Автостопом в Судан
Шрифт:
— Отвечай, ты начальник группы, отвечай, куда делся седьмой?
— Отвечайте, вы начальник угро, куда делись наши паспорта? Отвечайте, сколь долго по грузинским законам можно задерживать людей без ордера на арест для проверки личности? Отвечайте, кто приказал нас задерживать?
Благодаря оперативно проведенным розыскным мероприятиям, загадочно пропавший Казанцев был найден в городе и возвращен обратно. Бежать насовсем он и не собирался, а хотел просто сообщить на родину о наших злоключениях. Однако бдительность властей помешала ему это сделать.
Вечером нам принудительно помогли вернуться в актовый зал. Уже три охранника следили за нами. В туалет, находящийся во внутреннем дворе, нас водил один из них. Часов в девять вечера,
Дело в том, что мы уже улеглись в спальниках на полу актового зала, и Андрей оказался удачно скрыт от охраны за другим лежащим. Кому-то из охранников показалось, что нас меньше, чем надо. Начались поиски нас по всему зданию, а может быть, и по городу.
— Где седьмой?!!
— Не знаем. Никуда он не уходил.
— Как не знаете?!!
Мы едва сдерживали смех. Наконец кто-то из охранников (не тот, кто обнаружил пропажу, а другой) тщательно пересчитал нас. О, счастье! Семь! Все на месте! Но это было еще не все. Третий охранник возомнил, что нас должно быть восемь, — стало быть, одного все равно не хватает. Все трое охранников, хорошо считающие и плохо считающие, начали ругаться друг на друга грузинскими словами, а мы удивлялись.
Ночью, когда все охранники переругались и каждый из них убедился, что несет службу рядом с идиотами, бдительность их опять утратилась. Кто-то из них ушел спать в коридор, и мы остались в актовом зале одни. Костя Шулов, надев вместо желтого комбеза брезентовый тулуп Миши Кошелева, отправился в полуночной тьме в туалет, находящийся во внутреннем дворе. Никто не последовал за ним.
Как уже было нам известно, туалет, расположенный во внутреннем дворе здания, скрытым образом сообщался с внешним миром. И вот Костя осуществил тайный маневр. Он выбрался в город и позвонил в Петербург. И уже этой ночью все люди в Питере и Москве знали, что мы до сих пор находимся в заточении, что надо срочно обращаться в посольство, к журналистам и в ООН.
Пока Костя звонил, в его спальнике тихо дремал муляж, изготовленный из одежды. Ночью в темный актовый зал (электричество в городе опять отключили) заходили подозрительные проснувшиеся охранники и светили фонариком. Еще немного поспорив о том, сколько нас — шесть, семь или восемь, — они отправились спать. И снился им счастливый день, когда… когда… ну, наверное, когда в Батуми не будут выключать электричество на ночь.
9 февраля, вторник
Сегодня утром исполнилось ровно трое суток с момента нашего задержания. Судьба наша была нам непонятна. Концелидзе старался пореже показываться нам на глаза, и за отсутствием начальника мы препирались с охраной.
Многое было странным в нашем заключении. Мы были как бы заключенными, а как бы и нет. Наши вещи и карманы не досматривали. Ничего у нас не конфисковывали. Никого не били, хотя, конечно, силовые методы применяли иногда. Ордера на арест не существовало, и мы сидели не в камере, а в актовом зале. Никакого обвинения нам не предъявляли.
Срок нашего освобождения был неведом. Нам все время врали, говорили: сегодня вечером, завтра утром, послали запрос, идет ответ, и т. п. Сколько времени мы должны были провести здесь? Неделю? Месяц? Всю жизнь?
Поскольку нам, на положении «пожизненных заключенных», отступать было некуда, мы начали открывать окна, кричать на всю улицу и бросать из окон записки с просьбой позвонить в Москву и сообщить о нашей судьбе. По тротуару бродил какой-то странный человек, вероятно сотрудник угро, и время от времени подбирал записки. Но иногда, как нам казалось, они попадали в руки и честным гражданам; кто-то из них все-таки позвонил моим родителям в Москву, спасибо! Охранники пытались оттаскивать нас от окон, но нас было семеро, а количество сотрудников угро, занятых нашей круглосуточной охраной, было все-таки ограничено. К вечеру нас навестил какой-то местный полуначальник, попросил прекратить хулиганить
и пообещал, что к 18.00 наш вопрос решится.— Вы все всегда врете! — отвечал бойкий Шулов и пригрозил еще раз пожаловаться в ООН.
— Я вас никогда не обманывал, — ответил толстый полуначальник.
— Да, конкретно вас мы пока не уличали в обмане, — отвечал Шулов, — но это нас ни в чем не убеждает!
Около восьми вечера к нам явился опять этот же полуначальник и сказал, что наш вопрос решился и нас повезут сейчас на встречу с министром и с российским представителем. Микроавтобус уже выехал, собирайтесь. Мы стали собираться, еще до конца не веря в то, что нас действительно отпустят.
Подъехали два микроавтобуса (не те ли, что должны были нас довезти до турецкой границы три дня назад?). В 20.40 мы погрузились в них и долго ехали по вечернему Батуми. Я подумал, что, наверное, сейчас нас вывезут за город, раздадут паспорта и скажут: валите, чтобы вас тут не было…
Микроавтобусы подъехали к некоему дому. Мы выгрузились около крыльца. На дверях было написано: «5-е отделение милиции: вытрезвительное».
— Сейчас приедет российский представитель. Подождите! — С этими словами нас ввели в двери. Тут же сотрудники угро, одетые в гражданское, исчезли. Мы оказались в «фойе» обычной милиции; за столом сидел майор лет пятидесяти. Были и прочие милиционеры рангом поменьше.
Никаких российских представителей никто, разумеется, не ожидал. Милиционеры равнодушно глядели на нас. Майор просто сообщил, что ему поручили свыше нас охранять; причины и сроки нашего задержания ему были неизвестны. Открыли решетчатую дверь, ведущую в узкий коридор; по этому коридору мы с рюкзаками и были переведены в одну из камер.
Камера была свободна — специально для нас. Величиной 3x4 метра, сырая, выкрашенная в зеленый масляный цвет, она включала одну кровать в виде квадрата 2x2 метра, решетку под потолком и голую лампочку.
— Располагайтесь. Это камера отдых, — пояснил майор.
Мы возбужденно высказали кучу естественных вопросов. Майор во второй раз монотонно повторил, что ему поручено держать нас, а кто приказал — он не имеет права говорить. Наша сущность и преступления, совершенные нами, были ему неизвестны.
— Скажите нам свое фамилия-имя-отчество! — предложили мы.
— Не знаю. После скажу, — ответил майор и удалился, скрипнув железной дверью.
Охранники вытрезвителя отнеслись к нам спокойно-безразлично. Дверь нашей камеры выходила в общий коридор и обычно не была заперта. В соседней камере сидели местные люди, все задержанные, как они говорили, «ни за что». Камеры то закрывали, то забывали закрыть, и мы могли выходить в коридор, оканчивающийся удивительно грязным и мокрым туалетом. Один из толчков этого туалета был полон в точности до краев, да и другие не сияли чистотой. Холодная вода из крана текла по полу и хлюпала под ногами, а по причине голодовки нам было дополнительно холодно. С другой стороны коридор оканчивался решетчатой дверью, за которой сидел охранник и следил, чтобы заключенные не заходили друг к другу в камеры.
Наши вещи остались при нас, и мы, удивляясь неожиданному повороту событий, улеглись спать всемером на большой, холодной лежанке.
10 февраля, среда
Сегодня — четверо суток нашего задержания и двое суток голодовки.
Воздействовать на общество так, как в здании угро, тут уже нельзя. В окно не покричишь — оно крошечное, заделано решеткой и выходит в зарешеченный дворик для прогулок. По рации не поговоришь, по телефону не позвонишь. Колотить в дверь — совсем глупо, здесь, наверное, все колотят в двери, пока вытрезвляются. Остается ждать.