Азиат

Идти было недалеко. Но Мартин, благодушно настроенный, не торопился. Его тянуло в бар. Герасим Михайлович запротестовал.

— Нет, Мартин! Нет! — он потянул его за узловатую руку. — Пошли домой, Билли и Джон ждут — сыновья твои. Ждет и Катя… Кэтрин.

Мартин послушно побрел за Мишеневым. Они завернули за угол и очутились в такой же узенькой улочке, устрашающе однообразной. Как в каменном колодце, на мостовой отражался блеклый свет зажженных газовых фонарей, матово светились лампы в окнах вытянувшихся к небу домов.

Лондонские вечера коротки. Только отзвонят десять ударов башенные часы — и город затихает.

Мартин уже запаздывал. Обычно в это время он бывает дома.

Кэтрин встретила мужа укором: вот, мол, Мартин, опять связался со своими забулдыгами-компаньонами из дока… Тот виновато топтался перед женой, пытаясь объяснить, что заработал сегодня три лишних пенса. В доказательство вытягивал руку, загибал сначала два пальца, потом еще третий, и Кэтрин сменила гнев на милость.

Вернулся со съезда и Андрей, с которым Герасим Михайлович опять оказался на одной квартире.

Мартин повеселел, пригласил русских парней поужинать с ним. Уселись за стол. Кэтрин принесла чайник, нарезанный тонкими ломтиками хлеб. Андрей достал колбасу, протянул хозяйке банку маринованных овощей. Кэтрин взяла и принялась смеяться. Она передала ее мужу, и тот начал тоже громко и неудержимо хохотать.

Посмеявшись, Мартин объяснил, что, вместо пикулей, мистер купил мазь для чистки медной посуды.

Андрей сконфуженно моргал, на его лице расплылась улыбка. Смеялся и Мишенев.

— Худо без добра не бывает, — сказал он. — Пусть это будет наш подарок Кате.

— О-о! — протянул Мартин.

Все дружно принялись за еду.

Мартин, коверкая слова, расспрашивал квартирантов о России, допытывался, верно ли рассказывали моряки, будто по улицам бродят большие медведи и задирают людей. Герасим, насколько мог, с помощью справочника, пояснил, что это чушь…

Герасим Михайлович долго потом не мог заснуть, ворочался на диване. Думал о нелегкой жизни рабочего человека. Она одинакова — что у англичан, что у русских. Ему хотелось сделать что-то приятное хозяевам, оставить добрую память о себе; пусть знают — русским людям дорог и близок рабочий человек, где бы он ни жил — в Европе или Азии, в дальней Америке или Китае.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Прения по докладу Ленина открылись спокойно, деловым обсуждением проекта Устава партии. Разговор больше всего шел о связях местных партийных комитетов с Центром, о взаимоотношениях и функции Центрального Комитета, Совета и Центрального Органа. Кто-то говорил о местных организациях, кто-то затрагивал раздел идейного и практического руководства в партии, кто-то касался «организационного недоверия»: не слишком ли Владимир Ильич «перегнул палку» в этом отношении? Но все это было, пожалуй, обычно при обсуждении, необходимо и, прежде чем окончательно принять Устав, который должна дорабатывать комиссия, высказывания помогали выяснить истину.

На вечернем заседании заслушали докладчика программной комиссии, но обсуждать вопрос не стали, а перенесли разговор на утро. Следовало дать делегатам время подумать и на свежую голову высказать замечания, внести поправки.

Председательствовал Ленин. Он предвидел серьезность обсуждения Устава о членстве в партии. Сразу же после доклада уставной комиссии ему стало ясно — разгорится ожесточенная борьба, грянет гром. Решался самый принципиальный вопрос — какой должна быть подлинно революционная рабочая партия. Каждое слово параграфа было Лениным обдумано, несло точный и определенный смысл.

Первым выступил Мартов. Он зачитал по бумажке свою формулировку о членстве в партии, должно быть, согласованную с единомышленниками. Она открывала двери в партию для всех.

Ленин привстал со стула и подчеркнул: «Членом партии должен считаться всякий, признающий ее программу и поддерживающий партию как материальными средствами, так и личным участием в одной из партийных организаций».

Мартов привычным движением поправил очки с выпуклыми стеклами и сипловатым голосом выкрикнул:

— Я настаиваю на своей формулировке.

Позиция Мартова и его сторонников была ясна. Ленин ее предвидел. Аксельрод сказал, что первый параграф является прямым противоречием с самой сущностью партии, признался, что он, хотя и «стучится в открытую дверь», но тут еще можно «поторговаться».

Георгий Валентинович усмехнулся: выгнул дугой брови и шевельнул усами. «Ох, уж этот Аксельрод!»

Ленин поглядел на почтенного оратора и подметил:

— Я охотно последовал бы этому призыву, ибо вовсе не считаю наше разногласие таким существенным, чтобы от него зависела жизнь или смерть партии. От плохого пункта Устава мы еще далеко не погибнем! Но раз уже дело дошло до выбора из двух формулировок, то я никак не могу отказаться от своего твердого убеждения, что формулировка Мартова есть ухудшение первоначального проекта, ухудшение, которое может принести партии, при известных условиях, немало вреда…

Мартов ждал: сейчас Ленин обрушит на него шквал слов. Он загреб рукой черную шевелюру, почесал густую бороду, выразительно поднял брови. Но Владимир Ильич очередное замечание перенес на другого оратора, потом на третьего, на тех, кто так или иначе поддерживал мартовскую формулировку. Мартов знал уже, что этот длинный заход делается с целью вернуться снова к нему.

Он внутренне радовался, что разгадал прием, скорее тактический, чем стратегический, ибо понимал — Ленин никогда не пойдет на уступки в том, что считает правильным. Все лицо его в этот момент говорило: кто же перехитрит, переборет?

Прищуренным глазом он окинул мрачноватый зал заседания, довольная улыбка заиграла в маленьких, пронзительных глазах: явный перевес был на его стороне. Он знал уже, как бы красноречиво и доказательно ни убеждал Ленин делегатов в правоте своей формулировки, окончательная победа будет не за ним.

Делегаты смотрели на выжидающего Плеханова: к кому он присоединится? Чувствовалось: Георгий Валентинович колеблется. Когда он встал, все стихли. Плеханов обвел делегатов быстрым взглядом, сказал:

— Не понимаю, почему думают, что проект Ленина, будучи принят, закрыл бы двери нашей партии множеству рабочих. Рабочие, желающие вступить в партию, не побоятся войти в организацию. Им не страшна дисциплина. Побоятся войти в нее многие интеллигенты, насквозь пропитанные буржуазным индивидуализмом. Но это-то и хорошо…

И он твердо заявил, что за проект Ленина должны голосовать все противники оппортунизма.

И все же прения продолжались. Стороны сталкивались. Ораторы выступали по второму разу, убеждали в своей правоте.