Азов
Шрифт:
Размахивая плетками, они о чем-то горячо ему докладывали. Татаринов украдкой поглядел на Фому, хмурясь, сказал что-то, – и трое казаков, вскочив на коней, помчались обратно.
Каторжный обратился к пировавшим:
– Попили, казаки?
– Попили, атаман.
– И ладно! Хватит… Теперь – дело!
Все сразу отрезвели.
Тимофей Разя и старик Черкашенин звали Наума:
– Иди! Бери-ка золоченое платье! Султан тебе прислал!
– А кто привез его? Не Фома ли? – спросил, темнея, Васильев.
– Султан султанов… – начал было Фома.
– А
Асан протянул Науму султанский подарок.
– Ах ты холоп султанский! – вскипел Наум, обращаясь к послу. – Я тебя давно ждал. Из-за тебя, собака, я три года просидел! Да казаков со мной сколько сидело! Аль не знаешь, иуда!..
Фома дрожал от страха.
Кругом казаки, возбужденные Наумом, шумели:
– Не берем подарков вражьих!
– Душа дороже золота! Да пускай он, басурманин, попомнит, куда привез турские платья…
– А станет еще султан разорять нашу землю, – сказал Тимофей Разя, – и голову ему снимем, в корень Стамбул разорим!
– Любо! Любо!.. Убить Фому! – раздались голоса.
Молчавший дотоле московский дворянин вскочил, закричал:
– Не дело! Опала будет царская на вас! Царь повелел мирно везти посла в Москву…
– А мы Фому не пустим! – кричали казаки.
– А вот отпустите! – старался перекричать всех Степан Чириков.
– А вот и не отпустим! – сказали ему и атаманы. – А коль сказали все, то так и будет!
– Царь всех казнит! Злодеи! Послов не сметь задерживать! Мне велено Фому доставить в целости.
– Поедешь, царский холоп, в Москву, а Фома останется.
Московский дворянин кричал еще и спорил, но Каторжный положил конец спору.
– Взять турского посла! – приказал он твердо. – Он лазутчик на Дону! Мы давно то сметили!
А Наум пояснил:
– Лазутчик, предатель! Уже две грамотки успел Фома послать азовскому паше. Еще, сучий сын, послал трех человек с Черкасска и прошлой ночью послал другие отписки: все, знать, наши тайны…
– А вы мне покажите те грамотки! – крикнул Чириков.
– Придет пора – покажем. И не тебе, холоп, – царю!
Посла и чаушей связали и посадили под стражу. А дворянину Степану Чирикову атаманы приказали идти к себе на двор.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Четыре атамана, закончив распоряжения и вконец усталые, улеглись спать на полу землянки.
На столе лежали исписанные бумаги, стояла чернильница, перехваченная ремнем за горлышко. Свеча мигала. Ульяна не раз подходила к свече, сбивала нагар, поправляла огонь и, озираясь, вновь уходила за печку.
Ульяне в ту ночь не спалось. Тревога за атамана, за своего Якуньку не давала заснуть. Туманные мысли и воспоминания плелись в голове всю ночь… Ульяна видела себя девочкой на берегу Волги, в Нижнем Новгороде. К пристани подплывали купеческие суда. С кораблей сходили нарядные горделивые купцы – степенные «гости»; бояре в высоких шапках, в широких дорогих шубах; дворяне, простые мужики. А потом она – в Москве, в наспех повязанном платке, куда-то
спешит, вокруг нее толпятся купцы и бояре. Следом за нею идут казаки, а рядом – Алеша Старой… И вышел к ним навстречу царь, сам первый поклонился. А за царем вышла вся в черном костлявая старуха – неприветная, злая. Руки дрожат, пальцы теребят одежду… И вдруг все куда-то провалилось. Красные языки пламени ворвались в окна хором и стали пожирать дворцовые стены…Утренние лучи солнца пробивались в землянку. Свеча на сковородце продолжала гореть, черный фитилек упал набок и потонул в еще не остывшем воске. Атаманы спали… Ульяна услышала далекий конский топот и забеспокоилась: топот приближался. Затрещали самопалы. С крайней сторожевой башни гулко ударила пушка… С ближней протоки послышался крик:
– Татары!
Ульяна разбудила Старого и других атаманов, подняла тревогу. Но то были не татары. И грянул не пушечный выстрел: то был взрыв порохового погреба за часовенкой.
Казаки окружили землянку. Толпа была взбудоражена, настроена зло.
– Ой, лихо! – сказала Ульяна. – Не выходите, атаманы! Побьют еще вас…
Впереди толпы, в синем кафтане, стоял, размахивая пистолем, высокий курчавый казак без шапки. Он грозился выстрелить в окошко землянки.
Толпа кричала:
– Лазутчик Ванька Поленов, стерва, поджег погреб с порохом!..
– Он с послом турским сносился, нас предает…
– Атаманы спят да турские платья в подарок принимают. Дон проспите. Измена!
Предводителем буянивших казаков был Тимофей Разя. У его ног на земле лежал связанный яицкий есаул Иван Поленов.
На шум вышел атаман Каторжный, без шапки. Остановился перед Тимошкой, строго поглядел на яицкого есаула, лежавшего в пыли.
– Гей! Вольница! Чего шумишь? Аль бунт заумыслили? Не в урочный час, казаки!..
– Иван, – сказал Тимошка, – чуй! Поленов сжег нам порох.
– Я слышал взрыв…
– Почто с послами торг ведете?
– Ну, молви дальше! Больно горяч ты, Тимоша…
– С царем кончайте дружбу! Кончай с султаном!..
– Не в лад сказал. Мели еще!
– Богатство делите не поровну!
– То я слышал тоже.
– То все слышали. Измена вышла, атаман!
– Которая, где?
– Поленов выдал туркам дело наше. С послом писал он грамотки, посылали татарам крымским и ногаям.
– А ну, войди в землянку. Потолкуем…
Толпа стихла, а Тимофей Разя вошел в землянку.
Толпа между тем все нарастала. Вокруг есаула Поленова сжалось кольцо раздраженных, злых людей.
В это время по главной азовской дороге дробно застучали копыта коней. Толпа притихла, прислушиваясь. Поленов тоже приподнял голову.
– Лежи, стервец! – приказал Иван Разин, сын Тимофея, оставшийся сторожить Поленова.
Есаул опустил голову. Иван Разин поставил ногу на его плечо.
К землянке уже подъезжало с полсотни казаков в походном снаряжении.
Федор Порошин легко соскочил с буланого коня и спросил:
– Чего столпились?
– Расправа будет, – ответил Иван Разин. – Измена вышла.