Автограф. Культура ХХ века в диалогах и наблюдениях
Шрифт:
Вот первое газетное сообщение о самоубийстве Маяковского: «Предварительные данные следствия указывают, что самоубийство вызвано причинами чисто личного характера, не имеющими ничего общего с общественной и литературной деятельностью поэта». Как видите, уши торчат. Нет и не может быть никаких сомнений в том, что самоубийство Маяковского в первую очередь было вызвано именно общественными, политическими причинами. Шкловский рассказывал, что у Маяковского была любимая поговорка: «У вас хорошее настроение? Значит, у вас плохая информация». А вот что сказала по этому поводу Ахматова: «Он все понял раньше всех. Во всяком
– Вы сказали, что поэму Блока «Двенадцать» выкинули из школьной программы из-за неясной трактовки образа Христа в финале поэмы. А как вы относитесь к версии М. Волошина: двенадцать красногвардейцев не следуют за Христом, как двенадцать апостолов, а, наоборот, гонятся за ним, преследуют его?
– Догадка Волошина замечательна. И, в сущности, неопровержима. Но, как мне кажется, Волошин остановился на полпути. Да, они преследуют Христа. А он их осеняет, и благословляет, и ведет. Потому что в их безумии, в их маниакальности, в их одержимости живет и неиссякаемая жажда истины, и неистребимая вера в него. Они с бешеной яростью отринули Христа, но именно в этой исступленной ненависти к нему – их кровная, нерасторжимая связь с ним. Они продолжают от него зависеть. И в конечном счете даже неважно, благословляет ли он их, или, наоборот, убегает от их яростного преследования: важно, что их зависимость от него, их связь с ним продолжается.
– Первого января 1936 года в газете «Известия» было опубликовано стихотворение Б. Пастернака «Мне по душе строптивый норов…», которым Борис Леонидович как бы присоединил свой голос к хору поэтических голосов, прославляющих Сталина: «А в эти дни на расстояньи, За древней каменной стеной, Живет не человек – деянье, Поступок ростом с шар земной…» и т. д. Что, на ваш взгляд, толкнуло его на этот шаг?
– В книге я говорю об этом подробно. Очень заинтересован был в том, чтобы Пастернак опубликовал в его газете что-нибудь в этом духе, тогдашний редактор «Известий» Бухарин. Хотел он при этом Пастернаку, разумеется, только добра. Не исключаю, что его «давление» сыграло тут известную роль. Но это, конечно, не главное. Борис Леонидович в то время искренне верил, что между ним и Сталиным существует какая-то таинственная, чуть ли не мистическая связь. Не сомневаясь в деспотической природе сталинской власти, он еще сохранял некоторые иллюзии – в духе знаменитых пушкинских строк: «Начало славных дней Петра мрачили мятежи и казни…».
– Даже вы, джентльмен в отечественном литературоведении, переходите на жесткий тон, когда речь заходит о гипотезах В. Непомнящего или Л. Сараскиной, прямо обвинившей И. Ильфа и Е. Петрова в обслуживании советского режима. Вы не прощаете коллегам их желания идти в ногу со временем?
– Самым страшным для критика свойством я считаю предвзятость, заранее заданную точку зрения, чем бы эта точка ни заказывалась: идеологией, модой, желанием приспособить свои оценки к представлению о том, «почем нынче ходят мертвые души». Л. Н. Толстой записал однажды у себя в дневнике. Пришла к нему девушка, спрашивая, что ей делать, как жить. И, разговаривая с ней, он вдруг понял, что главное зло жизни в том, что люди живут не по совести, не по своей совести. Хотят жить по совести Христа, по совести Толстого, и, будучи не в силах жить по
чужой совести, живут совсем без совести. Самое нужное людям, заключает Л. Н. эту свою запись, – это выработать себе свою совесть и жить по ней, а не так, чтобы выбрать себе за совесть чью-то чужую, недоступную и потом жить без совести и лгать, лгать, лгать, чтоб иметь вид живущего по избранной чужой совести.То же относится и к искусству, к литературе. Главное зло в том, что люди ориентируются на чужой вкус. А надо доверять своему восприятию. Выработать свой вкус. Совершенствуя, развивая его, но не отказываясь от подлинных своих художественных симпатий и пристрастий, какими бы стыдными они тебе ни казались.
Тимур Кибиров: Поэт в России больше не бунтарь
«Да, писательский стон меня раздражает. Отчасти это связано с особенностями моей биографии и биографии моих друзей. Мы в ресторане ЦДЛ не сидели, наши книжки стотысячными тиражами не издавали и на неделе русской литературы в Грузии не выпивали. Я догадываюсь, что такая жизнь очень сладкая. Но кто кому должен теперь?»
– Ваша последняя книга стихов «Парафразис» вышла в «Пушкинском фонде» тиражом 1000 экз. Вас не смущает то, что поэзия востребована лишь узким кругом читателей?
– Кто из писателей не хотел бы издаваться миллионными тиражами и быть народным любимцем? В том, что этого не происходит, ничьей злой воли нет. У книгоиздателей, видимо, все еще сохраняется привычка работать в условиях нарастающей инфляции, когда надо было быстро зарабатывать деньги. Прибыль, по их убеждению, дает или массовая литература, или громкое имя вроде Вознесенского и Евтушенко. Сборники прочих современных поэтов вряд ли раскупятся в момент. А во всем мире, между прочим, если книга продается в течение трех – шести месяцев, это признак нормы, а не затоваривания рынка. Сегодня актуальную поэзию печатают настоящие энтузиасты, например, Г. Комаров в Санкт-Петербурге, издавший «Парафразис».
– По-моему, формулу Пастернака «быть знаменитым некрасиво» вы восприняли чересчур буквально. Хотя известно, что Борису Леонидовичу недоставало громкого успеха. Он говорил, что «у большого писателя должен быть большой читатель». А вы намеренно избегаете светской жизни, которая дает прежде всего связи, которыми на Руси всегда дорожат больше, чем деньгами. Не кажется ли вам, что затворничество – это путь к забвению?
– Признаться, поздно менять стереотипы поведения, связанные, возможно, с моим комплексом. Ведь детство я провел в небольших гарнизонах, где служил отец. Когда в тринадцать лет я начал писать стихи, то считал это потайным, отчасти стыдноватым делом. До сих пор писательские братания, или, как теперь говорят, тусовочная жизнь, представляются мне чем-то нецеломудренным. К тому же я не уверен, что литературная известность напрямую зависит от интенсивности светской жизни. Известность, которую я получил (гораздо большую, чем заслуживаю), доставляет удовольствие исключительно потому, что для этого я ничего специально не делал.
Конец ознакомительного фрагмента.