Австралийские рассказы

Вы и не мечтали встретиться с ним, полагая, что он сейчас где-то совсем в других краях. А может случиться, что вы вдруг встретите человека, который знает вашего друга и говорит;

— Ты, конечно, знаешь, что Том Смит тоже в Сиднее?

— Том Смит? Да ну! А я то думал, он в Квинсленде. Мы ведь целых три года не виделись. Да где же он обитает, старый греховодник? Ведь во всей Австралии, не считая тебя, мне больше всего хотелось бы повидать Тома Смита. Я уж три недели брожу словно безработный, разыскивая, с кем бы отвести душу, а тут, оказывается, Том Смит все это время торчит в Сиднее! Жаль, не знал я этого раньше! Где же мне его искать? Где он живет?

— Живет-то? У себя дома.

— Да где это? Я у него ни разу не был.

— Я дам тебе адрес… Вот, кажется, это он самый. Номер дома я точно не помню, да ты и так его найдешь — небось на их улице каждый знает Тома Смита.

— Я думаю! Спасибо, рад, что встретил тебя. Сегодня же разыщу Тома.

И вот вы суете в карман несколько шиллингов, говорите своей квартирной хозяйке, что идете навестить старую тетку или больного друга и, может быть, не вернетесь ночевать, а затем отправляетесь на поиски Тома Смита, предвкушая возможность еще разок славно гульнуть.

У Тома Смита вы дома впервые, в прежние времена вы слышали, что у него есть дом и родня, — но и только. Как же изменился дружище Том! Он раздался и постарел, остепенился и выглядит очень серьезным. Вы собирались свалиться ему как снег на голову и всласть похохотать, как встарь, но сразу же возникает какая-то неловкость. Том, конечно, расплывается в улыбке и крепко жмет вам руку, но чего-то этой встрече не хватает. Вы, хоть и стараетесь удержаться, начинаете его разглядывать, а он, словно чем-то разочарованный, как-то странно смотрит на вас. Вам же и невдомек, что вы сами тоже изменились и, может быть, еще сильнее, чем Том. Он представляет вас своей матери, сестрам, братьям и остальной родне или жене — смотря по обстоятельствам, и вам приходится, подавив свои чувства, быть любезным и поддерживать чинную беседу. А вы терпеть не можете быть любезным и вести светскую беседу. Вам это не по нутру, да и Том прежде терпеть этого не мог. Жена Тома (или его мать и сестры) весьма приветливо принимает вас (разумеется, только ради Тома) и всячески старается вас занять, но она и не подозревает, что вы такое на самом деле. Вам хочется выманить Тома на улицу, выпить с ним, поболтать и посмеяться. Вы сгораете от желания выложить ему все про себя, послушать, что он расскажет, и спросить, помнит ли он прежние денечки. Вы не уверены, хочется ли и ему того же, но надеетесь, что хочется. Мамаша и сестры (или жена) очень скоро надоедают вам, и вы спрашиваете себя: а может быть, они надоели Тому тоже? По его виду вам кажется, что да, надоели. Вы задаетесь вопросом: выйдет ли Том сегодня из дому, то есть собирается ли он это сделать, а если собирается, то удастся ли ему это? Но заводить об этом разговор невежливо, а вы должны быть вежливы. Потом вас начинает мучить мысль, что Том так и рвется выйти с вами и только подыскивает предлог; что он ждет, чтобы вы, как бы между прочим, предложили ему немного пройтись. Но вы не совсем в этом уверены, а кроме того, даже знай вы это наверняка, у вас все равно не хватило бы мужества. Чем дальше, тем больше все это вам надоедает, вас мучит жажда, и вам хочется вырваться на волю. Вы устали беспрестанно повторять: «Неужели, миссис Смит?», или: «Вы так думаете, мисс Смит?», или: «Вы совершенно правы, миссис Смит». «Я того же мнения, миссис Смит», или, обращаясь к брату: «Как раз то, что я думаю, мистер Смит». Вы не желаете больше вести с ними «милую беседу» и слушать их дурацкую болтовню. Вам хочется выйти на волю и шумно кутнуть вместе с Томом, как в старые добрые времена; вам хочется погулять еще одну ночку с вашим старым дружком Томом Смитом; и вскоре на вас нападает хандра, и вы чувствуете, что совсем погибаете и теперь уж вам во что бы то ни стало нужно выйти и глотнуть пива — с Томом или без Тома, все равно; вы уже злитесь и на Тома, и внезапно вы решаетесь, жертвуя Томом. Вы встаете, бросаете взгляд на свою шляпу и говорите:

— К сожалению. Том, мне пора. В семь я должен кос с кем встретиться. Где бы нам увидеться на той неделе?

Но Том говорит:

— Да черт с ней, с этой встречей, ты не должен убегать так скоро. Выпей чаю, Джо, выпей чаю. Через минуту все будет на столе. Садись, садись же! Ну-ка, давай сюда твою шляпу.

Тут появляется сестра Тома, или его жена, или мамаша (на ней передник, а руки вымазаны в муке) и говорит:

— О, вы ведь еще посидите, мистер Браун? Через минуту чай будет готов. Выпейте с нами чаю.

А если вы начинаете извиняться, она подвергает вас допросу, когда именно у вас эта встреча. Их часы спешат на двадцать минут, и у вас еще уйма времени, — и в конце концов вы вынуждены сдаться. Но вас здорово подбадривает выражение той стороны лица Тома, которая обращена к вам, — похоже что он подмигивает вам, да к тому же как будто случайно толкает вас ногой. Итак, вы остаетесь.

Одна из женщин говорит:

— Садитесь вот тут, мистер Браун.

Вы занимаете ваше место за столом, и обмен любезностями продолжается. Вы должны держать как положено нож и вилку и следить за своими манерами, и когда хозяйка спрашивает: «Вам с молоком и с сахаром, мистер Браун?» — вам приходится отвечать: «Да, пожалуйста, мисс Смит… благодарю вас… о довольно, довольно, мисс Смит». А когда женщины начинают настаивать, чтобы вы взяли чего-нибудь еще, вам приходится твердить без передышки: «Не могу, благодарю вас, мисс Смит; нет, благодарю вас, мисс Смит, я, право же, не могу, я уже совсем сыт, благодарю вас, — я сегодня очень поздно обедал» — и плести тому подобную чепуху. Да ко всему еще вам совсем не хочется есть. Вы вспоминаете золотые деньки ваших странствий, когда вы с Томом усаживались, бывало, в полдень в тени деревьев на свои дорожные мешки и с помощью складных ножей уплетали холодное мясо и лепешки, запивая их по очереди из помятого, дырявого чайника.

После чая вам приходится чинно сидеть, внимательно выслушивая сетования хозяйки, и выражать ей сочувствие, а драгоценные минуты бегут, и вам не терпится поскорее уйти с Томом и заглянуть в некий хорошо знакомый вам ресторанчик, где вы знаете кое-кого из девочек.

И может случиться, что старуха проникнется к вам доверием и, воспользовавшись случаем, поведает вам, каким хорошим и степенным человеком стал Том с тех пор, как он бросил пить, стал членом общества трезвости (или союза христианской молодежи) и перестал кутить по ночам.

После этого вам становится совсем не по себе, вы еще больше чувствуете свое одиночество, и вам жаль, что вы зря потратили столько времени. Но заметив, что Том надевает чистый воротничок и приводит себя в порядок, вы снова оживаете; однако, когда вы совсем уже собрались и спрашиваете Тома, не проводит ли он вас немного, он отвечает, что да, но таким равнодушным, таким безразличным тоном, что вы едва не взрываетесь.

Наконец, пообещав заглянуть еще раз, в случае «если вы, мистер Браун, окажетесь поблизости» и «не забудете нас», и поблагодарив хозяек за то, что «они всегда будут рады вас видеть», и заверив их, что вы очень приятно провели вечер и страшно сожалеете, что не можете остаться дольше, вы удаляетесь в сопровождении Тома.

Разговор налаживается не сразу. Вы заворачиваете за угол, проходите еще немного, а на языке все вертятся избитые слова вроде: «Ну как ты. Том, поживал все это время?» — «Да ничего, хорошо. А ты?» — И тому подобное.

Но очень скоро, быть может в ту самую минуту, когда вы уже готовы рискнуть, несмотря на общество трезвости, и предложить Тому пропустить по рюмочке, он, оглянувшись по сторонам, толкает вас локтем и, шепнув: «Давай сюда», проскальзывает в дверь какого-то кабачка.

«Что ты будешь пить. Том?» — «А ты, Джо?» — «Да то же, что и ты». — «Ладно, за твое здоровье, дружище». — «И за твое тоже». Выпив, вы смотрите поверх стакана на Тома. На лице Тома расплывается его прежняя улыбка, и вы так рады ей, — да вы бы и через сто лет не забыли этой улыбки. Потом что-то вдруг смешит его — быть может, выражение вашего лица или старые воспоминания, — Том опускает стакан на стойку и принимается хохотать. Вы тоже хохочете. Что может сравниться с улыбкой, которой обмениваются за стаканом вина старые друзья, встретившись после многих лет разлуки. Она так красноречива, — ведь ее порождают воспоминания.

— Еще по одной, что ли? А ты помнишь? Помнишь ты? — И все сразу воскресает. Том ну ни капельки не изменился; он все тот же добродушный, веселый идиот, каким был всегда. Старые времена вернулись. Пропустив еще два-три стаканчика, Том говорит: — Совсем как встарь!

Так веселитесь вы всю ночь. И доходите до того же градуса, до какого в свое время Тэм О’Шентер доходил у Роберта Бернса, и вы «проводите времечко» не хуже, чем в былые дни. А на рассвете вы провожаете друга почти до самого дома, насколько у вас хватает храбрости, и он высказывает предположение, что ему может здорово влететь от домашних (и непременно влетит), и он объясняет, что в доме у них очень большие строгости — «все, знаешь, такие набожные»; и разумеется, — особенно если он женат, — понятно, что вам после всего этого лучше некоторое время у них не появляться — надо переждать немного, пока все приутихнет. Известное дело, в подобных случаях всегда оказывается виноват приятель мужа. Но Том придумывает для своих целую историю и предостерегает, чтобы вы «не сболтнули чего-нибудь невпопад», если случайно встретите кого-нибудь из его домашних. И он договаривается с вами о новой встрече в следующую субботу, и он придет, непременно придет, если для этого ему придется даже развестись. Но может случиться, что ему придется поехать за покупками с женой или с кем-нибудь из родственниц; и если вы увидите, что он с «ней», вы должны притаиться и выждать, соблюдая осторожность, быть может прийти в другое место в назначенный час (о чем вы тут же договариваетесь). Потому что стоит только ей заметить вас, и все пропало — она обо всем догадается, и тогда уж ему ни за что не вырваться.

Так возвращаются для вас с Томом «прежние деньки».

По, разумеется (мы почти совсем упустили это из виду), вас может угораздить влюбиться в одну из сестер Тома, и в таком случае пришлось бы рассказать совсем другую историю.

II

Джек Эллис

Ваши дела идут хорошо. Вы, так сказать, «сошли с тропы» и нашли теплое местечко в городе. И вот однажды, проходя по улице, вы сталкиваетесь с товарищем прошлых лет, очень давних лет, назовем его хотя бы Джек Эллис. Ему в жизни не повезло. Он узнает вас сразу, но совсем не спешит поздороваться. Он словно опасается, что вы холодно пройдете мимо, чего вы, конечно, если вы настоящий товарищ, совсем не собираетесь делать. На нем желтое потрепанное пальто, зеленая засаленная шляпа, брюки кое-где уже «подались», рубашка совсем серая, а рваные башмаки не знакомы со щеткой. Вы стараетесь не замечать всего этого, вернее — сделать вид, что не замечаете, но не заметить невозможно, и вы боитесь — он заметит ваш взгляд и неправильно его истолкует. Ведь так легко не понять друг друга! Стараясь, чтобы он не почувствовал неловкости, вы приветствуете его с подчеркнутой радостью и хотите заставить его поверить, что ничто, даже деньги, не в силах разрушить старую дружбу. При этом вы пересаливаете и в конце концов начинаете бояться, что он и это истолкует неправильно. И вам становится досадно, что на вас такой чистый воротничок и такой новый костюм. Знай вы заранее, что встретите Джека, вы надели бы для такого случая что-нибудь поплоше.

Вы оба смущены, но стыдно вам — вы боитесь взглянуть на товарища, опасаясь, как бы он не подумал, что вы заметили, насколько он обносился. Вы приглашаете его выпить по стаканчику, но он принимает ваше приглашение совсем не так охотно, как бы вам хотелось, как он принимал их в старые времена: он не любит пить в компании, если он «не обеспечен», как он выражается, то есть не может заплатить за выпивку.

В старые дни не имело никакого значения, кто платил за угощение, — до тех пор, пока у ребят была «монета». Вы вспоминаете время, когда вас с Джеком не разлить было водой. Вы с радостью выручили бы его сейчас, но ведь он такой гордец, да и всегда был таким. Его гордость просто бесит вас. В прежние времена ни во время странствий, ни на привале не было и в помине этой дурацкой гордости; но пришли другие времена — пути ваши слишком разошлись, у каждого из вас теперь своя дорога, и Джек, сам того не желая, показывает вам, что это так.