Азбука для несовершеннолетних

Вот, братцы, воинское обучение».

Я спрашиваю, кто из предков Константина Сергеевича воевал, кто переписывал эти правила «воинского обучения» в сокровенную тетрадь рядом со стихами и молитвами.

Суховатый, подтянутый, аккуратный, чувствуется и в нем выправка, Константин Сергеевич Родионов отвечает:

– А вы лучше спросите, кто не воевал? В России всегда в каком-нибудь углу да происходили то войны, то потасовки. Все мои предки были верны Отечеству и не щадили живота своего для России.

– А вы и теперь делаете записи в этой тетради?

– Иногда. Читаю что-нибудь, и хочется по старой памяти выписать мудрые слова. Вот, например, Пришвин, посмотрите...

«Правильность есть отношение силы разума к силе чувства. Чем сильнее чувство и чем ближе к нему разум, тем больше человек в его человеческом деле. Страшен, кто обошел свои природные страсти холодным умом и огонь души запер в стены рассудка».

«Ты думаешь, правда складывается и лежит кладом, кто нашел клад – богатый и перешагнул? Нет! Истинная правда не лежит, а летит».

Да, эта тетрадь – удивительное собрание возвышающих мыслей, тут духовный мир семьи: деда, отца, матери, сына. Какое прекрасное, поднимающее дух, расширяющее ум чтение! Если эти слова идут с человеком рядом всю жизнь, если он помнит своих предков, то разве не есть это та самая верность истокам человека, без которой не может расти, воспитываться и мужать достойный человек? И не стоило ли бы в каждой семье завести такую тетрадь?

Вина

– положение, противоположное правоте, в котором оказывается человек, нарушивший нравственные или правовые нормы, совершивший проступок или преступление.

Если бы знать наперед, как отзовется наш необдуманный поступок, наше случайное слово, сколько несчастий отменилось бы на земле! Но жизнь идет без репетиций. Критический момент не всегда узнаешь в лицо. И кто ж из нас не испытывал сожаления, что вчера поступил совсем не так, как мог бы поступить сегодня?

Но невозможно перечеркнуть, пережить набело свои ошибки и заблуждения. Жизнь, увы, не имеет дублей! Однако в самой горькой ситуации у человека всегда есть выход. Он – в раскаянии. Глубоко осознав свою вину, перестрадав, человек как бы страхует свое будущее от повторения ошибок. Но как редко задумываемся мы о созидательной силе раскаяния.

...Об этой истории в свое время говорил весь Харьков. Столько было гнева, возмущения, недоумения. Ну, представьте себе: группа ехала на экскурсию, автобус попал в аварию, погиб человек, один, а все остальные (их 27, и люди все не случайные, сослуживцы с одного завода, активисты) бросили погибшего на дороге, сели в другой, попутный, автобус и уехали. Экскурсия состоялась!

Двадцать семь раз подряд выслушала я эту историю от каждого из ее участников, пытаясь понять, почему люди, много людей (ведь разные ж они, но – все!) поступили одинаково безнравственно.

...Авария случилась при обгоне. Автобус занесло в сторону и перевернуло в кювет.

«...Мы выбрались из того автобуса, как из собственной могилы. Что с нами? Где мы? Потом кто-то поднял с земли часы. Часы Сергея! И тут мы только поняли... Бросились на дорогу, остановили «Жигули». Домкрат! Пытались приподнять автобус, но он весит больше пяти тонн...»

Вот. Не сразу ж они бросили Сергея. Сначала пытались действовать. «Эх, если б речь шла о спасении жизни, мы б Сережу на руках до Киева донесли». Но не о спасении его жизни, скорее о спасении их собственных душ шла тогда речь. Они этого – увы! – и сейчас не понимают.

Что происходило с группой там, на дороге, установить трудно. Здесь дружный хор голосов теряет стройность. Объяснения сбивчивы, противоречивы. Единственный общий мотив: «Виноват дорожный инспектор. Он подвел, дезинформировал, грубо...»

А инспектор, и не подозревающий о своей «вине», простодушно рассказывает, что, когда он прибыл к месту аварии, почти вся группа уже сидела в автобусе. Оставаться никто не собирался. Милиции всегда легче, если при погибшем кто-то остается. Но наставлять – не его право. Да и жалко было людей – сидели такие перепуганные...

Главным действующим лицом там, на дороге, и здесь, в разбирательствах на заводе, был и остается Владимир К. Он, секретарь комсомольской организации завода (это его заместитель погиб – Сергей Л.), был к тому же и руководителем экскурсии. Значился, правда, и второй руководитель – Виктор Иванович от месткома, но, будучи человеком нерешительным, тихим, он и тогда и сейчас пребывает в тени. А Владимир К. не терял самообладания даже в момент аварии. Как вспоминает группа, он сразу крикнул: «Разбить стекла! Скорее из автобуса!»

Владимир пришел на беседу со мной не один – в сопровождении Виктора Ивановича. Тот, нервно улыбаясь, вспоминал, как все было, а Владимир лишь вставлял реплики, отрешенно уставясь в окно.

Признаюсь, мне с первого взгляда не понравилось вельможно-брезгливое выражение его лица, самодовольство интонаций, жестов. Но мало ли как выглядит человек? Может быть, это защитная реакция. В этой самой комнате комитета комсомола совсем недавно он был хозяин, теперь – гость. Месяц назад здесь проходило горячее заседание, решавшее: быть или не быть Владимиру секретарем? Решили – не быть. Теперь он работает начальником одного из цехов. Неплохая, конечно, должность. А ведь человек так любил общественную работу! Если что нужно для коллектива, достанет из-под земли. Если воскресник или аврал какой – в считанные минуты три тысячи комсомольцев поднимет.

Почему же «прекрасный, оперативный организатор» не смог в те роковые полчаса «организовать» одного себя? Струсил? Боялся простудиться? Ну, оставил бы рядом с погибшим кого-то другого. Но дело, очевидно, в том, что ему, волевому, гордому, никак не хотелось признаться в своем малодушии. И вот явилась, как алиби, версия о неуступчивом инспекторе.

Значит, получается, что «подвел, дезинформировал» группу сам ее руководитель? Он – главный виновник и больше никто? Вернемся же на ту дорогу. Вспомним: там стоит двадцать семь человек. И каждый стоит перед выбором. «Мы находились в состоянии шока... Никогда раньше не приходилось попадать... Если бы только могли предположить...»

А ведь ситуация не требовала особого риска. И было среди них столько сильных, здоровых мужчин. Был человек, всю войну провоевавший на передовой в пулеметном расчете. Семнадцати лет ушел на фронт. Неужели испугался и он? Вздыхает в ответ: «На войне все по-другому, все ясно было. А в тот момент так все перекрутилось...» У других вырывается: «Сергея не поднимешь, а мы живые. Стоим, степь кругом...»

Делать им на дороге и действительно было нечего. Но неужели не найдется человек, который вопреки соображениям здравого смысла просто не сможет бросить погибшего, не сможет уехать? Спрашиваю это, и снова кажется: выбор колеблется, что-то еще можно вернуть... Спрашиваю и слышу: