Азеф

Парк шумел темной невидимой листвой. Шли Каляев, Сазонов. Сзади Савинков, Азеф. Каляев в темноте нашел руку Сазонова и крепко сжал ее. Сазонов ответил сильным пожатием.

16

В «Северной гостинице», где взорвался Покотилов, Швейцер должен был окончить приготовление бомб. К семи утра был готов четвертый снаряд. Швейцер поставил все четыре на комод. В зеркале, завернутые в бумагу, отражались круглые тяжелые свертки.

Передача бомб за Мариинским театром прошла в образцовом порядке. Цилиндрическую, перевязанную голубым шнуром, взял Сазонов, одетый железнодорожником. Его бомба весила 12 фунтов. Круглую, завернутую в платок, взял худыми, бледными руками, одетый швейцаром, Каляев. Две одинаковые, похожие на коробки конфет, взяли Боришанский и Сикорский, опрятав под плащи.

17

В садике церкви Покрова на Садовой карету министра внутренних дел ждали Савинков и четыре метальщика. Боришанский сидел на лавочке спокойно. На другой – Сазонов подробно объяснял Сикорскому, как в случае надобности утопить бомбу. Каляев, стоя у церкви, сняв фуражку, крестился. В отдалении, опершись на ограду, на него глядел Савинков.

18

В 9.30 от подъезда департамента полиции, рысаки тронули карету министра. Как всегда, кучер сразу пустил их полным ходом. Махом, храпя ноздрями, не сбиваясь с ноги, понеслись рысаки по Фонтанке. И каждый в ветреном, утреннем беге слышал резкое дыхание другого.

19

Метальщики тронулись по Садовой, на дистанции в 40 шагов. Путь был по Английскому проспекту, Дровяной, к Обводному каналу, мимо Балтийского и Варшавского вокзалов метальщики выходили на Измайловский проспект – навстречу карете Плеве.

В 9 часов 45 минут на Измайловском проспекте со стороны Вознесенского показалась карета. Рысаки несли ее крупным, размашистым махом, в ногу, как кони Люцифера, вороные, прекрасные звери. Держась дальше от тротуара, по середине проспекта, мчалась карета. Спереди в открытой коляске на яблочных конях с изогнувшимися пристяжными летел полицмейстер. Блестя металлическими спицами велосипедных колес, с неимоверной быстротой крутил ногами, главный телохранитель министра, Фридрих Гартман у заднего колеса кареты.За ним длинной шеренгой неслись сыщики-велосипедисты. В пролетках на рысаках мчались агенты и филера.

20

Метальщики двигались быстро. Чуть сгорбясь, первым, в широком плаще шел Абрам Боришанский. Он должен замкнуть поворот кареты. За ним – Егор Сазонов, у него была высоко поднята голова, словно хотел он сейчас же броситься вперед всем телом. 12-ти фунтовый снаряд держал высоко, у плеча. За Сазоновым легкой походкой, иногда улыбаясь, шел Каляев, держа снаряд, как сверток белья. За Каляевым торопясь и не поспевая, шел бледный юноша Сикорский.

21

Карета стремительно сближалась с метальщиками. В ушах и груди секунды рвались протяжным звоном. Сазонов услыхал отчетливые удары копыт по торцам. И вдруг перестало биться сердце, оборвалось дыхание. «Неужели пропущу? Глупости», – пробормотал он. В этот момент Сазонов заметил, карета уж близко и на обратной стороне улицы, на вывеске синими буквами написано «Варшавская гостиница».

«Неужели пропущу?». Он уже видел близко несущихся, сытых вороных жеребцов. Одна секунда. Они пролетят как поезд, как гроза и скроются, сопровождаемые пролетками, велосипедистами. Но вдруг перед каретой министра вынырнул извозчик. В пролетке, развалясь, сидел молодой офицер. Чтобы на всем ходу обогнуть извозчика, карета метнулась с середины проспекта к тротуару. Было видно, как натянул вожжи рыжебородый кучер Филиппов, как навалились друг на друга рысаки в бешеном повороте. Не рассуждая, кинулся к карете Сазонов. В секунду увидал в стекле старика. Старик рванулся, заслоняясь руками. И

во взгляде отчаянных глаз Плеве и Сазонов в ту же секунду поняли, что оба умирают. Цилиндрическая бомба ударилась разбив стекло…

22

Рысаков сшибло страшным ударом, словно они были игрушечными. На всем ходу упали лошади. Серожелтым вихрем в улице взметнулся столб дыма и пыли. Заволоклось всё. И первое, что увидели прохожие, – вскочивших в дыму вороных коней, карьером помчавшихся по Измайловскому.

Дым быстро рассеялся. Лежа на мостовой, Сазонов удивился, что жив, хотел приподняться, но почувствовал, что тела нет. С локтя, сквозь туман, увидал валяющиеся красные куски подкладки шинели и человечьего мяса. Сазонов удивился, что нет ни коней, ни кареты. Хотелось закричать «Да здравствует свобода!»

– Да здра… – Но всё потемнело, на него прыгнул Фридрих Гартман.

Судорожно сжимая бомбу, Каляев стоял на мосту. Он не знал, жив ли Плеве. Храпя, хрипя, хлеща оглоблями и остатками колес пронеслись окровавленные кони. «Убили министра!» – закричал бегущий, незнакомый человек. И Каляев понял, что приговор выполнен.

Полицмейстер схватил неповрежденный портфель министра, лежавший посредине мостовой. Портфель был заперт. Далеко, согнув ноги, лежал обезображенный труп рыжебородого кучера Филиппова.

Сазонова били полицейские и филеры. Он не видел, как полотнянно бледный, в элегантном костюме, подбежал к месту взрыва Савинков. Толстый пристав Перепелицын размахивая шашкой, кричал: – Да куда вы лезете, господин! уходите!

Савинков заметил, у пристава трясется нижняя челюсть.

Паника овладела улицей. Двое городовых волочили громадное тело кучера. Для чего-то вели пойманных, всеми мускулами дрожащих окровавленных коней. Полицмейстер махал министерским портфелем. Женщины перевязывали гвардейского офицера, пересекшего путь. Мундир был окровавлен. Пристав записывал имя и адрес.

– Цвецинский, – сдерживая стоны, говорил офицер, – лейб-гвардии Семеновского. Да везите же, – раздраженно простонал он и его понесли на пролетку.

– Самого-то убило, смотри тащат, смотри, – говорила черненькая мещаночка.

– Кого самого?

– Кого? да не видишь разе, самого, кто бомбу кидал, того и убило, ужасти!

Измайловский проспект был запружен сбегавшейся толпой.

23

Опустив голову, Савинков шел к Юсупову саду. Он был бледен, не знал: выполнен ли приговор партии? Оставаться в толпе не мог. Казалось, что Плеве спасен, а убит Сазонов.

Мужчина в грязноватом, чесучовом пиджаке с трясущейся бородой схватил его за руку.

– Скажите пожалуйста, что произошло?

– Не знаю, – вырвал руку Савинков, ускоряя шаг. Возле Юсупова сада никого не было. «Что значит? Где товарищи?» Савинков чувствовал, что внутри, у сердца что-то болит, разрастается, давит тяжелая пустота. Он шел по Столярному. «Надо успокоиться», – думал он. Сталкивался с людьми, тихо шедшими по магазинам. И вдруг машинально остановился: на другой стороне висела покосившаяся вывеска «Семейные бани Казакова». Савинков перешел улицу. На двери бани, писаное рукой, прижатое кнопками, было объявление: – «Стеклянной посуды в баню просят не носить во избежание всяких случайностей и вообще». Савинков, не думая, вошел в баню.

Бани были второразрядные. В коридоре пахло банной прелью. Ходили сюда не столько мыться, сколько за всякими другими надобностями.

– Номера есть? – опросил у кассы Савинков и закашлялся.

– Только в три рубля.

– Да, в три, – сказал он, вытаскивая зелененькую бумажку.

«Чорт знает, как дорого», – подумал поднимаясь по грязной лестнице. В углу ковра заметил пятно обмылков. «Уронили белье, что ли?»

Банщик с фиксатуаренными усами семенил с конца коридора.