Азов

– А ну, зовите посольского дьяка Гришку Нечаева. Двойник объявился. Принесите ему жбан вина: гляди, скорей все дело разберем.

Но не жбан вина принесли любопытные казаки, а выкатили бочку с крепкой брагой.

– Пей! – закричали казаки. – Да веселее все царское рассказывай! Охота дальше слушать.

Дьяк почесал в затылке и уставился одним глазом на бочку. Другой глаз, бельмом затянутый, скосился набок. Пришел нахмуренный и важный Григорий Нечаев, а вскоре потом – Михаил Татаринов, за ним явился нарядно одетый, серьезный атаман Иван Каторжный. Народу привалило множество.

– Что за диковина? – сказал Иван Каторжный, подходя ближе. – Дорогу дайте!

Казаки расступились, и атаман с Гришкой Нечаевым протискались в середину.

– А который тут дьяк, что с Посольского сбежал? – спросил Иван.

Дьяк поднял голову.

– Да я, мил атаман, бежал с Посольского, – ответил дьяк. – С хорошего не побежишь; каждый спасает шкуру.

– Так, так…

– Куда ни кинешься на Руси, все одно: плодятся воры, нищие! Бояре жадны. Дворяне – и те стонут от разоренья. Хлеб ссыпали в казну – перепродали шведам. А сами щи хлебают голые… Бедным людишкам податься некуда!

– Так, так…

Григорий Нечаев шагнул поближе, лучше пригляделся – и заорал от изумления:

– Меркушка, ты ли?!

– Ой, Гришка, я!

– Где свиделись! Тоже сбежал?

– Сам видишь, Гриша. Сиротская дорога на Дон привела.

– Ну, говори, где ты бывал, что где видал?

– Дай же вина сперва хлебнуть. Все скажу… Я думал, ты пропал бесследно.

– Ну, пей!.. Попался жбанчик махонький, – улыбнулся Татаринов, подсовывая Меркушке огромный жбан с брагой.

Хлебнул Меркушка, и еще больше развязало ему язык.

– Слушайте, братцы, донские атаманы и казаки! По совести вам скажу, ничего не утаю. За все головой отве­чаю.

– Вали!

Дьяк Меркушка начал говорить:

– Алей-ага, братцы, был на Москве!

– Ну, был! – крикнула казаки. – Знаем! Вали!

– Подбивал он, стервь, царя стоять в войне с поляками. Мы-де поможем, пушки пришлем… А пушек не прислали. Людей не дали. Обманом дружбу держал… Бескоролевье ныне кончилось! Владислав сел на польский престол, собрал войско и осадил Смоленск.

– Вали дальше! Знаем!

– А войско там, донские атаманы, гибнет несчитанно! Бояре и дворяне, бросив полки, разъехались, чтоб поберечь свои поместья, воевода же Шеин один не устоит. Монастыри да гости пожертвований и займов не дают! Воеводами цари назначают людей знатных, да больше бестолковых. Военное дело отдали в худые руки иноземцев. Иноземцы дел военных не смыслят, а бояре-то лишь поборы выколачивать горазды.

Иван Каторжный, мигнув Татаринову, подсунул Меркушке новый жбан браги.

– А не ведомо ли тебе, – спросил атаман ласково и пытливо, – какая задержка казакам в Москве случилась?

– Известно! – хвастливо сказал Меркушка, хлебнув снова браги. – Алей-ага всех казаков оговорил!

– О-го-во-рил?!

– Вот и рассовали казаков в тюрьмы. Он же – стервь! – персидского посла оговорил. Просил потом посол шатер за городом поставить – ему не дали. Просил погулять в прохладе за Москвой, потому что ныне весна, а у них в обычаях водится, что в жару гуляют и ездят по бахчам и виноградникам, – не разрешили… Говорил еще Алей-ага, что турецкий султан вскоре пойдет войной на кизилбашского шаха… А казакам донским, которые провожали Алей-агу в Москву, пристава рвали языки да ноздри!

– Ох, сатаны! Перебить бы бояр да приставов на Москве!

– А кому поименно рвали ноздри, дознать не довелось. Да говорили еще в Москве, что на Дон пошлют похвальные грамоты от государя… Вина на Москве пока что казаки попили много. Царь щедро пожаловал.

– Пожаловал? Ну, забрехался ты, Меркушка, – разочарованно махнул рукой Татаринов, внимательно разглядывая дьяка. – Когда казаки пьют щедро, то их в ту пору не пытают и в тюрьмы не сажают. Я сам бывал в Москве и сам пивал вино, но – бог миловал – ноздрей не рвали мне и языка не жгли. Ой, крепко брешешь ты!

– Меркушка врать не станет, – вступился за дьяка Григорий Нечаев, – то все похоже на правду, что он бает.

– А какова мне прибыль врать? – проголосил Меркушка. – Четыреста казаков вы в Смоленск погнали?

– Подмогу, брат, послали воеводам! – сердито буркнул Каторжный.

– Подмогу вашу перебили?.. Хо!.. Соврал?

– А врешь! Да мы еще подмогу выслали, – сказал Татаринов.

– И ту подмогу также перебьют.

– Он, ловко брешет, – сказал Татаринов. – На, пей да лезь повыше.

Дьяка подсадили выше, на бревна.

– Вали! Бреши!

– Князь Пожарский во время Смутное в твердости стоял, без всякого шатанья, за государство Русское, был всенародно избран военным предводителем, – кричал, оглядываясь, Меркушка – спасал от захватчиков-поляков, – так вот его пожаловали землями, но к войску не подпустили. А потому не подпустили, что род Пожарских – из захудалых, незнатных. Но князю Пожарскому, – Меркушка многозначительно поднял палец, – великого ума мужу, ратное дело обычно!.. Ум Пожарского не расходится с умом народа!.. Измайловы, Шеины, Салтыковы близки к измене и ненадежны. Чинами они хватили высоко, а разумом гуляют низко. В царских грамотах к войску пишут мерзостные слова, что казаки, и атаманы, и всякие ратные люди в полках отъезжают по дорогам в села и в деревни, бьют людей, грабят, и насильства делают, и в зернь играют, а в корчмах непотребства заводят! Есаула вашего Ивана Сапожка на кол посадили… А жалованья казакам и атаманам под Смоленском давать совсем не стали.

– Нескладные вести, – сказал Татаринов, – утехи мало в них.

– Отечество в опасности! – продолжал надрывно дьяк. – Смоленска нам теперь не отобрать. Не стало бы на Руси куда похуже смуты.

Толпа росла, шумела все сильней.

Выпив жадно жбан браги, Меркушка продолжал:

– На Быстрой реке татар вы побили здорово. Похвально! Возблагодаренье от царя поступит – знаю о том: при мне дьяк чернил грамоту. Но не похвалит султан Джан-бек Гирея. Муслы-ага повез Джан-бек Гирею по­слание султана с выговором за бой, столь неуспешный для татар, на речке Быстрой.

Татаринов удовлетворенно сказал:

– А вижу я: разум у Меркушки изрядный. Любо дьяка послушать. Досказывай, одноглазый!

Заслушались казаки дьяка Меркушку и не заметили, как в Московские ворота проехал высокий возок.

– Гей, казаки! Возок царский! – крикнул Татаринов. – Таких в Черкасске доныне не бывало!

Беглый Меркушка, даром что выпил много, вмиг выскользнул из толпы и побежал к реке. Гришка Нечаев тоже струсил и кинулся за часовенку.

По главной улице Черкасска медленно двигался высокий раззолоченный возок. Бабы, оставив на берегу не­достиранную одежду, побежали к своим землянкам.