Аз Бога Ведаю!

– Ты помудрел, Шад, – польстил богоподобный. – Показывай этих женщин! Я же посмотрю: опоганены они варягами или освещены ангелами.

Возле шатра, распластавшись на земле в ожидании воли господина своего, лежали, четыре совсем еще юных жены. Изорванные одежды едва прикрывали их тела, ни у одной не было на голове покрова, а босые ноги были в пыли и порезах о жесткую степную траву. Они не смели поднять лиц к своему мужу, дышали в белесую соленую землю. Каган-бек предупредительно удалился, а богоносный велел женам посмотреть ему в лицо. Пугливо и трепетно они привстали на колени, но так и не посмели взглянуть на господина, пряча глаза под приспущенными веками и ресницами. Из четверых он смутно признал лишь одну – над левой бровью была приметная крупная родинка, запомнившаяся кагану, когда Приобщенный Шад привел ее во дворец на смотрины. Богоподобный осматривал невест чрез отверстие в стене, сам оставаясь незримым. Именно это родимое пятнышко решило ее судьбу, и скоро она разделила с ним ложе. Остальные три жены, нетронутые им, были избраны в гарем недавно, и он совершенно не помнил их лиц, однако ничуть не сомневался, что это его жены. Все они были прекрасны, нежны и изящны, что более всего доказывало принадлежность к гарему; Лишь их неопрятный, скитальческий вид и страх за случившееся портил их совершенство.

– Поднимите глаза! – потребовал каган.

Одна за одной три женщины подняли веки, а та, с родинкой, не смогла перебороть боязнь и лишь виновато мигнула.

– А ты? – спросил богоподобный. – Ты можешь посмотреть на меня?

– Да, господин, – с трудом вымолвила она и вскинула голову.

Несмотря на пережитое потрясение, разбойничий плен, насилие и беззащитно-одинокую ночь, проведенную в дикой степи, в глазах юных своих жен каган узрел восторг и удовольствие. А та, с родинкой, и ранее познавшая мужчину, вовсе светилась от счастья и не могла скрыть его. Жены богоподобного воспитывались в аскетической сдержанности, как было принято на Востоке, и лишь глаза оказывались неуправляемы и выдавали чувства. В редких случаях и у редких жен видел каган сияющие очи, однако знал, когда и отчего это происходит. Знать, не ангелов послал господь в образе разбойников, а настоящих варягов – грубых северных варваров…

Ни одна женщина более не могла быть женой богоносного, если на нее хотя бы пал взгляд иного, мужчины. Видеть гарем позволялось только каган-беку, ибо он был приобщен к Великим Таинствам, да евнухам-слугам.

Господь не разгневается, если каган исполнит древний обычай, доставшийся от кочевого прошлого.

– Умрите же, поганые! – велел богоподобный и бросил женщинам арабский кинжал.

Та, с родинкой, подхватила его на лету и ударила себя в грудь. И не успела еще ослабнуть ее рука на золоченой рукояти, как за кинжалом потянулись сразу три… Каган отвернулся и не спеша вошел в шатер, но взгляд его запечатлел какую-то вещичку в разжатой, мертвой ладони. Он никогда не замечал мелочей, творя дела великие и сакральные; он уже не видел ни убивших себя жен, ни этого шатра среди степи, удалившись мысленно к стенам башни. Блестящая же вещица сейчас притягивала его внимание, и помедлив, он вернулся назад.

В ладони жены с родимым пятном оказалась небольшая золоченая бляшка с чешуйчатых доспехов, которые мог носить только высокородный славянин, ведающий бога – светлейший князь.

Стараясь не коснуться мертвой руки, каган взял бляшку и подал знак Приобщенному Шаду. Тот незаметно явился и, очистившись огнем, встал в ожидании.

– Где нынче твой храбрый печенежин? – спросил богоносный.

– Послал его зорить аланское сумежье…

– Верни! И отправь к Киеву! Да по пути к нему пусть не воюет ни городов, ни весей. Пусть пройдет лесами, вне дорог.

– Исполню, повелитель! – вскричал каган-бек.

– Как ему имя?

– Куря.

– Вели этому Куре не воевать Киев, а подле него рыскать, – распорядился каган. – Слышал я, княгиня киевская соколиной ловлей тешится в окрестностях столицы и выезжает на охоту лишь со своими слугами. Пусть выкрадет ее! И мне привезет всего на одну ночь… Еще я слышал, она прекрасна и прелестна, хотя стара летами.

– Истинно, о всеведущий! – подтвердил Приобщенный Шад, желая оправдаться перед владыкой и польстить ему. – Через две луны ты будешь лицезреть ее, о, богоносный!

Через четверть часа, оставив стан среди степи, каган уже скакал к стенам Саркела. Предупрежденный правитель сакральной столицы, один из кундур-каганов, заранее отворил ворота, а горожане стояли преклоненными вдоль всего пути богоносного и были готовы по мановению руки Приобщенного Шада пасть лицом в землю. На полном скаку каган въехал в город и, целеустремленный, не заметил встречающего народа. Неподвижные люди, скрюченные в земном поклоне, напоминали камни на морском берегу. Прямо из седла он ступил на лестницы и перебрался во внутреннюю крепость. Вьюки с жертвенным золотом уже стояли у лестницы, и прежде, чем ступить под купол, богоподобный по ритуалу должен был надеть голубой хитон, перенести дары ко входу под звезду и после этого отворить дверь в подзвездное пространство. Но сейчас каган вспомнил, что часть золота похищена варягами, а чтобы пополнить десятину, следовало послать Приобщенного Шада в Итиль к казна-кагану. Путь туда и обратно займет не менее пяти дней, богоносному же не терпелось войти к рохданиту немедленно. Он никогда бы не посмел нарушить ритуал, особенно такой важный, как возложение даров, но тут вновь пробудилась грешная мысль, что преследовала всю дорогу: кто же вкушает золотого тельца под звездой, если пища рохданита – хлеб да рыбец?

Охваченный великим искушением, он оставил дары у лестницы и стал подниматься наверх с пустыми руками. Мягкие сапоги издавали лишь легкий шорох, казалось, сердце стучит громче шагов, дымные светочи возле стен давали красноватый, колеблющийся свет, и тень кагана на противоположной стене казалась гигантской. Вдруг впереди и вверху возникла и на миг заслонила огонь крылатая тень! Зависла над головой! Каган готов был сорваться и бежать вниз, да летучее существо обратилось в простого нетопыря и, мазнув по лицу своим мерзким крылом умчалось вниз по лестничному ходу. Богоподобный поднялся в тронный зал на втором этаже и сел, чтобы перевести дух. Сюда он мог взойти, не имея с собой даров, ибо шел сам к себе. Следующий же шаг по лестнице должен был вызвать гнев господа, поскольку ритуалы . устанавливались не человеческими промыслами – так учили мудрецы.

И каган сделал шаг с ожиданием кары божьей, но ничего не произошло. Следующий шаг он ступил более уверенно – небеса молчали! Тогда он снял со стены светоч и, освещая лестницу впереди себя, взошел к двери, за которой начиналось подзвездное пространство. Жертвенник, куда он обязан был ссыпать с вьюков принесенное золото, был пуст. Золотой телец, оставленный здесь в прошлый раз, был уже съеден.

Богоподобный приблизился к двери, приник к ней ухом и стал слушать. Неясный шорох и хруст напоминали скудное застолье рохданита: должно быть, подзвездный грыз сухую корку… Готовый к земному поклону, каган толкнул дверь и ступил через порог, и в тот же миг почувствовал, что в подзвездном пространстве пусто. На столе среди объедков пищи сидела огромная крыса, которая при появлении богоносного спрыгнула на каменный пол и исчезла в темноте: светочи не горели под куполом, свет падал лишь от того, что принес с собой каган. И все-таки, ожидая окрика, он обошел небесное жилище рохданитов и никого не обнаружил. Всякий звук гулко отдавался под сводом, одного светоча не хватало, чтобы озарить все пространство, и богоподобный возжег семисвечники, стоящие на каменных столбах у стен.

Желание проникнуть в таинственное существование рохданитов в первый миг затмило разум. Осмотревшись, он сначала сел на мраморную скамью возле стола – на место, где восседал подзвездный владыка, – и ничего, кроме каменного холода, не ощутил. Потом он взял со стола сухарь, похожий на глину, и отгрыз несколько крошек – пресная маца показалась ему безвкусной и горьковатой – ничего боговдохновенного не происходило. Тогда каган открыл ковчег, стоящий тут же, и нащупал тугой пергаментный свиток. Вот он, магический список Великих Таинств! Дрожащей рукой он извлек его и развернул…

Перед богоподобным оказался Закон Моисея – скрижали, принесенные с горы Синай, то, что по обыкновению хранится в ковчегах, и что с младенчества изучает всякий иудей.

Схватываясь досадой и разочарованием, богоподобный перекрутил весь свиток и более ничего не нашел. Потом он помазался миром из сосуда, перебрал на столе никчемные вещи – старый деревянный гребень, шило, костяную пряжку, источенный и поржавевший нож, несколько больших, гнутых гвоздей и палочек для письма. Ничего магического или таинственного он не узрел под звездным куполом! Вконец смущенный, каган осмотрел стены, однако кирпичные своды были ровными и одинаково подернутыми слоем пыли и копоти. Взгляд его поднялся выше к самому куполу, и тут он неожиданно обнаружил, что над головой не видно сияющей звезды! А богоподобный помнил, что она сияла, когда здесь был рохданит.

В следующий миг он уже стоял на коленях, воздев руки к небу. Вот как проявился гнев господен! Подзвездное пространство оставлено рохданитами, а Хазария – богом! Подтвердились прежние опасения: игрок в кости опорочил перед всевышним кагана и его государство! И поделом ему, нечестивцу, возымевшему гордыню и жажду познать сакральную божественную суть рохданита – божью ипостась на земле…

Оставив жилище владык, богоносный бежал прочь и оказался в своем тронном зале. Он упал перед алтарем и истово молился весь остаток дня и ночь. Наутро же он вспомнил о дарах, что все еще лежали во вьюках у лестницы, и, словно черный хазарин на пристани, стал взваливать на плечи тяжелые вьюки и поднимать их к жертвеннику у дверей. Возложив все золото, он вызвал каган-бека и велел немедля доставить ему недостающее. Пока Приобщенный Шад рыскал по Саркелу, богоподобный вновь молился и каялся, проклиная свое любопытство и порочную жажду знаний того, что недоступно даже кагану.