Авоська с Алмазным фондом

Я взял из рук Сергея Даниловича полную чашку.

– Если погибшая, чьи останки до сих пор неопознаны и находятся в морге, это Ирина, версия о самоубийстве, даже при наличии предсмертного письма, мне не кажется убедительной. Константин мог меня обмануть. Он сказал, что не хочет общаться с родственницей, но на самом деле встретился с ней. Ирина и Ольга в детстве шантажировали воспитанников интерната, грозили рассказать про их тайны, и ребята выполняли их приказы. Что, если Ирина решила использовать тот же прием против брата? При поступлении в интернат ей было всего девять лет, но она могла знать какую-нибудь нехорошую тайну Кости, вот и заявила ему: «Дай мне денег, не то всем правду расскажу!» С нажитым Константин расставаться не собирался, поэтому нашел решение проблемы, использовав таблетки от гипертонии.

Мой телефон замигал экраном. На сей раз пришло сообщение от Филова, я прочитал эсэмэску вслух:

– «Графолог, посмотрев текст, присланный Белкиной, считает: сочинение «Мой родной дом» и предсмертная записка Вилкиной написаны одной рукой». Значит, воспитательница оказалась ответственным человеком, пообещала, что отправит Фрумкину сочинение, и не подвела. Мда, похоже, в морге находится труп Ирины Вилкиной.

– Знавал я случаи, когда людей, перед тем как убить, вынуждали писать прощальные письма, – заметил Игорь. – Константин тебе ничего не расскажет, только переполошишь мужика. У тебя на него ничего нет, кроме догадок.

Стеклов оперся о ручки кресла и встал.

– Иван Павлович, дай-ка костыли… Они у холодильника стоят. Хватит мне задницу полировать, похожу немного, надо побыстрее восстанавливаться. Гарик, пусть Макс и в больнице, но он просил Глебу помочь. Думаю, надо подключить к работе Савелия.

– Это кто? – поинтересовался я.

Мужчины примолкли, затем Горностаев расплылся в улыбке.

– Сава классный мужик, к Максу хорошо относится, попрошу его с Печенькиным поговорить.

Игорь закашлялся.

– Чаю хлебни, – предложил ему Сергей Данилович. Затем повернулся ко мне: – Иван Павлович, скажи, ты поверил в историю про террористов, которую изложил тебе Петр Горелов?

Я вздохнул.

– Сейчас, когда я узнал столько нового, мне хочется сказать: «Конечно, нет, я сразу раскусил вранье, не такой уж я дурак». Но на самом-то деле, да, поверил. В какой-то момент у меня, правда, зародилось сомнение. Горелов сказал, что ничего о судьбе Константина Вилкина не знает, а потом обронил фразу: «Ну и чего он добился? Покойников моет». Я удивился: кто ему про похоронное бюро рассказал? Горелов выкрутился, объяснил, что так в их околотке про неудачников говорят, поговорка про покойников означает, что человек ничего хорошего в жизни не достиг. Сказочку о террористах, конечно, придумал Печенькин, потом Горелову заучить ее велел, пока я в поезде из Москвы катил. Ведь Глеб о моем приезде Леонида Сергеевича предупредил, времени на сочинение приключенческого романа было достаточно. Завидую, однако, фантазии начальника охраны банка. Надо же, какую захватывающую легенду состряпал – террористы, агент-психолог… Да еще наплел про Ефима-Ерофея, убежавшего с сыном в глушь. И ведь торчали из его байки незавязанные концы, но я так впечатлился услышанным, что не обратил на них внимания. Да, думаю, Печенькин заставил Петра историю выучить, участковый-то не похож на сказителя. Леониду Сергеевичу нужно книги писать, у него явно литературный дар. И ведь не испугался, что столичный гость домой вернется, информацию проверит и узнает правду.

– А чего ему пугаться? – остановил меня Стеклов. – Он прекрасно понимал, что Подушкин ничего не узнает. Филов ему полицейским представился, о тебе сказал: владелец частного сыскного агентства. Ну и кто этим мужикам истину откроет? Им до ФСБ – как до Луны. Станет Глеб информацию пробивать по своим каналам, и фигу под нос получит, а тебя в конторе и вовсе пошлют по известному адресу. Печенькин знает, что о спецоперациях их участники не распространяются, никогда вам не выяснить, был ли на свете профессор-гипнотизер, провалившийся агент. Но на всякий случай Печенькин решил подстраховаться, не подпускать гостя из столицы к Марии Алексеевне. Вдруг она что-то из рассказов Иры помнит? Ну, например, про дядю Диму. Конечно, ниточка опять в ФСБ приведет и там оборвется, но лучше не надо. Уж извини, Иван Павлович, он тебя за дурака принял. И еще скажу: не обижайся. Тебе надо менять манеру общения, а то ты производишь впечатление человека, проспавшего последние сто лет в шкафу. Разговариваешь странно: «разрешите представиться», «соблаговолите ответить», «позвольте спросить», «сия дама»… И одеваешься ты… э… по полной форме – костюм, рубашка, галстук, ботинки. Сейчас лето, июль, надень легкие брюки, футболку, мокасины на босу ногу. Понимаешь? Игорь мне о тебе подробно рассказал, поэтому я, увидев тебя и услышав: «Премного благодарен вам, Сергей Данилович, за желание оказать содействие в моих трудах по поиску истины», – не подумал, что вижу парня со съехавшей крышей. Но Печенькин с Горностаевым не общался. И не знал, что мы с Игорем тебе помогать возьмемся.

На секунду меня царапнуло удивление. Почему Стеклов решил откровенно побеседовать с неизвестным ему частным сыщиком? Отчего сообщил ему правду о превращении Вилковских в Вилкиных? Но тут же нашел ответ: его об этом попросил Игорь Горностаев, близкий друг Макса. А Гарик хотел пособить мне, выполняющему просьбу Воронова.

– Кстати, я в больнице недавно валялся, – продолжал тем временем хозяин дома, – так вот, скука там смертная. В палате телика нет, надо идти в холл. Но то, что я люблю, фильмы научно-популярные, только по тарелке показывают. Компьютер же приходилось в девять выключать. Медсестра в палату входила и объявляла: «Доктор велит ноутбук отложить, иначе бессонницу заработаете. Спорить бесполезно. Книгу почитайте, возьмите в шкафу». А у них одни детективы Милады Смоляковой. Я их раньше в руки не брал, а тут пришлось, чтобы от тоски не загнуться. Ничего так пишет баба. К реальной жизни ее романы отношения, конечно, не имеют, ну да и хорошо, зачем обывателю истину про нашу работу знать. Я даже увлекся ее произведениями. К чему говорю это? Есть у Милады книга «Умка и тупка». Названия у литераторши, прямо скажем, дурацкие, но смешные. В романе рассказывается о профессоре, гипнотизере и психологе, которым спецслужбы ухитрились подменить другого ученого, помогавшего террористам, тот готовил из подростков смертников… Дальше продолжать?

Я уставился на Стеклова.

– Печенькин велел пересказать гостю из Москвы сюжет детективного романа? Ничего себе… Сергей Данилович, у меня вопрос появился. Вы ранее сказали, что никто сотруднику его ранга правду об операции не откроет, только прикажет: «Смотри, чтобы с Вилкиным все о’кей было». Зачем Печенькину мне врать?

– Во-первых, это не совсем плагиат, – хмыкнул Сергей Данилович, – Печенькин сюжет творчески переработал, дал герою другие имя-фамилию, у Смоляковой профессора отправили под другим именем жить во Францию, а Печенькин провалившегося агента в Балуеве поселил. Во-вторых, полагаю, что вовсе не его инициатива тебя вокруг пальца обвести. После звонка Филова бывший фээсбэшник кому-то сообщил: «К нам из Москвы едет сыщик Подушкин. Зачем-то старое дело о смерти Вилкиных ворошить хочет». А ему ответили: «Слей по-тихому дурака, пусть уезжает назад довольным, наплети что-нибудь». Вот Печенькин и наплел. Может, как и я, в больнице недавно лежал, книгу Смоляковой читал.

– По роману телесериал сняли, – подал голос Горностаев, – теща его взахлеб смотрела, потом рассказывала, какие ужасы спецслужбы творят. Меня она считает военным. То-то мне история про Попова знакомой показалась.

Я сконфузился.

– Они меня совсем за идиота сочли? И ведь не побоялись, что я книгу читал или сериал смотрел.

Стеклов решил меня утешить:

– Ну, удивился бы ты, сказал: «Петр, то, что вы озвучиваете, сильно смахивает на сюжет детектива Милады Смоляковой». А тот бы ответил: «Да ну? Писака небось в архив бегает, там сюжеты откапывает». Или еще чего-то напридумывал… Уж извини, Иван Павлович, но обдурили они тебя.

Я решил оправдаться.

– Темна вода в облацех… – вспомнил я фразу из Ветхого Завета. – Чем занимаются спецслужбы, никому неизвестно, но порой кое-что выползает из мрака. Диссидент из Болгарии, которого отравили в Лондоне, укололи иглой, спрятанной в зонтике… семейная пара агентов, погибшая во время авиакатастрофы в пятидесятых годах прошлого века и неожиданно воскресшая в девяностых в Австралии… Супруги написали книгу о своей «кончине». Так что история с профессором Поповым отнюдь не самая загадочная.

– Ничего, Савелию игнатьевские сказители в уши не насвистят, – остановил меня Стеклов, – тот умеет быть убедительным. С Савой все становятся честными.

– Такой страшный? – улыбнулся я. – Двухметровый детина с пудовыми кулаками?

– Да нет, – ответил Игорь, – щуплый очкарик. Но знаешь, Ваня, не хотел бы я с ним по разные стороны баррикады воевать. Савелий на своем поле гений.

– А что у него за поле? – полюбопытствовал я.

Стеклов оперся на костыли и начал медленно ходить по комнате.

– Добыча разной информации. Иван Павлович, ты помнишь, чем занимался десятого апреля восемьдесят девятого года в час дня?

– Естественно, нет, – ответил я.

Сергей Данилович доковылял до шкафа и открыл дверцу.

– А Сава, если очень попросишь, полный отчет о твоих передвижениях за этот день доложит. И достанет сведения быстро. Человеческие воспоминания долго не хранятся, изменяются со временем. Люди могут врать, часто намеренно, а иногда искренне заблуждаясь, а вот бумаги и улики лежат себе тихо в темных углах. Потом приходит Савелий – и за ушко их да на солнышко. Конечно, бумаги и улики тоже лгать могут, но по большей части они честнее людей.