Автобиография
Шрифт:
Раз в неделю Китти работала волонтером в Морской миссии. Каждый раз, когда грузовые суда заходили в порт, моряки из разных европейских стран оказывались в Сингапуре с приличными деньгами в кармане и без определенных планов в голове. Большинство из них были французами, голландцами и англичанами. В Морской миссии они могли получить бесплатный обед, скромные развлечения и горячий душ. Для светских дам считалось модным приходить в Морской клуб и подавать чай морякам — noblesse oblige [ 5 ] и так далее.
5
Noblesse oblige — положение обязывает (фр.).
Однако у Китти был тайный мотив для визитов в Морскую миссию. Она выбирала
Как Китти умудрялась проворачивать эти цирковые номера с тремя мужчинами, имея при этом двух дочерей, осталось недоступным моему пониманию. Разумеется, сама она не рассказывала мне об этом, но благодаря Жозетте я был в курсе ее похождений. Жозетта была очень ревнивой женщиной, прекрасно знавшей о привлекательности своей сестры и о ее неутолимом сексуальном аппетите. Она с самого начала предупредила меня, что если когда-нибудь застанет меня в постели вместе с Китти, то перережет мне горло от уха до уха. Судя по тону ее голоса, она всерьез намеревалась осуществить свою угрозу. Жозетта часто жаловалась, что не может ударить своего шофера или колотить своих слуг, потому что они могут обратиться в полицию и донести на нее. Она просто не могла понять, почему ей больше не разрешено делать это.
Сингапур был таким местом, где сплетни обо всех более или менее заметных европейцах распространялись в течение пяти-шести часов. Там жило лишь около восьми тысяч европейцев — в основном англичан — и полмиллиона китайцев. Местные старожилы вовсе не одобряли тот факт, что Жозетта крутит роман с юношей, который, по их представлению, был обыкновенным альфонсом. Они были совершенно правы, и я знал это, так как в детстве видел таких же альфонсов в берлинских гостиницах. Честно говоря, не помню, что я чувствовал по этому поводу: испытывал ли стыд или же происходящее забавляло меня. Но помню, что я носил самые замечательные костюмы и рубашки, сшитые на заказ китайским портным и оплаченные Жозеттой. Как говорят американцы, я выглядел на миллион долларов.
Весь Сингапур знал о том, что происходит, поэтому спустя недолгое время разразился скандал. Меня вызвал директор универмага «Робинзон», который сообщил мне, что ему известно о моем тайном романе и что это может плохо кончиться для меня.
Жозетте тоже намекнули, что ей следует порвать со мной. Разумеется, ей было гораздо больше терять, чем мне. На кону стояла ее профессиональная карьера и заработки. Если бы клиенты объявили ей бойкот из-за романа со мной, то ее процветающий бизнес вскоре пошел бы под откос. Будучи разведенной женщиной, она и так находилась в весьма двусмысленном положении. Несмотря на возмутительное поведение Китти, ее общественный статус был значительно выше, чем у Жозетты, так как она состояла в законном браке. Как бы то ни было, Китти проявляла гораздо больше благоразумия в своих любовных делах, чем мы с Жозеттой.
Фактически, на нашу связь не только косо смотрели, но и недвусмысленно дали нам понять, что если она не прекратится, нас подвергнут остракизму. Однако к этому времени наши любовные забавы зашли уже слишком далеко. Я мог заниматься этим днем и ночью, как и любой парень восемнадцати или девятнадцати лет. У меня имелся кое-какой опыт по этой части еще до Сингапура, и я быстро усваивал то, чего не знал раньше. Жозетта обладала огромным опытом, и скоро в моем сексуальном образовании почти не осталось белых пятен.
Несмотря на угрозы, Жозетта не хотела прекращать наш роман. Видимо, я был слишком хорош в постели. Наше секс не был одухотворен радостью и любовью; он был эротичным, или schxvul, по терминологии Шницлера. Любовь в эмоциональном смысле не имела к нему никакого отношения. Мы пристрастились друг к другу, словно наркоманы. Жозетта винила в этом местный климат. Она говорила мне, что сочетание жары и высокой влажности вместо расслабления пробуждает в человеке низменные инстинкты. В конце концов она решила продолжить наши отношения.
Одна перемена все же произошла: она съехала из гостиницы «Раффлз» и сняла большой дом в Чаньги, где во время войны находился лагерь для военнопленных. Дом стоял прямо на пляже, и перед ним плескалось
Китайское море. Кроме нас, там постоянно находились повар, шофер и горничная.Я переправил в дом все свои пожитки, уложенные в дорожные чемоданы. Теперь они были наполнены одеждой, которую Жозетта купила для меня. У меня больше не осталось собственного места для жилья. Вскоре после переезда мы отметили мой девятнадцатый день рождения. Она подарила мне часы из серебра высокой пробы на тяжелой цепочке с надписью «Бебе от Жозетты». С этим подарком мое превращение завершилось, и я стал подлинным альфонсом.
Мне нравился это дом в Чаньги. Я был очень счастлив там. По соседству находился китайский «дом свиданий», куда мы иногда ходили обедать, поскольку туда можно было пройтись пешком. К нам приходили гейши — не для секса, а для развлечения.
Их услуги стоили очень дешево. Обычно гейша приходила с переносным граммофоном, ставила его на пол, заводила пластинку и танцевала под музыку.
У меня снова появилась возможность плавать. Я не тренировался после своего отъезда из Берлина, но попробовал поплавать на одном из наших загородных пикников. Я нырнул в реку, что было настоящей глупостью с моей стороны. Никогда еще я не выпрыгивал из воды так быстро — вокруг меня собрались большие водяные змеи, к тому же еще и ядовитые. Кроме того, в реке было полно крокодилов. В Сингапуре змеи и крокодилы считались повседневной угрозой. Городские дренажные канавы были очень глубокими, и неудивительно, принимая во внимание тропические ливни. Довольно часто после ливневых дождей крокодилов и кобр выносило из дренажных канав на городские улицы, даже в центре делового района.
В глубинке дела обстояли еще хуже. Мы с Жозеттой часто ходили в шикарный ночной клуб под названием «Кокосовая роща», расположенный за пределами города. Чтобы попасть туда, нужно было проехать через довольно запущенный, но очень красивый парк. Все знали, что нельзя выходить из машины и идти через парк пешком. Никто в здравом уме не решился бы на такое. Пешеходная прогулка означала почти неминуемую встречу с королевской коброй, чей укус смертелен для человека.
В Чаньги я каждый день плавал в Китайском море. Мне приходилось проплывать свой обычный километр поутру, так как после полудня вода слишком сильно нагревалась для купания. У меня была маленькая парусная лодка. Однажды отлив застал меня во время прибрежного плавания. Дело было незадолго до полудня, и солнце светило во всю мощь. Стояла невероятная жара. К носу лодки был прикреплен канат; мне пришлось спрыгнуть в воду и тащить лодку к берегу против отлива, увязая в жидком иле. У меня ушло два часа на то, чтобы добраться до пляжа. Плечи и спина горели, как в огне. Спать было очень больно, а кожа пошла волдырями и облезала в течение нескольких недель.
В Чаньги (Сингапур), 1939 г.
Ни один европеец в Сингапуре не спал обнаженным, несмотря на жару. Ночью все сильно потели, и если в окно задувал ветерок, то легко можно было подхватить простуду, сопровождаемую желудочными коликами и сильнейшим расстройством желудка. Поэтому, лежа в постели, всегда нужно было прикрываться до пояса, но одежда для сна тоже имела важное значение. Британцы считали, что если человек стал носить местную одежду — саронг, то это начало конца.
Когда я сошел на берег в Сингапуре, меня в первую очередь предупредили, чтобы я не вздумал уподобляться туземцам. Бывший любовник Жозетты, инженер, всегда надевал смокинг перед вечерней трапезой — даже за городом и даже если он ужинал в одиночестве. Это было одним из требований колониальной дисциплины. Иногда это выглядело лицемерно и во многих отношениях нелепо, но помогало англичанам постоянно помнить о том, что они здесь являются хозяевами.
После отъезда из Берлина я надевал пижаму перед сном, но спать с обожженной спиной в пижаме было слишком мучительно. Саронг — очень простой и красивый предмет одежды, нечто вроде прямой юбки, идеально защищающий поясницу от сквозняков, так что я временно отказался от пижамы и стал носить саронг. Впоследствии это перешло в привычку. Для англичан такой незамысловатый поступок был верным признаком моего грехопадения. Я перестал быть одним из «колониальных хозяев», сложил со своих плеч бремя белого человека и переметнулся на другую сторону.