Б/У или любовь сумасшедших
Шрифт:
— …мокрой курицы, — подсказала Ирина.
— Если угодно… Но я бы сказал — бездомной цапли.
— Цапли бывают бездомными?
— А как же! Вернулась на родное болото, а старого гнезда нет.
«Он знает обо мне больше, чем я полагаю, и, может быть, больше, чем знаю о себе я».
— Кто это сказал: «У человека нет природы, у него есть история».
— Значит, у меня нет болота, но есть история, связанная с ним.
— Вы отказываетесь от прошлого? Поздравляю. Ведь кто, как не вы, знаете, что означает прошлое для человека, это последнее, что он отдает. Верность своему эмоциональному
Он отсутствовал долго. Под откровенно изучающим взглядом лаборантки Ирина пила кофе. Светочка явно заинтересовалась столичной дамой.
Дама и впрямь выглядела странно: собрание предметов разных эпох. От дешевенького рыночного свитера до когда-то роскошной шубы.
— Эту шубу привез моей матери отец из Канады в тысяча девятьсот сорок седьмом году. Вас еще не было, Светочка. Ей почти полвека, и я ее уважаю… Это щипанный бобер… очень щипанный.
Смущенный лепет Светочки был прерван появлением румяного седого мистера Вуда — президента ассоциации и почетного гостя.
Церемония знакомства. Ирина отметила спущенную петлю на дорогом свитере и не очень чистые ногти джентльмена. Кроме того, от жизнерадостных представителей Запада мистера Вуда отличала нервная скованность, и это понравилось Ирине.
С появившимся Сашей мистер Вуд заговорил по-английски, бросая на собеседника зоркие короткие взгляды.
При первой же паузе Саша отошел к Ирине.
— Мы свободны. Все бумаги, проспекты, квитки и ксивы — вот здесь, — он похлопал по карману. — Давайте пообедаем в хорошем кабачке, а? Ведь у вас есть ко мне вопросы, я правильно понял?
— Правильно. Альбионца берем?
— Ни-ни… — тихонько пропел он, — зачем он нам? В конто веки… Что касается до меня, то разделить с вами ланч почту за великую честь.
Глаза у него блестели, лицо разрумянилось.
Эти жуткие промозглые ледяные ленинградские зимы, она еще, оказывается, помнила их. Невский, как всегда, многолюден и, как всегда, у Салтыковки умельцы и художники с валютным товаром. И, как всегда, неизжитый комплекс нищей спецпереселенки: пройти поскорее мимо торжища, чтобы мужчина не подумал, что рассчитывает на диковинный подарок.
— Ну куда же вы так рванули? — Саша придержал ее за локоть. — Давайте купим что-нибудь на память о нашем приезде в этот отвратительный город. Он ведь отвратительный, разве я не прав? Ну вот, например… Что вам глянулось?
Он остановил ее перед самодельным лотком с матрешками.
— По-моему, это дичь — рисовать на матрешках богоматерь…
— Тогда дальше, дальше…
Рука его была необычайно сильной. Нет, он не тащил, но ощущалось, может поднять на ладони, как Гулливер лилипута, и перенести.
— Вот то, что надо. Смотрите, она похожа на вас, — он взял куклу нежно, двумя пальцами за талию, — даже взгляд ваш и этот страдальческий склад губ.
Кукла поразила. Но не сходством, разве знаешь себя, хотя посиневшая от холода
продавщица кивала согласно, а мастерством исполнения. Впрочем, и другие тоже. Фарфоровые лица были полны жизни, но жизни странной — здесь была тайна. Казалось, эти барыни, горничные, горожанки, селянки замкнули уста на полуслове, подчинившись невидимому знаку.— Смотрите, да ведь это чудо! Какое искусство…
— Костюмы абсолютно соответствуют эпохе. Конец прошлого — начало этого, — неожиданно хрипло вымолвила продавщица.
— А это кто?
— Ирина Понятовская, знаменитая прорицательница и гадалка. По-нынешнему, экстрасенс.
— Так она еще и Ирина! Берем, берем.
— Один.
— Кусок?
— Угу. Можно зелеными, соответственно, сорок. Она стоит.
— Стоит, стоит. — Саша хотел открыть кейс, но передумал, запустил руку во внутренний карман пиджака.
Пачка новеньких пятидесятирублевок.
Ирина стояла в немом изумлении: это вязаная шапка с помпоном, это потертое ратиновое пальто образца тысяча девятьсот семидесятого и эта пачка, и так отсчитывал небрежно, не боясь пропустить лишнюю.
— Вот, — Саша протянул деньги, — коробка, конечно, есть?
— Конечно! — Продавщица пересчитала деньги, Ирина заметила: лишняя бумажка.
— Извините, но…
— Все в порядке, — перебил Саша, — о’кей и гуд бай.
Девица, опустив глаза, медленно заворачивала куклу в шелковистую, «не нашу» бумагу, медленно перевязывала коробку бечевкой.
— Покрепче, пожалуйста, а то шпагат размокнет. На три узелка.
У перехода к Гостиному Саша остановился, протянул коробку.
— Я положил себе за правило не касаться определенных тем. И вы меня очень одолжите, если примете это молча.
— Саша…
— Премного одолжите, потворствуя невинному капризу. — А голос с ломким звоном, и взгляд остановившийся.
* * *
Она никогда не бывала в таких ресторанах, даже не знала, что они есть.
Разглядывая меню, Саша сказал из-за глянцевого, с рисунком в стиле модерн, картона.
— Чтобы у вас не было ощущения… странного… я решительно не нанес ущерба своим финансам… я холост, запросы мои весьма умеренны. Тысяча для меня — не деньги.
— Для меня это деньги, и большие, и здесь цены в долларах.
— Вижу. — Он захлопнул меню. — Доверьтесь в выборе курса еды, как сказал бы мистер Вуд, мне, и во всем остальном тоже. Я жду. Что у вас там стряслось с этим доходягой?
— Странная история. Я по порядку, да? Ну, вы знаете, он в четвертом отделении, я его и не видела, да и необходимости нет. Там тяжелая травма, повреждены височные и лобные доли.
— Но у него сновидения, раз вы им занимаетесь.
— Да. Но дело в том… Дело в том… только не думайте, что я галлюцинирую…
— Вот этот салат вас подкрепит, сплошной фосфор, и, пожалуйста, без реверансов, неужели вы думаете, что я ничего не замечаю?
— А что вы заметили?
— Вы чем-то глубоко потрясены.
— Александр Игнатьевич, произошла странная история. Я вижу его сны.
— По-моему, это ваша специальность.
— Вы меня не поняли, я вижу их, понимаете, вижу на мониторе.