Ай да Пушкин, ай да, с… сын!
Шрифт:
— Как курица лапой, честное слово. Ни чего толком не разберешь. Что вот тут написано? А, расходы на туалет… Тысяча четыреста рублей! Ни хрена себе! Ой! — Иван тут же легонько шлепнул себя по шубам. С матом нужно было завязывать. — Подожди-ка, это же гардероб для бала: платья, носочки, чулочки, как говориться…
Еще раз подивившись на расходы, перевернул листок. На оборотной стороне оказалось продолжение с еще более любопытным содержанием — расходами на аренду этой самой квартиры, обучение детей, питание для всей семьи, содержание кухарки и дворника.
— Не слабые расходы, — присвистнул Иван, вчитываясь в текст и цифры. — Шесть тысяч за год — это
Судя по его подсчетам, расходы у семейства Пушкиных были не просто большими, а фантастически большими. Если верить вот этой бумажке, то за прошлый, 1836 год, ими было потрачено почти двадцать тысяч полновесных николаевских рублей. Двадцать тысяч рублей! Сумма выглядело еще более жутковатой, если представлять себе примерные цены этого времени.
— Кажется, на одном из уроков мы делали похожее сравнение, — начал он припоминать один из открытых уроков. — Доход губернатора мог доходить до четырех тысяч рублей, а писаря в губернской управе — около двадцати рублей. Крепостного крестьянина можно было купить примерно за двести — триста рублей, если он был здоров и силен. Неплохой каменный дом в столице мог стоить восемь — десять тысяч рублей. Такое чувство, что Пушкины денежные ассигнации использовали в качестве туалетной бумаги…
Впечатленный размерами расходов теперь уже своего семейства, Иван следующие пару листочков даже смотреть не стал. Взял и переложил.
— Чего это я? Поглядим и это.
Невзрачные серые квитки, которые он только что отложил в сторону, оказались долговыми расписками на весьма приличные суммы. Мелькали суммы в пятьдесят, шестьдесят и даже сто рублей. Пара расписок была, и вовсе, на внушительные пятьсот рублей.
— Я читал, что он играл в карты, но так…
Судя по датам на расписках, Пушкин играл и проигрывал с завидной регулярностью. Это случалось минимум раз в неделю, а иногда и чаще.
— Еще расписка, и еще, и еще, — бумажек с суммами, которые поэт обязывался выплатить, становились все больше и больше. На некоторых из них вдобавок к суммам появлялись еще и условия — например, права на какое-нибудь из стихотворений. — У него, похоже, точно зависимость, и причем самая настоящая, от которой нужно лечить.
На одном из квитков Иван наткнулся на какие-то расчеты. Очень было похоже на то, что Пушкин пытался прикинуть, насколько велики его долги. И полученная цифра, без преувеличения, впечатляла.
— Мать вашу…
Он сглотнул вставший в горле ком и печально пробормотал:
— И как тут не материться? Это же чертова туча денег.
Снова и снова смотрел на листок, словно пытался убедиться, что ошибся. Однако, дикая цифра в сто сорок тысяч рублей никуда и не думала исчезать.
— Саня, б…ь, ты дурак?! Ответь мне, ты полный дебил?! — возмущенно крикнул Иван своему отражению. Накипело, честно говоря. — Ты что же творишь?! Ешь что ли пачками эти деньги…
Картинка в его голове, и правда, складывалась просто возмутительной. Великий русский поэт, отец четверых детей и супруг одной из красивейших женщин Петербурга, оказался в долгах, как в шелках. Общая сумма долга при этом была неподъемной даже для него, получающего весьма неплохие гонорары.
— Ты же банкрот! Натуральный банкрот, у которого в кармане вошь на аркане повесилась. У тебя даже имение два раза заложено, перезаложено! Ты, вообще, как собирался все это выплачивать? Органы
продать? Каждую неделю по поэме в стихах писать? Или может банк ограбить? Хотя, сейчас банки-то есть или нет… Запамятовал.Естественно, все эти вопросы были риторическими и не требовали ответа. Все было и так понятно — самостоятельно семейство Пушкиных не могло «погасить» все эти расписки в срок. Следовательно, они были банкротами.
— Получается теперь это и мои долги? — ответ был очевиден, что, собственно, и подтверждала постная физиономия в отражении зеркала. — Ладно, ладно, — он сдвинул все эти расписки, векселя и банковские билеты в отдельную кучку, чтобы сложить потом в отдельный ящик. Со всем этим следовало разобраться быстрее всего. — Вроде бы все. Осталась пара бумажек.
Большой белый пергамент с витыми вензелями и гербами Российской империей, который он взял в руки, оказался свидетельством о создании газеты «Современник».
— Точно, у меня ведь есть своя собственная газета. Я газетный магнат, — грустно улыбнулся Иван, вспоминая, что, вообще, такое. — Кажется, Пушкин хотел с помощью ее немного подзаработать, распространяя по подписке. Там печатались самые известные поэты и писатели империи, а выхлоп, к сожалению, оказался пшик, да маленько…
Гербовая бумага с императорской подписью казалась внушительной и рождала в его голове очень интересные мысли о своем будущем.
— А ведь идея-то хорошая, — кивнул он сам себе. Да что там хорошая, идея гениальная! Просто Сергеич не самый хороший бизнесмен и выбрал не тот формат для газеты. Нужно было работать иначе, тоньше, хитрее…
Вот теперь уже Иван улыбнулся шире. Если его задумки получится реализовать, то газета сможет не просто кормить все его многочисленное семейство — его самого, супруг, четверых детей, сестры жены с детьми и кучу кухарок с горничными, но и неплохо их одевать.
— Хорошо, очень хорошо, — документ о создании газеты лег в другую сторону, и, наконец, в папке остался лишь пара бумажек, густо исписанных какими-то пронумерованными фамилиями. — Так, это что это такое? Наталья I, Катерина I, Катерина II, Кн. Авдотья, Катерина IV, Пульхерия, Анна. Что-то я не пойму, чего это такое…
Его взгляд сместился к самому началу списку, где по логике должно быть некое наименование всего этого. И правда, там было что-то написано, что с трудом было разобрать.
— Донжуанский список А. С… Мать твою, — опять вырвалось у него. — Он написал список любовниц и держал его прямо у себя в столе?! Александр б…ь-Сергеевич, а не охренел ли ты в край? Простите за мой французский.
Иван, конечно, был знаком с исследованиями пушкинистов о довольно богатой и разносторонней личной жизни великого поэта, но в некоторые вещи и истории старался не сильно вдаваться. Скорее даже пытался отстраняться от них, чтобы сохранить цельное и возвышенное представление о Пушкине. Но сейчас Александр Сергеевич раскрывался перед все с какой-то совершенно неприглядной стороны, что не могло не шокировать.
— Ай да, Пушкин, ай да с… сын! Вот тебе и солнце русской поэзии, на которое полторы сотни лет молилось четверть русскоязычного мира… Ты у нас, оказывается, заядлый игроман — раз, неисправимый бабник — два, — Иван укоризненно качал головой, загибая пальцы. — К этому еще нужно прибавить твою невероятную задиристость и обидчивость, из-за которых ты по любой пустячной причине вызываешь на дуэль…
Мужчина откинулся на спинку и уставился в стену. Все это следовало хорошенько обдумать. Ведь, он не готов и не мог так жить. Просто не мог и не должен.