Б/У или любовь сумасшедших

«Тебе за это деньги платят» — вот сука, пожила бы ты на эти деньги, одна твоя кожаночка на всю мою годовую зарплату потянет. Неужели за трах платят такие башли?

После того как Татьяна ширанулась в ванной, с ней можно было делать все, что угодно. И он делал. Но это уже было не так сладко. Какой интерес ворочать нахлобученную бабу, ставя ее в разнообразные позиции? Никакого. На любителя. На Почасовика, например. Бедный, бедный Почасовичок. Как он там обходится? Небось дрочит каждую ночь на чью-нибудь фотографию. Вспомнился чей-то смешной рассказ. Как в казарме вывесили портреты членов Политбюро и солдаты дружно стали дрочить на Фурцеву. Однако… Через десять минут прибудет замначальника УУР ГУВД, а с ним эксперт угрозыска УВД горисполкома и следователь следственного управления. Бедолаги. Говорят, что нагрузка у них раз в пятьдесят больше нашей, а зарплата по нынешним временам нищенская.

Герман Васильевич вспомнил, как сегодня за завтраком жена отрезала мальчишкам на бутерброды в школу восемь полупрозрачных кружков колбасы. Коммерческой, по сто шестьдесят восемь. В последнем заказе выдали банку сгущенки, пачку сероватой трухи под названием «чай», банку лосося и коробку вафель, щедро начиненных сахарином. Мальчишки взвыли от счастья, увидев вафли, и умяли за день, таская тайком из буфета. А у этой суки в холодильнике икорка, балычок, сервелат финский, головка сыра. В Елисеевском такое потянет на четыреста.

Суку, конечно, и пожалеть можно. Ребенок родился с дефектом — без кисти правой ручки. Она его, конечно, сбагрила мамаше, и он с бабулей, пока она промышляет, сидит на хуторе, где-то в глуши.

Пока Танюша ловила кайф, он, хоть и бегло, квартирку досмотрел. Обнаружил двести баксов и пять тысяч финских марок в ящике письменного стола, любовные записочки ссмилетней давности, то есть трахаться начала в пятнадцать, и флакончик эфедрона. Девяносто пять миллилитров по справке экспертизы. Валюту и записочки оставил, конечно, а вот эфедрон прихватил. Вещдок.

Папаша помер в семьдесят восьмом, мамаша — инвалид, подрабатывает машинописными работами. С мамашей надо бы повидаться, только вот когда? Не переть же на хутор? Все равно придется, такие вот, выросшие в войну, нахлебавшиеся горя, они закон почитают. И как бы ни любила доченьку, именно желая ее спасти, все скажет. Путь к спасению, по разумению таких вот советских тружениц, лежит только через правду, «одну правду и только правду». Своеобразное помрачение ума: ни ГУЛАГ, ни собственное бесправие не переубедили их в обратном. Знает наверняка немного, но кое-что знает. Например, с кем был Алексей на хуторе перед гибелью и куда девался этот человечек? А вдруг она в городе? Почему не попробовать, пока дочурка и кто-то еще не провели разъяснительную работу. Цена этой работе — грош, но все же, все же…

Кстати, проверим, что наша красавица. Он набрал номер квартиры в Озерках — без ответа. Позвонил в бухгалтерию кооператива — тоже молчание. Нормально. Теперь нужен телефон и адрес мамаши. Выборгский район. Воспользуемся достижениями цивилизации. Живет в кооперативном доме, улица известна, возраст примерно тоже, фамилия, что еще… название хутора — Труты, две дочери, пятнадцати и двадцати двух лет, пятнадцатилетняя сейчас в Финляндии, «гостит у друзей».

Татьяна бормотала: «Огромное солнце, ярко-зеленое, а небо оранжевое, кругом цветы, они переливаются, словно мыльные пузыри. Огромные мыльные пузыри!» Потом она отключилась. Это, значит, эфедрончик работал так.

Вот тогда Герман Васильевич и произвел досмотр. К сожалению, обстановка для этого серьезного дела была нервозной. Раза три звонил телефон, а потом позвонили в дверь. Три длинных, два коротких. Герман Васильевич замер. Он как раз разбирался с письменным столом. Снова три длинных, два коротких. Визитер не уходил. Ну да — в окнах свет! Танюша лежала бледная, запрокинув голову. Она путешествовала и звонков не слышала.

Герман Васильевич предусмотрительно вставил в замок ключ. Это могло обернуться и хорошо и худо.

«Если «по делу», то, зная род ее занятий, отвалят. Если кто-то из близких — поднимет шум». Тихо закрылась дверь лифта, но гула мотора не последовало. Значит, проверка. А раз проверка, то визит «по делу». Самое время звякнуть своим, чтоб подкатили. Но телефон в кухне на окне. Можно подползти. Поздно. Загудел мотор. Выключить свет — посмотреть в окно. Нельзя. С улицы, вполне возможно, наблюдают за окнами. Значит, считай, лажанулся. Правда, есть шанс.

Он быстро оделся, тихонько открыл дверь, одним скачком наверх. Лифт гудел, но остановился этажом ниже. Кто-то пришел домой. Тишина.

Но Герман Васильевич верил в свою звезду. Значит, не пробил еще час. Тот единственный, вроде выборгского, когда на границе приказал сорвать пломбы Московской таможни с задних дверей фургончика «фольксваген». В дважды проверенном салоне фургончика готовы были уплыть навсегда иконы семнадцатого и восемнадцатого веков. А ведь оказался в Выборге по своей коронке — валюте. Что насторожило в декларации водителя? Слишком большая сумма в дэ-марках и мало финских и шведских крон. Банкноты ФРГ были старого образца, правда, срок обращения до девяносто третьего. Следовательно, с ним расплатились «лежалыми» банкнотами, поступившими в Москву не раньше года назад, то есть не в банке. А год назад в антикварных лавках Западного Берлина появились уникальные табакерки из коллекции царской фамилии.

Короче. На ровном месте придрался к пломбам. Водитель был в ярости. Тыкал пальцем в девственно не тронутые пломбы, требовал начальство. Но подговоренный Германом Васильевичем ответственный по группе тупо настаивал и всю ответственность брал на себя. Не нравились ему пломбы, и все тут.

— А в Ленинграде понравились! — орал водитель.

— А мне — нет.

Делом занималось другое подразделение, но Герману Васильевичу, помимо славы и благодарности по службе, сделан был подарок царский. Беспрепятственное посещение Эрмитажа в любую погоду в сопровождении самой хорошенькой из дежурных экскурсоводов. Тут двойной профит: утоление жажды духовной и жажды иной, ибо очень скоро Герман Васильевич обнаружил эмпирическим путем, что тургеневские девушки-экскурсоводы расставляют коленки с легкостью необычайной. Был опыт и группенсекса на каком-то художественном чердаке на Петроградской, тут уж без Почасовика не обошлось, но Герман сломался на знаменитой специалистке по среде обитания. Поговорить с ней — на это времени не жаль, а от «огневого контакта» — увольте!

Прибыли трое: холеный, подстриженный в «Ленинградской» чин из УУР ГУВД облисполкома, и два затрюханных — эксперт и следователь следственного управления ГУВД по фамилии Грустный.

Этот капитан сразу глянулся Герману Васильевичу. Узнал «своего» из низов, из какой-нибудь коммуналки на Петроградской. После дежурных шуток-прибауток — перешли к делу.

Состояло оно в следующем. Вот уж как поболее года в городе появились странные наркоманы. Ну о хитрости, изворотливости этих людишек вы наверняка наслышаны. Расколоть их трудно, а тут оказалось и вовсе невозможно, потому что анализы на присутствие в крови «клиентов» наркотика дают отрицательные результаты. Короче, чтоб не морочить вам долго голову. Прихватили одну на улице Красной Конницы. Совсем опущенная. Овердоза.

— Как? — коротко и высоко переспросил Герман Васильевич. Терпеть не мог всех этих «овердоз», «менталитетов», «спонсоров» и прочих модных словечек.

— Передозировка, — спокойно пояснил холеный начальничек.

«Тебя бы как следует потрясти, — с неожиданной злобой подумал Герман Васильевич, — глядишь, что-нибудь и вывалилось бы».

— Ну прихватили, а дальше?

— Я думаю, что надо начать с другого, — сипловатым блатным тенорком вмешался капитан. — Значит, так. Кликуха этой дури Крокодил, Митя и Черт. Возможно, что это три разных препарата. Удалось раздобыть ноль целую одну десятую грамма. Идет, по одним сведениям, по пять тысяч за грамм, по другим — по шестнадцать.