Автор тот же

— Таки будьте, — с подчеркнуто еврейским акцентом поддакнул Вадим.

— С вами будешь! Ладно. Слушайте сюда, — улыбаясь, продолжил Феликс. — Вот в чем дело. Тринадцатого января, аккурат под Старый Новый год, назначено к слушанию ваше бывшее дело про старика насильника. Теперь уже, правда, про насильника-внука. Срывать его нельзя. Даже из-за моей болезни. Поскольку времени крайне мало, а вы обстоятельства знаете, разумеется, лучше всех, то я и прошу вас меня подменить.

— Феликс Исаакович, это невозможно! — чуть не завопил Вадим. — Как вы себе это представляете?! Я, вытащив деда…

— Ну, не вы, а Лена, если я имя не путаю, — поддел Феликс.

— Нет, имя вы не путаете, а вот суть…

— И суть не путаю!

— А кто ее такой вырастил? Ее победы — мои победы. Мои победы — ваши победы, — выкрутился Вадим.

— Льстец! Неумелый подлиза. — Феликс резко посерьезнел. — Понимаю ваши сложности. Мамаша этого юнца даже имя ваше слышать не может! Еще бы, не раскопай вы это дело, сидел; бы сейчас сыночек дома, а не в Бутырке. Я, разумеется, пока вы ко мне ехали, с ней переговорил. Объяснил, что вы не сына сажали, а отца ее вытаскивали. Но она хоть и согласилась, завоевать ее любовь вам будет трудно. Если только, конечно, вы и сына вытащите.

— Но это же невозможно! — Вадим давно уже перестал улыбаться и сидел напряженный, весь подавшись вперед. — Вы же рассказывали несколько месяцев назад, что он признался. Как его можно вытащить?

— Я с ним встречался, — очень спокойно и медленно заговорил Феликс, — все не так просто. Во-первых, со второй девочкой, Катей, он вообще не спал, и почему она подала заявление в милицию, он сам понять не может. Что касается Оли, той, что лишилась невинности…

— Я помню имена! — нетерпеливо перебил Вадим.

— Да, извините. Что касается Оли, то факт близости Николай признает. Однако почему он стал ее насиловать — при том, что он по уши в нее влюблен и у них уже долгий роман, — он объяснить не может.

— Не может или не хочет?

— Правильный вопрос. Не знаю. Не понял. Не почувствовал. Вы же, помнится, тоже его не раскусили. — Феликс тут же попытался исправить бестактность. — Я имею в виду не ваше умение понимать людей, а его умение скрывать свои мысли. Парень-то очень закрытый.

— А с Олей вы не пытались встретиться?

— Извините, Вадим, но это глупый вопрос. Встречаться с потерпевшими для адвоката — чистой воды авантюра. Чтобы потом в суде она сказала…

— Понял, понял. — Вадиму стало неудобно за свой прокол. — Не подумал.

— Это для вас характерно! — назидательно заметил Феликс. — Трудитесь, юноша! Трудитесь! — Шеф вновь улыбался, протягивая Вадиму досье.

— „Они золотые“? — шутливо поинтересовался Вадим, вспомнив Паниковского и Шуру Балаганова.

— Не беспокойтесь, жене на булавки хватит! — На сей раз Феликс говорил о важном — о гонораре, по крайней мере, он так понял вопрос Вадима. А потому был серьезен.

„Но не конкретен“, — подумал Вадим и стал собираться.

Домой Вадим приехал в чрезвычайно хорошем расположении духа. Так с ним случалось и раньше: чем хуже или труднее ситуация — тем легче у него было на душе. Не всегда, конечно, но бывало… Лена восприняла настроение Вадима как просто праздничное, новогоднее и стала приставать к нему с расспросами: как его Феликс встретил, какая у него стоит мебель, сколько комнат. И только когда поняла, что ничего интересного Вадим рассказать не может, а на прямой вопрос, зачем его Феликс пригласил, отвечать явно не хочет, вспылила:

— Какого черта! Почему я ничего не могу спросить? Может, ты вообще кого-то с Новым годом поздравлять ездил?! — Лену понесло.

— Знаешь что! Ты говори-говори, да не заговаривайся! — Вадим обозлился. — Кого поздравлять? Любовницу? Смотри — накаркаешь! По делу Феликс меня вызывал. По делу!!!

— По какому? — не остывала Лена.

— По важному!

— Опять секреты? Раньше ты от меня своих дел не скрывал. И помнится мне — не зря. Даже польза от меня некоторая была!

— Вот-вот! Польза! Кстати, либо „опять секреты“, либо „ничего не скрывал“. Ты уж определись! — Приподнятое настроение куда-то улетучилось. Сколько ни происходило таких стычек между Леной и Вадимом, привыкнуть к ее взрывному характеру он так и не мог.

— Хорошо! — Лена вдруг утихомирилась. — Прав. Меняю формулировку: раньше у тебя секретов от меня не было. Так больше устраивает? — Уголки ее губ чуть поднялись.

— Да, так больше. — Вадим почувствовал, что эта ее едва заметная улыбка неожиданно сняла все напряжение, раздражение, растерянность, которые навалились на него от перспективы вновь оказаться участником процесса об изнасиловании.

Вадим пересказал Лене разговор с Феликсом, При этом основной упор сделал именно на то, что хотя Николай и признался в изнасиловании и это, похоже, вовсе не самооговор, но отказаться от его защиты он не может. И из-за Феликса, и из-за отношения к нему матери Николая. К удивлению Вадима, Лена его полностью поддержала. „Это — особый случай, и твой обет не защищать убийц и насильников здесь не действует!“ — будто отпуская ему грехи, вынесла свой вердикт Лена.

Через час в кабинет к Вадиму, изучавшему досье, переданное ему Феликсом, неожиданно зашла Лена, бросив готовку на кухне, где к приходу гостей работа шла полным ходом. И это при том, что дверь была закрыта! „Вопиющее нарушение семейных традиций“, — сказала бы Машка, заметь она это безобразие.

— Извини, я на секунду.

Вадим мрачно посмотрел на Лену, положил раскрытую папку на стол, откинулся в кресле и раздраженно бросил: „Слушаю!“

Беседу супругов, закрывшихся в кабинете, несколько раз пыталась прервать дочь, но каждый раз слышала из-за двери: „Маша, подожди! Мы разговариваем!“ Наконец у нее появился убойный аргумент прервать родительскую беседу, и Машка им воспользовалась с открытым злорадством.

— Вы меня, конечно, извините. Я раньше пыталась предупредить. Но мясо сгорело окончательно. Уже дым по всей квартире!

Лена выскочила из кабинета с такой скоростью, что даже обычно очень расторопная Маша полностью увернуться от удара дверью не смогла. Правда, обошлось без слез, но с легким синяком на локте…

Лена и Оля уже полчаса сидели в метро на скамеечке станции „Площадь Революции“ под скульптурой революционного рабочего с револьвером. Дуло револьвера, отполированное тысячами мальчишеских рук, обожавших потрогать хоть не настоящее, но оружие, поблескивало на фоне темного металла всей скульптуры. Правда, говорившим было не до того.