Автономное плавание
Шрифт:
Стрешневу не оставалось ничего другого, как выйти. "Ну и чего я добился? Если Дубровский сам доложил обо всем начальству, то мне действительно нечего соваться в это дело..." Эта мысль хотя и не принесла Стрешневу удовлетворения, но все-таки он испытывал облегчение от того, что все высказал Дубровскому.
В тот же вечер Стрешнева вызвал замполит. Елисеев открыл ящик письменного стола, достал оттуда телеграмму:
– Читайте.
Матвей развернул телеграмму:
"Ваш запрос положении семьи Катрикадзе сообщаю все живы здоровы справка тяжелой болезни матери фиктивная райвоенком Логинов".
Матвей
– Что скажете? - спросил Елисеев.
– А что тут скажешь? - Матвей провел ладонью по волосам. - С одной стороны, обман. А с другой - тот же Катрикадзе отдал кожу Афонину. Причем, заметьте, в тот самый день, когда собирался в отпуск. Что теперь с ним прикажете делать? Наказать за обман, конечно, надо.
– Надо, - подтвердил Елисеев.
– И самоотверженный поступок Катрикадзе нельзя не отметить.
– Совершенно верно, - согласился замполит.
– Выходит, его надо одновременно и наказать и поощрить?
– Если подходить к делу формально - да.
– А мы не имеем права отнестись к этому формально. Так ведь? - спросил Матвей.
Елисеев рассмеялся:
– Вы что, Матвей Николаевич, интересуетесь моим мнением? А я хочу сначала выслушать ваше.
– Я думаю, что дело тут не просто в наказании или поощрении. Но ни то ни другое сейчас применять нельзя.
– Верно. Так как же поступить с Катрикадзе?
– Надо подумать.
– Давайте вместе и подумаем. - Елисеев вышел из-за стола и сел рядом с Матвеем. - Чем особенно вреден поступок Катрикадзе? Тем, что он подрывает у нас с вами доверие к другим матросам. Сегодня обман Катрикадзе раскрылся. Этот случай, безусловно, насторожит всех офицеров. И может случиться так, что у кого-то из матросов действительно случится несчастье. Что будем делать? Опять посылать запрос в военкомат? А нам ответят через неделю. Представляете, какое настроение будет у матроса в течение этой недели? А дальше: отпустим мы матроса в отпуск, приедет он домой, а мать уже похоронили. Горько ему станет? Очень. И эта горечь останется на всю жизнь. Ну а о том, как дальше пойдет у матроса служба, говорить не приходится. Значит, что же получается? Кому больше всего навредил Катрикадзе? Своим товарищам. По служебной линии мы его, разумеется, накажем. А вот что делать с ним как с комсомольцем, пусть они решают сами. Я думаю, что такие, как Бодров, решат правильно.
– Значит, вы предлагаете обсудить это на собрании?
– Да, надо, чтобы его хорошенько пропесочили. Но чтобы и не отпугнули от коллектива.
Елисеев встал и прошелся по каюте. Стрешнев, наблюдая за ним, молчал. Он уже догадывался, что замполиту уже известно о разговоре с Дубровским, наверное, и телеграмму Елисеев показал не случайно именно сейчас. Интересно, что он скажет?
Однако Елисеев не торопился. Он еще несколько раз прошелся по каюте, сел за стол и выжидательно посмотрел на Стрешнева. Но тот молчал, и Елисеев заговорил сам:
– Мне импонирует ваша непримиримость и прямота. Пожалуй, горячность тоже. Не люблю слишком осторожных и подозрительно благоразумных. Этим иногда прикрывается трусость. Однако сами по себе осторожность и благоразумие не такие уж плохие качества, вам они, во всяком случае, не повредили бы. Будьте сдержаннее. Но упаси вас бог
отступиться от принципов. Вы меня поняли?– Да, спасибо.
– И не считайте, что сегодня вы попусту бились лбом об стену.
Матвей покраснел, вспомнив, что после разговора с Дубровским у него действительно было ощущение бесполезности этого разговора. "Но как Елисеев догадался об этом?" - недоумевал он.
* * *
Алексея еще не было. К огорчению Матвея, и Люси не было. Сима что-то шила. Она поднялась навстречу Матвею.
– Проходите, раздевайтесь. Алеша скоро должен прийти. Что это у вас с ногой?
– Так, пустяки.
– Садитесь вот сюда. Вы не возражаете, если я буду шить?
– Что вы, пожалуйста!
Сима снова взялась за шитье. Матвей увидел, что она шьет детскую распашонку.
– Кому это вы? - спросил он.
Сима улыбнулась:
– Алешке.
– Нет, серьезно?
– А я серьезно и говорю: нашему сыну Алешке.
– Ну? Это же здорово! А когда он?..
– Долго еще ждать, - вздохнула Сима. - В июне.
– Не так уж долго.
– Это - со стороны. А нам кажется, что очень долго. Вот женитесь узнаете.
Стремительно вбежала Люся.
– Собирайтесь, идем на концерт! - еще с порога крикнула она, размахивая билетами. - Здравствуйте, Матвей! А где Алексей?
– Еще не пришел.
– Опоздает - пусть пеняет на себя. Едва удалось достать билеты. Да одевайтесь же!
– Что здесь за шум и что тому причиной? - спросил Алексей, входя в комнату. - О, здесь, я вижу, все спешат куда-то.
– Поздравляю тебя с наградой! - пожимая руку Алексею, сказал Матвей.
– Спасибо, я тебя тоже поздравляю. Молодец! Как твоя нога?
– Хожу. А ты откуда знаешь?
– В газете прочитал.
– Где?
Газеты приходили в Синеморск вечером, и Матвей еще не успел просмотреть их.
– А ты не видел? Вот, смотри. - Алексей вытащил из кармана газету, развернул. На первой полосе под крупно набранным заголовком "За жизнь товарища" были помещены фотографии всех, кто отдал Афонину кожу и кровь. Первой была фотография Матвея, снятого в парадной форме. Наверное, эту фотографию взяли из его личного дела.
Люся, вырвав у Алексея газету, пробежала текст и с усмешкой спросила:
– Значит, "растяжение"?
Начали расспрашивать о подробностях, но Матвей напомнил:
– Мы опоздаем на концерт...
Мороз расстелил на ночь по улицам белые холодные простыни, и они крахмально похрустывали под ногами. Люся взяла Матвея под руку, поежилась:
– Холодно.
– Зима здесь всегда такая?
– Нет, морозы случаются редко. Чаще всего бывают дожди и туманы.
– Обычный приморский климат.
– Морозы все-таки лучше, чем сырость. Со снегом как-то уютнее. Я бы запретила в городах убирать его с улиц. А то никакого ощущения зимы.
– А я думал, вы любите только тепло.
Люся рассмеялась. Потом вдруг серьезно спросила:
– Вы и в самом деле так обо мне думаете?
– Примерно.
– Мне абсолютно безразлично, что вы обо мне думаете.
– Неправда.
– Нет, правда!
Их догнали Алексей и Сима.
– О чем спор? - спросила Сима.
– Так, о погоде, - уклончиво ответила Люся.