Азбучная история

Минуту-другую Йоаким неподвижно смотрел на пятно. В голове вертелись мысли о покинутой квартире, об отсутствующей верхней одежде, о нетронутом батончике «Марс», и внезапно его осенило: это же околоплодные воды. Воды отошли, у Сюзанны начались роды.

Он торопливо оделся, бросился к телефону, вызвал такси. Десять минут спустя стоял на улице, а через двадцать минут уже вбегал в стеклянные двери родильного отделения Государственной больницы, куда они ходили на прием к врачу. Ботинки он не зашнуровал, рубашку в брюки не заправил. Одна из медсестер, заметив его смятение, подошла.

— Сюзанна Нильсен, — пролепетал Йоаким. — Она здесь?

— А вы кто? — спросила медсестра.

— Отец, — почти выкрикнул он в отчаянии и едва не пошатнулся, когда медсестра положила руку ему на плечо.

— Идемте, — сказала она с легкой улыбкой. — Вы не опоздали. Он никуда не денется. — И добавила: — У вас родился чудесный сынок.

7

Он лежал у матери на груди, маленький лягушонок, усталый от своего долгого пути. Рука Сюзанны, целиком накрывшая его спинку, казалась большой, как никогда. Глаза у Сюзанны были закрыты.

— Пусть поспит немножко, — шепнула медсестра.

Но мальчуган не спал.

Тихонько, чтобы не разбудить ее, Йоаким подвинул к кровати стул, сел. Пальцем погладил малыша по щечке, и тот посмотрел на него, спокойно, внимательно, устремив взгляд куда-то на лоб. Йоаким поднес палец к крохотному кулачку, провел по костяшкам. Да-да, смотри на меня, думал он. Я твой папа. А ты мой сынок.

Он всегда считал, что младенцы не умеют фокусировать взгляд. Но малыш пристально смотрел на него большими, умными темно-синими глазами. В самую душу заглядывал, аж голова шла кругом. Ты знаешь то, что мне уже неведомо, думал он. Все еще помнишь запредельное. Я вижу. Ему казалось, сын его наделен необычайными способностями и даром понимания. Томительное, теплое чувство пронзило его. Наклонившись, он осторожно поцеловал прелестное ушко. У малыша были густые черные волосы, слипшиеся от крови и жира. Ноготки крошечные, с булавочную головку. Одет к белую распашонку, ножки обернуты белым одеяльцем. Настоящий человечек. Все при нем. Пальцы, глаза, уши. Кругленький подбородок. Плечико, видневшееся в вырезе распашонки. Шейка, вся в складочках. Лопатки, спина, бедра. Маленькие легкие исправно работают. Йоаким бережно развернул одеяльце. Маленькие коленки. Щиколотки. Надо же, какой длинноногий! И уже шевелит пальчиками. У тебя пока нет имени, растроганно улыбаясь, думал он. Но ты уже здесь, хоть и безымянный. Он опять укрыл младенца. Все у него как полагается, трепеща от нежности, думал Йоаким. Настоящий мальчуган. И он уже растет. Для него уже началась жизнь.

Совершенно ошеломленный, он сидел и размышлял о том, как все будет. Школа, работа, женщины, новые дети. Все заложено в нем. Даже его смерть.

— Ах ты, малютка, дружочек, — прошептал Йоаким. На глаза невольно навернулись слезы. Он согнул свой огромный указательный палец, осторожно разжал красный кулачок, и малыш крепко обхватил ладошкой его палец.

Вдруг до него дошло, что Сюзанна открыла глаза и смотрит на него. Он нащупал на одеяле ее руку — влажная, вялая, горячая. Чувствуется, как под кожей пульсирует кровь. Некоторое время они смотрели друг на друга. В ее глазах светилась нежность, какой он никогда раньше не видел.

— Что скажешь? — наконец прошептала она сухими потрескавшимися губами, и тут он всерьез прослезился и с трудом выдавил:

— Он просто чудо.

Видел, какие у него красивые волосики?

— Да, густые, темные.

— Как у тебя.

— И у тебя.

— Потрогай, какой он теплый.

Сюзанна взяла его руку, положила на спинку ребенка. Тот тихонько мяукнул и закрыл глаза.

— Смотри, он спит, — сказала Сюзанна. — Хочешь его подержать?

— А можно?

— Конечно, можно. Пускай запомнит нас обоих, хоть и во сне. — Помолчав, она сказала: — Ужасно хочу пить.

Йоаким вскочил, сбегал принес стакан воды. Для Сюзанны задача оказалась нелегкой, ему пришлось просунуть руку ей под спину, чтобы помочь сесть.

— Мне так жаль, что я не был рядом, — сказал он.

— Мне тоже. — Она бросила на него долгий взгляд поверх стакана с водой, но смотрела без упрека, только с сожалением. — Все случилось так быстро.

— Очень было скверно?

— Сейчас я об этом не думаю, — храбро сказала она, отдала ему стакан и опять легла. Йоаким сел на стул.

— А где Дитте?

— Спит в соседней палате. Пожалуй, для нее стресс оказался великоват. Она потом просто погасла как свечка.

— Она что же, присутствовала при родах? — недоверчиво спросил Йоаким.

Сюзанна быстро взглянула на него и сказала:

— Я так и знала, что тебе это не понравится. А что было делать? Роды начались совершенно неожиданно.

Ты могла бы позвонить матери, подумал Йоаким, но вслух ничего не сказал. Не хотел затевать пререкания, ссориться. Может, Дитте и вправду больше привяжется к братишке благодаря тому, что присутствовала при его появлении на свет. Он знал, Сюзанна именно так и считала, ведь за последние несколько месяцев они неоднократно обсуждали эту проблему. Однако сам был категорически против. Десятилетней девочке незачем смотреть, как ее мать рожает. И ничто не заставит его переменить мнение. Он послал Сюзанне вымученный взгляд, но она только улыбнулась:

— Ах, Йоаким, старый ты сухарь! Ты же сам мог быть здесь, черт побери! — И помолчав, добавила: — А чем ты, собственно, занимался?

— По улицам бродил, — смущенно ответил он, решив сохранить в тайне историю с гостиницей.

— Правда?

— Правда.

8

Если б родилась девочка, ее бы назвали Софи. Но родился мальчик, которому дали имя Якоб, и более прелестного ребенка на всем свете не было. Такой маленький, такой спокойный, такой до невозможности сосредоточенный, серьезный, восприимчивый, думал Йоаким. Малыш нисколько не возражал против нового места, где теперь очутился. Без нужды не кричал. Даже когда хотел есть, не жаловался. Издавал короткий скрипучий звук, вполне понятный для всех, ему давали грудь, и он принимался сосать, держа один кулачок возле уха. Если в комнате царила тишина, можно было расслышать, как молоко большими глотками вливается ему в рот. Потом его поднимали столбиком, головкой на плечо. Круглое личико, словно солнышко, выглядывало из-за большого материнского плеча, озаряя светом все в комнате. Вот так думал Йоаким.

На работе коллеги расспрашивали про малыша. Но странным образом Йоаким толком не находил слов, чтобы описать Якоба. Говорил: «Он прелесть». Или: «Ну просто сладкий!» И тотчас его охватывало недовольство собой. Хорош, нечего сказать! Говорит о малыше словно о котенке или о пироге! Якоб заслуживает много большего, и о нем есть что рассказать. Например, что, когда бодрствовал, мальчуган лежал, внимательно глядя на открытку, изображавшую большой красный мяч, будто извлекал из этого большого, круглого, красного предмета все самое существенное. Глядел часами, пристально, пытливо. Не отводя глаз. Как все одаренные дети, он не упускал представившихся возможностей.

И он не просто одаренный. Одаренность — штука обыкновенная, вполне объяснимая. А особенность Якоба в том, что его объяснить невозможно. Он как электрический ток, бьющий прямиком в ранимые места. Он — сама жизнь. Впрочем, подобные детали коллег по-настоящему не интересовали. Они легонько улыбались, когда он со слезами на глазах что-то мямлил, невзначай роняли: «Да, это сущая фантастика», — хлопали его по плечу и спешили к копировальной машине или на очередное совещание. Но Йоаким не принимал это близко к сердцу. Он-то знал, что сподобился приобрести опыт, который поднимал его над обыденной манерой людей думать и вести себя. Так уж оно получается, думал он. Чудо жизни надо хранить в себе.