Автограф президента (сборник)

Голоса за приоткрытой дверью стали глуше, и он теперь не мог слышать всего, о чем там говорили.

Когда шаги в коридоре удалились, Котлячков вновь осторожно приблизился к «шифоньеру» и услышал конец фразы, произнесенной Сыроквашем:

— …Ты ответишь за нарушение дисциплины!

— Я готов ответить за все, — спокойно ответил ему Вдовин. — Но сначала я доложу наркому о том, что происходит в нашем управлении!

— Ты думаешь, товарищ Ежов будет с тобой разговаривать?! — с откровенной издевкой в голосе спросил Сырокваш.

— Ну что ж, тогда я добьюсь, чтобы меня принял товарищ Сталин.

Котлячкову стало ясно, что сейчас разговор закончится и Вдовин направится к выходу из кабинета. Он осторожно прикрыл дверь и, на цыпочках пройдя через приемную, бочком выскользнул в коридор…

— И что было потом? — спросил Осипов, когда Котлячков замолчал.

— Не знаю. Я не стал ждать конца разговора и ушел.

— Как ушли? — удивился Осипов. — Вы же собирались что-то докладывать!

— Собирался, — подтвердил Котлячков, — да не стал. Они могли догадаться, что я слышал их разговор. А в те времена… понимаете, свидетеля такого разговора запросто могли убрать!

Это не были пустые домыслы: Котлячков, видимо, хорошо знал то, о чем говорил.

— И все же, — продолжал настаивать Осипов, — что последовало за разговором Сырокваша с Вдовиным?

Я даже отложил ручку, так меня интересовало то, что скажет Котлячков. Но он разочаровал меня.

— Я же сказал — не знаю! Знаю только, что в тот же вечер Вдовин уехал в Москву и больше в управление не возвращался.

И Осипову, и мне было ясно, что Котлячков не обманывает нас: его показания в отдельных деталях сходились с тем, что нам уже было известно.

Оставалось выяснить последний вопрос.

— Ну хорошо, — сказал Осипов. — А что же стало с Бондаренко?

Котлячков махнул рукой:

— А то же, что и со всеми, кто находился тогда во внутренней тюрьме. Оттуда никто не выходил. Если уж попал туда, то виноват не виноват, а дорога была одна — под лестницу!

Я не понял, что он имеет в виду, и вопросительно посмотрел на Осипова, не зная, как записать в протокол сказанное Котлячковым.

Осипов перехватил мой недоуменный взгляд и уточнил:

— Вы хотите сказать, что Бондаренко расстреляли?

— Да, — совершенно будничным голосом, как будто речь шла о ничего не значащем событии, подтвердил Котлячков.

Когда я занес его слова в протокол, Осипов спросил:

— А когда это случилось, не можете сказать?

Котлячков опять поморгал глазами, разок кашлянул, а затем довольно уверенно произнес:

— Думаю, это случилось шестого июня.

— Почему вы так считаете? — спросил Осипов.

Котлячков снова придвинулся к нему и перешел на доверительный тон:

— Потому что седьмого июня мы отмечали день рождения моей покойной супруги, и у меня в гостях был Стручков. Мы вышли с ним во двор покурить, Стручков все переживал, что Сырокваш накажет его за то, что он пустил Бондаренко во внутреннюю тюрьму. Вот во время этого разговора Стручков и сказал мне под большим секретом, что «вчера Бондаренко шлепнули». А «вчера» — это было шестое июня, — рассудительно закончил он.

— А откуда об этом стало известно самому Стручкову? — задал следующий вопрос Осипов.

— Скорее всего, от кого-то из комендантов внутренней тюрьмы, — ответил Котлячков. — Он же был с ними в постоянном контакте.

— Вы хотите сказать, что он с ними постоянно пьянствовал? — видимо, вспомнив его прежние показания относительно Стручкова, уточнил Осипов.

— Да, — с готовностью подтвердил Котлячков.

Осипов дал мне знак, что официальная часть допроса окончена и я могу заканчивать оформление протокола.

Пока я писал на последней странице наши должности и звания, Осипов обратился к Котлячкову:

— Хочу задать вам еще один вопрос, как говорится, без протокола… Скажите, Котлячков, почему вы мне раньше никогда не рассказывали эту историю?

— Потому что вы никогда меня об этом не спрашивали, — с невинным видом ответил Котлячков, и я подумал, сколько еще всего знает этот тщедушный человек и как нелегко это из него вытянуть.

Словно желая подтвердить мою правоту, Котлячков впервые за время допроса позволил себе улыбнуться и добавил:

— Зачем же я сам буду напрашиваться на эти разговоры?

Осипов посмотрел на него долгим, критическим взглядом, потом взял у меня протокол допроса и протянул его свидетелю.

— Ну ладно, прочитайте и распишитесь!

Когда Котлячков подписал протокол, сначала самым внимательным образом его прочитав и настояв на внесении кое-каких исправлений, Осипов протянул ему пропуск и, сказал:

— Можете идти, Котлячков. Если понадобитесь, мы вас еще побеспокоим.

— Всегда к вашим услугам, гражданин следователь, — с покорной учтивостью произнес Котлячков, как будто каждая такая встреча доставляла ему необыкновенное удовольствие, взял пропуск и засеменил к двери.

У двери он еще раз учтиво раскланялся и, наверное, совсем как когда-то из приемной начальника управления, бочком выскользнул в коридор…

11

Когда за Котлячковым закрылась дверь, Осипов еще раз пробежал глазами протокол его допроса, одобрительно кивнул и сказал:

— Итак, можно считать, что с делом Бондаренко удалось разобраться. Теперь надо выяснить, что произошло с твоим отцом.

Осипов положил протокол в папку и добавил:

— Сегодня же надо подготовить запрос в Москву!

У меня все не выходила из головы одна произнесенная Котлячковым фраза.

— Александр Капитонович, — обратился я к Осипову, — а о какой лестнице говорил Котлячков?

— А ты разве еще не знаешь? — удивленно спросил Осипов и тут же спохватился. — Впрочем, откуда тебе знать?

Он посмотрел на меня, словно раздумывал, говорить мне об этом или нет, потом спросил:

— Ты рощу вокруг нашей управленческой дачи хорошо знаешь?