Азиат
Шрифт:
— Какая благодать-то! Как у нас за Днепром.
— Как у нас на Белой!
Они рассмеялись. Каждый мысленно был уже дома, далеко отсюда, в своих родных краях. На какое-то время забылось хмурое утреннее небо и седые дни Лондона. Перед глазами встали друзья, жены, дети…
И вот наступил час расставания. Условились встретиться на квартире Алексеева. Хозяина не было дома. Он уехал на Парламентский холм, где с группой делегатов прощался Плеханов.
Владимир Ильич, находившийся под впечатлением раскола, старался не выказывать своего состояния, энергично вселял уверенность. Важно было поддержать
Сидели за дубовым столом, пили кофе с кексом, беседовали. Владимир Ильич знал: делегатам предстоит рассказывать там, в России, правду о съезде, которая укрепила бы ряды социал-демократов, убедила рабочие массы в правоте большевиков.
— Не преувеличивать наши трудности, не преуменьшать опасности. Только правда, правда и еще раз правда о съезде обеспечит нам победу, — спокойно и проникновенно говорил Владимир Ильич. — Нам сейчас очень важно, архиважно, быть ближе друг к другу, знать все, сплоченнее и энергичнее действовать…
Он улыбнулся и словно согрел этой улыбкой.
— Не падайте духом. Наша правда восторжествует.
Мишеневу нравилась спокойная убежденность, с какой говорил Владимир Ильич.
— Гоните прочь пасмурное настроение, — сказал Ленин. Глаза его опять зажглись живым, увлекающим огоньком. — Помните, товарищи, в политике жертвы неизбежны. Мы теперь знаем, кто наши друзья, кто недруги, и будем беспощадны в борьбе со всеми, мешающими нашему движению вперед — к цели, намеченной съездом…
На короткое мгновение Владимир Ильич задумался и убежденно продолжал:
— Свежий ветер открытой свободной борьбы, какая была на съезде, превратился в вихрь, который смел, прекрасно смел кружковщину. К общему огорчению нашему, заскорузлая кружковщина осилила молодую партийность. Но это ненадолго, друзья. — И он еще убежденнее повторил: — Наша правда восторжествует, не может не восторжествовать. Уместно напомнить чудесное изречение Чернышевского: «Революционная борьба — не тротуар на Невском проспекте…» Если первый съезд РСДРП провозгласил основание партии, то отныне партия создана, и она будет возглавлять всю революционную борьбу рабочего класса…
Надежда Константиновна сидела рядом с Лениным. В белой кофточке под шерстяным сарафаном с широкими бретельками, она опять напомнила Мишеневу учительницу Кадомцеву. Крупская переглянулась с Владимиром Ильичей и подала Герасиму знак. Мишенев встал, отошел к окну, где остановилась Крупская.
— Герасим Михайлович, — она обратилась к нему просто, душевно. — Мы договорились с Владимиром Ильичей. Вы по-прежнему остаетесь агентом «Искры» по Уралу. Надеемся на полную и обстоятельную вашу информацию о тамошней жизни. Пишите полнее обо всем интересном и важном, товарищ Азиат.
Герасим Михайлович, обрадованный доверием, с готовностью отозвался:
— Постараюсь выполнить ваше поручение, Надежда Константиновна.
— Это поручение Владимира Ильича, — поправила его Крупская. — Кажется, в сентябре состоится суд над златоустовскими рабочими. Пожалуйста, напишите из зала суда. Постарайтесь проникнуть туда, а если не удастся, сделайте это через надежного человека.
— Обещаю, Надежда Константиновна.
Крупская доверчиво заглянула в глаза Герасима Михайловича.
— Ни пуха, ни пера вам, Азиат, — и коснулась его руки.
Они подошли к столу.
— Русской
социал-демократии приходится пережить последний трудный переход к партийности от кружковщины, — развивал свою мысль Владимир Ильич, — к сознанию революционного долга… к дисциплине. Мы все еще доживем до социалистической революции, неправда, доживем! — бодро закончил он, привстал со стула, ухватил пальцами проймы жилета.— «Ради бога, осторожность, осторожность, господа!» — повторил слова Некрасова Ленин, потер высокий лоб, и добрая улыбка отразилась на его лице.
Все встали, готовясь покинуть комнату. Мягко прозвучал голос Владимира Ильича:
— Присядемте перед дорогой по старому русскому обычаю.
Присели, помолчали. Первым поднялся Ленин.
— Большой удачи вам, друзья и товарищи! В добрый путь!
Владимир Ильич крепко пожал руки делегатам. Он проводил их до калитки. И задумчиво смотрел вслед, пока они не скрылись в вечерней мгле Лондона.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Хаустов навестил Мишеневу. Анюта сидела у окна и читала, рядом в кроватке-качалке спала дочурка.
— Ну и жарища-а! — здороваясь, заговорил он с порога.
Анюта предостерегающе подняла руку.
— Живете-то как? — спросил он шепотом.
— На сердце тревожно, Валентин Иванович. Весточки нет?
— Вестей нет. Да и ждать нечего. Сам скорее вернется.
— И то правда, — сказала Анюта, — Кваску не выпьете?
— С удовольствием. Духотища страшенная. Видать, к дождю.
Пока Анюта ходила на кухоньку за квасом, Хаустов посмотрел на полочку с книгами, взял оставленную на столе и стал читать.
Вернулась Анюта. Наливая в кружку квас, спросила:
— Любите Некрасова?
Хаустов замялся, хотел сказать, что стихи — праздное женское чтение, но Анюта предупредила его, продекламировала:
Знаю: на месте сетей крепостных Люди придумали много иных. Так!.. но распутать их легче народу. Муза! с надеждой приветствуй свободу!Хаустов задумался.
— Нас с Якутовым приучала к книгам Надежда Константиновна Крупская. — Он улыбнулся, выпил квасу, поставил кружку на стол. — Однажды выпросили у нее Маркса. Читаем, значит, а понять не можем. Не по зубам нашим. А книжку-то возвращать надо. Якутов тревожится, как сказать Надежде Константиновне? Стыдновато вроде сознаться. Понес он книгу и на всякие уловки-увертки пустился. Потом рассказывал: аж пот прошиб, лицо вспарилось. Смеялись мы до слез. Надежда Константиновна поняла все, покачала головой и дала другую книжку. Тоже политическую, но полегче, по нашему, значит, уму-разуму…
Помолчав, Хаустов откровенно признался:
— Стихи-то, Анна Алексеевна, тоже понимать надо.
На щеках Анюты обозначились ямочки, она добродушно рассмеялась:
— Некрасовский стих весь на ладони.
— Это уж для кого как. Для другого, быть может, в кулаке зажат, — он снова потянулся к кувшину и заботливо спросил у Мишеневой: — Ну, помощь требуется? Говори, не стесняйся.
— Спасибо, Валентин Иванович. Пока ничего не нужно.
Они сидели и беседовали о своих товарищах по работе. Валентин Иванович вспомнил первую встречу с Владимиром Ильичей.