проблемы. Но как? Блок не имел единой точки зрения даже на самый злободневный вопрос – продовольственный. Левая часть блока поддерживала предложенный правительством план продразверстки. С одной лишь поправкой: правительство этот план осуществить не сможет, а они, «люди доверия», – запросто. Правая часть блока видела выход в повышении твердых цен на хлеб. Тут, так сказать, классовые интересы. Левая часть – это промышленники и интеллигенция, правая – помещики. В 17-м году блок пришел к власти. И план продразверстки утвердил, и твердые цены повысил. В итоге разверстка окончилась полным провалом, а города оказались на грани голода.

Разумеется, «люди доверия» не могли разрешить вопрос с железными дорогами. Вплоть до начала 20-х его вообще никто не мог разрешить. Во Временном правительстве за эту проблему взялся либеральнейший и социальнейший кадет Некрасов, решивший, что нужно удовлетворять все требования железнодорожников. Поезда почти совсем перестали ходить. Большевики подошли с другой стороны. Во время гражданской войны на посту наркома путей сообщения побывали такие решительные и эффективные управленцы, как Дзержинский и Троцкий. Поезда совсем встали.