Австро-Венгерская империя

6 июля 1873 г. в Шёнбрунне Франц Иосиф принял Александра II. Оба монарха сознавали, что интересы их стран совпадают далеко не во всем, однако принципы консервативнодинастической дипломатии Меттерниха по-прежнему кое-что значили для них, посему австро-русская конвенция была подписана. В сентябре к ней присоединился Вильгельм I. Бисмарк торжествовал. «Я хотел, — откровенничал канцлер с британским послом, — чтобы три императора представляли собой столь же гармоничную группу, как грации Кановы (композиция знаменитого итальянского скульптора. — Я.Ш.), а Европа получила бы живой символ мира и взаимного доверия».

Доверие, однако, не было ни прочным, ни долгим — во всяком случае между Веной и Петербургом. «Восточный вопрос» оставался камнем преткновения в отношениях двух держав. Вытесненная из Германии и Италии, не заинтересованная, да и не способная к завоеванию заморских колоний, габсбургская монархия рассматривала Балканы как естественную и, пожалуй, единственную сферу своих жизненных интересов. Вековечная мечта русских царей об изгнании турок из Константинополя и контроле над Босфором и Дарданеллами вызывала в Вене ужас: русская армия на берегах Босфора и русский флот в Средиземном море и на Адриатике означали бы конец Австро-Венгрии как великой державы, усиление панславистских настроений среди подданных Габсбургов и возможный крах монархии. Ничуть не лучшим вариантом было бы и создание на юго-востоке Европы крупного славянского государства, зависимого от России. Поэтому сохранение дряхлой Османской империи стало важным элементом внешней политики Вены. Граф Андраши, назначенный в 1871 г. министром иностранных дел, отмечал: «Если мы не поддержим Турцию, все эти [националистические] настроения обернутся против нас... Если там (на Балканах. — Я.Ш.) появится новое государство — мы погибли, поскольку будем вынуждены принять роль «больного человека Европы».

В 1875 г. ситуация на Балканах резко обострилась: вспыхнуло восстание в Боснии, затем — в Болгарии. Турки действовали против повстанцев с необычайной жестокостью. В России общественное мнение требовало от царя и правительства выступить в защиту «православных братьев». Отношения между Петербургом и Константинополем быстро ухудшались. В Вене должны были принять какое-то решение: открыто выступить против русского союзника не представлялось возможным, поддержать его в борьбе против Турции означало бы поставить на карту будущее самой Австро-Венгрии. Бисмарк советовал Андраши договориться с русскими о разделе сфер влияния на Балканах — на случай полного вытеснения Турции из этого региона. Однако шеф Балльхаусплатц (площадь в Вене, где находилось министерство иностранных дел) был настроен антирусски: капитуляция венгерской революционной армии перед корпусом Паскевича в 1849 г. оставалась для него, как и для большинства венгров, символом национального унижения.

Франц Иосиф пока колебался. В 1875 г. он побывал в Далмации — одной из самых живописных, но и наиболее бедных своих провинций. Поприветствовать императора приехали влиятельные люди из соседних Боснии и Герцеговины. Многие из них, устав от жестокого турецкого правления и вечных беспорядков, были настроены по отношению к Австро-Венгрии весьма благожелательно. Франц Иосиф прощупывал почву: присоединение Боснии и Герцеговины к монархии в будущем могло бы значительно улучшить геополитическое положение Австро-Венгрии, усилить ее влияние на Балканах и Адриатике. Однако император не собирался ни воевать из-за Боснии с Турцией, ни вступать в конфронтацию с Россией. Лучше всего было бы, если бы русские разбили турок, а дунайская монархия, оставаясь в стороне, смогла бы затем пожать плоды чужой победы. В январе и марте 1877 года были подписаны соглашения, в соответствии с которыми Вена обещала Петербургу в случае русско-турецкой войны благожелательный нейтралитет — в обмен на свободу действий в Боснии и Герцеговине и очень важное для австрийцев обещание не создавать на Балканах «крупное компактное государство, славянское или какое-либо еще».

24 апреля 1877 г. Россия объявила войну Турции. Хотя армия султана оказала неожиданно упорное сопротивление у Плевны и на Шипкинском перевале, к началу следующей весны русские войска стояли у ворот Константинополя. 3 марта 1878 г. в местечке Сан-Стефано было подписано перемирие. (В российской историографии его называют «Сан-Стефанским миром». Однако, учитывая, что это соглашение привело к прекращению боевых действий, но его положения не были признаны великими державами и пересмотрены на Берлинском конгрессе, термин «перемирие» представляется мне более уместным.) Его условия в Вене и других европейских столицах восприняли со страхом и неудовольствием: предусмотренное ими создание Болгарии, формально — государства под верховным сюзеренитетом султана, фактически — русского сателлита, было нарушением русско-австрийской договоренности о недопустимости возникновения «балканской Пруссии или Пьемонта». Значительно усиливались также Сербия и маленькая Черногория. Эта цепочка православных государств вдоль южных границ Австро-Венгрии представляла непосредственную угрозу ее интересам. К счастью для венских политиков, не они одни были обеспокоены резким ростом русского влияния на Балканах. На пересмотре итогов русско-турецкой войны настаивали также Париж и Лондон. Вовремя вмешался и Бисмарк: заявив, что Германия намерена играть роль «честного маклера» в разрешении возможного европейского конфликта, он предложил Берлин в качестве места проведения международного конгресса, на котором должен был обсуждаться балканский вопрос.

Берлинский конгресс, открывшийся в конце июня 1878 г., стал триумфом графа Андраши. Австро-Венгрия получила разрешение великих держав оккупировать Боснию и Герцеговину, хотя формально эти провинции остались под суверенитетом Турции. Территория Болгарии по сравнению с условиями Сан-Стефанского перемирия уменьшалась более чем в 2,5 раза: вместо 164 тыс. кв. км ей оставили лишь 64 тыс., вместо 4,5 млн. жителей — менее 2 млн. Южная часть Болгарии, так называемая Восточная Румелия, получила автономию, но в составе Османской империи. Конгресс урезал и территориальные приобретения Сербии и Черногории. Франц Иосиф торжествовал: притязания России на господство на Балканах не были реализованы, сам же австрийский император мог гордиться тем, что впервые за 30 лет правления не потерял, а приобрел для монархии новые земли.

Правда, земли это были бедные, неустроенные, вдобавок населенные славянами, исповедовавшими три религии — католицизм, православие и ислам, что делало Австро-Венгрию государством еще более пестрым в этническом и религиозном плане. К тому же среди боснийцев оставалось немало приверженцев султана, и для того, чтобы оккупация Боснии и Герцеговины стала реальностью, императору все же пришлось воевать: в ходе столкновений с отрядами босняков в 1878 г. австро-венгерский экспедиционный корпус потерял убитыми и ранеными более 5 тыс. человек. Это был не единственный негативный для дунайской монархии итог Берлинского конгресса. Наиболее проницательные политики как в Вене и Будапеште, так и за пределами монархии сознавали, что причиной Решений, принятых в Берлине, «не была сила Австро-Венгрии и тем более Турции. Истинная причина заключалась в том, что Россия поняла: Великобритания, а возможно, и Германия готовы поддержать обе обветшавшие империи, которые становились европейской необходимостью — со всеми неудобствами подобного положения» (Taylor, 165—166).

Отношения между Веной и Петербургом после Берлинского конгресса были явно испорчены. Ситуация чем-то напоминала ту, что сложилась после Крымской войны, с одной, но существенной разницей: на сей раз Австро-Венгрии удалось избежать изоляции, поскольку бисмарковская Германия была по-прежнему заинтересована в сближении с ней. «Союзу трех императоров» был нанесен сокрушительный удар, зато коалиция Вены и Берлина становилась все более прочной. 7 октября 1879 г. этот факт получил документальное подтверждение: в тот день в Вене было подписано тайное австро-германское союзное соглашение. «Для Франца Иосифа создание этого союза было равносильно решающему укреплению безопасности его империи, которой угрожали бесчисленные беды изнутри и извне. Император настолько сжился с этой мыслью, что до самого конца его долгой жизни этот союз оставался неизменной точкой отсчета всей его политики» (Кайзеры, 459). Австро-Венгрия сделала свой геополитический выбор.

* * *

Тем временем князь Бисмарк продолжал плести паутину зачастую противоречивших друг другу тайных и явных союзов, соглашений и договоренностей, которые должны были возвести Германию в ранг европейского арбитра и наиболее влиятельной континентальной державы. Главной целью бисмарковской политики по-прежнему оставалась полная изоляция Франции и исключение для Германии в будущем возможности войны на два фронта — на западе и востоке. Поэтому в 80-е гг. «железный канцлер» всячески пытался реанимировать Dreikaiserbund и заставить Вену и Петербург достичь договоренности по балканскому вопросу. Успеху этого замысла способствовали происшедшие в 1881 г. перемены: в марте террористы-народовольцы убили Александра II, и на русский престол вступил консервативно настроенный Александр III; в ноябре Франц Иосиф назначил новым министром иностранных дел графа Густава Кальноки — суховатого и педантичного дипломата, настроенного не столь антирусски, как оба его предшественника — граф Андраши и барон Хаймерле.

«Огромная империя лежит у наших восточных границ, — писал Кальноки о России в одном из меморандумов вскоре после вступления в должность. — Из этого для нас следуют две альтернативы: либо мы будем поддерживать с ней добрые отношения, либо оттесним ее далеко в Азию. Второй вариант неосуществим ни сейчас, ни в обозримом будущем». Поэтому постепенно Австро-Венгрия стала наводить дипломатические мосты через пропасть, образовавшуюся между ней и Россией после Берлинского конгресса. В 1884 г. Франц Иосиф, Вильгельм I и Александр III встретились в Скерневице (русская часть Польши); «союз трех императоров» был продолжен до 1887 г. Но год спустя в результате кризиса в Болгарии, чей князь Александр Баттенберг перестал устраивать Россию, русско-австрийские отношения вновь обострились. В конце 80-х гг. Dreikaiserbund окончательно стал достоянием истории, а Россия начала сближаться с Францией, что вызвало немалый переполох в Берлине.

Успехом внешней политики дунайской монархии в 80-е — 90-е гг. можно считать превращение ее ближайшего балканского соседа, Сербии, в сателлита Вены. Сербская экономика находилась в полной зависимости от австро-венгерского рынка, куда сербы поставляли свои основные экспортные товары — живой скот, фрукты, масло, ткани и т. д., получая взамен разнообразную промышленную продукцию. Сербский князь (с 1881 г. король) Милан Обренович был экстравагантным и неуравновешенным человеком, не вылезавшим из долгов, так что лишь субсидии императорского правительства Помогали ему держаться на плаву. Милан дошел до того, что Предложил Францу Иосифу... купить Сербию, но тот отказался, резонно рассудив, что присоединение этого государства вряд ли пройдет без внешнеполитических осложнений, а в самой монархии славяне получат опасный численный перевес. Сербия сохранила формальную независимость, но вплоть до середины 1900-х гг. оставалась теснейшим образом связанной с северным соседом.