Азбука для несовершеннолетних

Но даже и после этого, уже в юности, с новой «молодой и мощной» душой Кристоф пережил полосу «целомудренного отвращения» ко всему и вся, а прежде всего к самым великим любимым композиторам. Он стал безжалостен; «он срывал покров с самых благородных душ без малейшего снисхождения». Мало того что Вагнера он перечитывал «со скрежетом зубовным» – заодно с Вагнером Кристоф осуждал собственный (немецкий) народ. «То была полоса слепого сокрушения идолов, которым он поклонялся с детства. Кристоф возмущался собой, возмущался ими за то, что верил в них так страстно и смиренно».

Итак, полный самых радужных представлений о жизни старших, глубоко уверенный, что прекрасные, совершенные во всех смыслах люди, их порядки и творения – цель давно уже достигнутая, подросток или юноша однажды осознает свою ошибку и впадает в уныние, чувствует себя как бы обманутым, оскорбленным, и у него даже пропадает охота жить. Обычно тут нет ничего страшного: кратковременная болезнь или – можно сказать и так – природная особенность возраста. Ее надо в себе сознавать, помнить, что через это проходишь не ты один, а многие люди во все времена, и тогда быстрее явится спасительное деятельное спокойствие, как произошло это с Жаном-Кристофом.

Родители, а также те, кто работает в школах и детских учреждениях, с давних пор условно делятся на две категории. Одни считают, что детей надо по возможности оберегать от соприкосновения с «грубой прозой» жизни, с явлениями, которые не лучшим образом характеризуют взрослых и установленные ими порядки. Отрицательные впечатления детства и юности, раннее знание теневых сторон действительности могут, дескать, больно ранить незакаленную душу, вызвать пессимизм, парализовать волю, посеять неверие в торжество добра. «Всему свое время, не нужно его торопить» – их лозунг. Как грудному младенцу вредно давать жареное мясо с горчицей, так и подростку открывать глаза на некоторые обстоятельства, касающиеся быта, нравов, истории, общественных проблем. Пусть они, глаза, открываются сами собой, постепенно, без внешнего давления – тогда, мол, будет больше шансов, что светлое восприятие мира выйдет победителем в неизбежней и естественной борьбе противоречивых наблюдений и впечатлений.

Другие, наоборот, уверены, что ни от каких впечатлений и знаний, будь они самыми тяжелыми, детей оберегать не надо.

Стеклянный колпак или башня из слоновой кости не лучшее, по их мнению, место, где можно вырастить личность, подготовленную к усеянным не только розами, но и шипами дорогам жизни. Не ждать, когда подросток сам увидит ту или иную безобразную картину и задаст «опасный» вопрос, а брать его за руку и вести к таким картинам, подсказывать ему такие вопросы и тут же на них отвечать. Тогда, кажется им, у человека будет больше шансов избежать потрясения от первого же столкновения с реальностью и следующего за ним разочарования, он будет трезв и духовно крепок.

Конечно, между этими двумя крайними позициями было и есть много промежуточных.

Но что любопытно! И сами подростки, вокруг которых и ради которых из века в век взрослые ломают копья педагогических воззрений, тоже не остаются безучастными и ничего не подозревающими свидетелями этих баталий. Они тоже условно делятся на две категории – на тех, кому приятнее до поры до времени жить тепличным растением под стеклянным колпаком, и на тех, кто стремится в открытое, бурное море жизни.

Бояться разочарований не надо. Важно только отдавать себе отчет в опасностях, которыми может быть чревато не в меру острое обличительное настроение, направленное в «разочаровательный» период жизни на окружающих. В таком настроении часто преувеличивают действительные недостатки, не говоря уж о мнимых. Развивается замкнутость, угрюмость, грубость, а главное – вот самая большая опасность! – опускаются руки. Если, мол, все кругом плохие, то зачем мне быть хорошим – добрым, трудолюбивым, принципиальным?.. Или наоборот: разочарование в других приведет к безоглядному очарованию собой, сделает тебя спесивым, нетерпимым, неким ходячим молчаливым укором всему и вся. Стоит ли, однако, доказывать, что в момент, когда человек сам себя причисляет к лику святых, он оказывается так же далек от совершенства, как и презираемый им жалкий тунеядец?

Опасностей, связанных с юношеским разочарованием, счастливо избегает тот, кто вступает в жизнь не с мыслью пожинать приготовленные для него сладкие плоды идеальных человеческих отношений, а с мыслью внести свой вклад в общую копилку добра, справедливости и братства, сделать что-то хорошее, полезное не для себя, а для других. Это мысль о твоей личной ответственности за то, чтобы благодаря твоему бескорыстному труду человечество хоть на йоту стало ближе к благословенному идеалу.

Самолюбие

– моральное чувство, в котором выражается уважение человека к себе как личности, основанное на признании своего достоинства.

Дверь класса хлопнула, как будто выстрелили из стартового пистолета. То ли Люда, выбегая, толкнула ее с такой силой, то ли сквозняк помог, но звук получился громкий и резкий. На несколько секунд возникла тишина, какой не было весь урок, трудный последний урок...

Потом тишина дрогнула и задребезжала – звонок. И это тоже был старт. Восьмиклассники заторопились. Большинство, сгребая с парт тетради, учебники и ручки, рвалось на улицу. Меньшинство все еще размышляло над случившимся и никуда не спешило. И среди них (кроме учительницы литературы Анны Ивановны) были Лена и Борис.

– Вы что, оглохли! – закричал им Санька, перворазрядник по прыжкам в высоту. Он первым утрамбовал в свой аккуратный спортивный чемоданчик нехитрый ученический скарб и теперь слегка подрагивал, как заведенный мотоцикл. – Звонок же!

– Звонок, – повторила побледневшая Анна Ивановна. – Идите гулять.

Сама учительница не двинулась с места.

– Гулять! – Санька с ревом и грохотом, как мотоцикл по вертикальной стене, пронесся между парт, мимо доски и бездымно исчез за дверью. Оставшиеся застыли в предстартовых позах, нетерпеливо поглядывая то на Бориса, то на Лену.

– Кому неинтересно, пусть уходит, – негромко сказала Лена. – А по-моему, надо разобраться, почему так получилось.

– Ой, у меня музыка! – вспомнила одна девочка и, не оглядываясь, вышла.

– И так меня мама каждый день ругает, что задерживаюсь, – пробормотала другая, аккуратно прикрывая за собой дверь.

За ними последовало еще несколько человек: дескать, тренировка, репетиция, сбор у подшефных... Анна Ивановна тоже поднялась, но, подумав, молча прошла в конец комнаты и села за последнюю парту...

Что же случилось в классе несколько минут назад? Люда через голову соседки протянула Борису записку. Девочка повернулась спиной к доске и не заметила, как Анна Ивановна оказалась рядом.

– Можно, я буду почтальоном? – усмехнулась учительница, протягивая ладонь. – Простое, заказное, авиа?

Люда отдернула руку, спрятала записку за спину, поднялась из-за парты. По лицу ее словно пробежали волны: розовая, белая, опять розовая, снова белая... Бесшабашный перворазрядник Санька все это видел сбоку и громко шептал-советовал:

– Съешь! Жевать разучилась? Ам – и готово!

– Ну дай же, – настойчиво повторила Анна Ивановна.

Розовая волна задержалась на лице Люды, на глазах темнея и густо алея. Девочка судорожно глотнула воздух и вдруг, ни слова не говоря, кинулась к двери. Та хлопнула, как будто выстрелили из стартового пистолета...

Анна Ивановна молча сидела за последней партой и глядела в окно.

– По-моему, Люда виновата в том... – начала Лена, но Борис ее перебил:

– «По-моему»... «Виновата»... Дай сначала людям высказаться. Ты комсорг, ты успеешь.