Б.Р. (Барбара Радзивилл из Явожно-Щаковой)

Я тихо проскользнул в дом. Напердели мне в комнате, как скунсы, и с такими вот приходится спать! Я засыпал, не спуская глаз с образа, но в эту ночь Она мне не явилась. А накануне была и велела совершить паломничество. Ну и как после этого не верить?

*

Как не верить?! Если происходит такое — сейчас расскажу что. Еду я в этот самый Лихень в слякоть, в непогоду, в дождь, дворники у «малюха» работают что есть сил, тащусь по каким-то полям, лесам, тяжелая метеорологическая пизденция, метеоро-хорроро, видимость, блин, ноль целых ноль десятых, но тут-то и начинается вся история, так что слушай, Саша. Бррр, еду! Мурлычу себе песенку под нос, потому что по радио в это время идут только новости для тружеников полей о покупке скота или азбука Морзе для моряков, мол, ожидается волнение на Балтике. Что у нас чуждые силы не отобрали, то море заберет: придет с приливом, со штормом и лишит нас клочка земли да пары киосков с картошкой фри и мороженым. Покрутишь колесико, поймаешь другую станцию — там разговоры о пагубном влиянии алкоголя. Святой Христофор с посохом весело болтается, подвешенный на цепочке к зеркалу заднего вида, там же талисман, из Германии привезенный, — Том из комиксов про Тома и Джерри. В конце концов нашел я какую-то набожную станцию, подходящую к ситуации. Там — ничего, только молятся, в перерыве рекламы нержавеющих четок и свечек. Еду и думаю, что, может, оно еще как-нибудь утрясется, а тут вижу — слишком много думал, слишком мало смотрел на дорогу, потому что заблудился. Как говаривала старая моя учительница польского, за окном разлилось «настроение тревожного ожидания». Тем не менее я еду вперед (а что еще остается делать?), но уже какой-то пришибленный, какой-то никакой, ни два, ни полтора, ни Богу свечка, ни черту кочерга, хоть, может, свечка как раз и пригодилась бы, потому как страшно сделалось, чертом запахло. А ведь как все могло быть хорошо, а вот на тебе. Я всегда себе трудности нахожу. Ведь были же, причем на нашей тумбе, объявления про экскурсии в Лихень, автобус люкс, туалет, видео, ночевка в Доме паломника «Ковчег», и все сопровождается показом тефлоновых сковородок нового поколения и фильтров для воды. И еще кофе дают. Но все это вдруг слишком запахло для меня «Ануккой™». А к Пречистой эта посуда имеет мало отношения.

И тут ко мне под колеса внезапно влетает косуля, а поскольку человек я до мозга костей добрый, то резко торможу, чтобы животинку не раздавить, визг шин, автомобиль заносит, и я в кювете, полном гнилой воды. Косуля, блин! Ну, как говорится, к Варварину дню зима дорогу заварит, вот и заварила, так что нечего к животинке с претензией, самый бы раз к моей практически тезке, к святой Варваре, парнишку с письмом послать, с жалобой: дескать, что же это она так дорогу-то заварила? С грехом пополам вылез я из машины, прикинул ущерб. Боже ж ты мой! Бедная косулечка! Лежит там у кювета, не шевелится, подсвеченная двумя полосами света противотуманных фар. Четыре ноги торчком — вверх, и широко открытые глаза остекленевшие вперила в меня, не моргает. Вытаращилась. Боже мой! Одеревенела, словно чучело магазинное, копытца вверх, глаза широко открыты. Фары моего «малюха» прорезали ночную тьму, словно два лазерных луча, и уперлись прямо в набитое опилками чучело косули. Косуля-то ненастоящая! Глаза — стекляшки. И к тому же на все это начинает торжественно падать снег. Кружась. Колыхаясь и вращаясь. И падает этой косуле прямо на открытый стеклянный глаз. На зрачок. А еще на нос, а потом и на всю сцену величественно опускается снежный занавес.

Внезапно в сознании всплывает картина недавно виденной на дороге бензоколонки. Что ж, пойду туда пешком, потому что свою колымагу уже не заведу.

Понимаете, так, мол, и так, ехал я на «малюхе», задел косулю! Стоит посреди дороги и таращится на меня. И ни с места! Бампер — в дугу! Что делать? Я подумал, может, вы мне подскажете, где тут поблизости скорая помощь для косуль? Что сделать, чтобы животинку спасти?

Мужик обтер свои лапищи об оранжевый халат… Ни фига себе… Охренеть! Косулю, вишь, сбил! Он мне говорит, что косулю сбил, охренеть. Хорош базарить, что бампер в дугу выгнут от косули, если она мягкая и легкая, косуля эта. А мне-то какое дело, что ты косулю сбил! Чего всполошился? Зачем вызывать? Она тебе что, дорогу загораживает? Подумаешь, делов-то, лисы ее съедят!

Ой, не понял он, не понял, о чем я; я ведь из милосердия, а он… Что она дорогу загородила!

Да не гоношись ты. Было бы о чем печалиться, я, дорогой мой, как-то на «ауди» кабана сбил, кабана! Одиночку! Охренеть! И то — только капот мне поцарапал! Видели бы вы, как на нем шерсть дыбом встала, как у него зенки из башки на жилках выскочили. Жесткий сукин сын оказался, охренительно. Охо-хо. Жесткий. Но чтобы сбить кабана, быка, скажу я вам, надо яйца иметь! Яйца! У меня есть. Если и охотиться, то на кабана, на одиночку! На косулю? Фи-и-и… На косулю мужик с яйцами дроби пожалеет! Дробь нынче охренительно дорогая, но что это для реальных пацанов! Бензоколонка, фуры, манипуляции с бензином — вот мечта, вот задача для настоящего мужчины. Спор о борзых, бой за девицу! А косуля что? Хи-хи! Может, еще утку? Я, дорогой мой, на «ауди», а не на «малюхе», в «малюх», дорогой мой, не сяду! Мужчина, понимаешь, мужчина, поляк, он должен, он должен… на охоту! Должен…

…быть душой с родным народом, Лихо сабелькой рубить, Из винтовки как по нотам По врагам он должен бить, Не жалеть ни сил, ни жизни, Словно лев отважным стать, Охренительной отчизне Беззаветно кровь отдать! Беззаветно кровь отдать!

Тогда я, может, пойду уже к «малюху» моему… Простите, а на Лихень которая дорога будет? А то я в паломничество… А вон, куда комета показывает, куда святая комета дорогу на святой Лихень охренительно указывает…

Возвращаюсь на место ДТП. И так меня этот грязный мужик вывел из себя, что я забыл попросить его помочь мне завести «малюха». А у машины косули уже нет! Может, оклемалась и пошла себе? Ах, шельма! А как прикинулась-то, глаза вылупила, ножками задрыгала, всеми сразу и вверх, окоченевший труп, а потом конец представления… Нет, нет… Это невозможно. Я почесал репу. Может, лисы… Прибежали… Так быстро… Бедняжка…

*

В Польше, то есть нигде [48] . Лужа, в которой отражается небо, отражается птичий клин. Мобильников тогда еще не было, год примерно девяносто четвертый. Вокруг никого, «малюха» не запустить, темно, где я — не знаю. Это уже не угольный бассейн, это скорее какая-то глубокая впадина, какая-то глубокая краковско-ченстоховская депрессия, славянская меланхолия и Привисленские Жулавы [49] . Смотрю я в небо — комета. Летит такая большая картофелина и прямо на Землю, неуклонно верша свой путь. Еще ей осталось шесть лет. И показывает вроде как за тот лес. Что ж, пойдем.

48

«В Польше, то есть нигде» — так обозначено место действия драмы «Юбю-король» (1896) французского писателя Альфреда Жарри (1873–1907).

49

Часть дельты Вислы с участками земли, расположенными ниже уровня моря.

«Малюх» мой, «малюх»! За ночь тебя шакалы раскурочат, потому что я уже до тебя не доберусь, такая темень, ай-вай! Пусть же и эту последнюю вещь, которую для меня переменчивая фортуна сохранила, пусть ее лихо заберет… А уж как я заботился о ней; все говорили «игрушка». Кляксу такую себе прилепил на заднее стекло, ровненько, надпись Michelin на переднее стекло, гномика, вроде как выглядывающего через боковое стекло… Теперь всех их ногтем соскребут. Все прибамбасы я для тебя доставал в коммунистические времена из нелегального оборота, а в наши дни, ясное дело, из ломбарда. А от тебя, Саша, я на день рождения получил самую прекрасную вещь, до сих пор сердце у меня замирает, только вспомню эту сцену… Помнишь, Сашенька, как ты поднес к моему носу кулак? Ты что, затрещину на день рождения хочешь мне подарить? А ты говоришь: открой руку. Я тебе эту твою руку открыл, а в ней — под янтарь сделанный набалдашник с плюшевым мишкой внутри. Специально для ручки коробки передач. А сколько всякой сигнализации я установил! Костыль на руль (нет его теперь!), мультилок на рычаг коробки передач. И непогода с неба, и грязь, но никто никогда не смог бы на тебе написать «ПОМОЙ МЕНЯ», даже если бы ты был грязным (а ведь не был), потому что стоял ты в гараже (на моей половине гаража).

Хотя все именно так и должно было быть. Да, Александр Сергеевич, есть перст Божий на свете, ибо именно Его перст, должно быть, был, ибо только в нынешние времена появилась дурная привычка отправляться в паломничество на машине, а ведь когда-то люди с посохом ходили, а порой и на коленях весь путь проделывали. О, то Перст, Перст Божий! Бог велит пешком, с посохом кающейся грешнице своей Б.Р. в Лихень на покаяние ковылять! Вот и иду я, средневековый монах в капюшоне и с посохом по дороге. Звезда Вифлеемская, принявшая вид кометы, ведет меня. И пою я песни покаянные! Но поскольку толком не знаю, которые из них покаянные, пою так: Опустите росу, небеса [50] пою, потом Иисуса Иуда предалпою, а из псалмов — Miserere mei Deus, secundum magnam miserecordiam tuam [51] … Aspereges me Domine hysopo et mundabor lavabis me et super nivem de albabor [52] … Ну и, конечно, Богородицу, но только три первые строчки. Пел, пел, пока не захрипел. Присел я на камушек, закурил. В чем я каюсь? Вот именно… В чем, собственно говоря, мне каяться? Что я не понял законов рынка? Что деньги должны быть в обороте, что они не имеют права лежать без дела в несгораемом шкафу? Что лишь в обороте они приумножаются, впрочем, и в шкатулке они тоже могут приумножаться, но только когда я своей рукой их туда доложу. А кто стоит на месте, тот идет назад. Ну и еще, конечно, придется каяться за тетку… Что за тетка, чья тетка — долгий разговор, может, когда-нибудь и расскажу…

50

Псалом Рождественского поста.

51

Помилуй меня, Боже, по великой милости Твоей… (Псл. 50; 3).

52

Окропи меня иссопом, и буду чист; омой меня, и буду белее снега… (Псл. 50; 9).

Однако твердехонько на камне так сидеть и думать; смотрю — а это камень гробовой, могилка безымянная в чистом поле, среди пустоши польской возвышается, наверняка повстанца, что здесь погиб… А то и русского? Раз, помню, тринадцать лет мне тогда было, сосед домой ночью должен был вернуться, а жили мы так, что дальше только поля и леса. Так моя бабка, та, что по средству для волос, спросила его: и не страшно тебе так среди ночи домой ехать? А чего мне бояться? А хоть и того русского, что под липой спит вечным сном. Закопали там его, фронт пошел, а солдат остался, закопали. Крест там какой-то поставили, а теперь ничего нет там, только лужа. Я хотел было ночью пробраться туда с лопатой, под ту липу, чтобы череп этого русского откопать и чтобы он был только мой… Бедняжка, никто о нем не вспомнит, молоденький парнишка под той липой спит, смерть прибрала его себе в слуги, я все это так себе представил: будто живой он, будто только по пьяной лавочке завалился и спит, а соловей над ним поет. Захотелось мне с черепом тем жить… Романтика, вспомнил я, это мое фирменное блюдо, моя специальность.

Ладно. Русский, поляк, одно — славянин, ему славянская земля словно лоно самой жаркой девушки, так уж она наловчилась в этом деле. А идти все равно надо, очередные этапы покаянного, крестного пути ждут меня. По обеим сторонам — ничего, а точнее, кювет, заполненный водой. Темнотища такая, что, если поедет машина с выключенными фарами, придется в воду сигать. Прохожу мимо каких-то деревушек, меня облаивают собаки из-за заборов, будто я пришел сюда ночью поджечь всю деревню, как неверный гяур. Слева и справа начался лес, а иду я по самой середине асфальтовой дороги и собственной руки не вижу перед собственным носом. То и дело утыкаюсь в деревья: тут вообще невозможно углядеть хоть какую дорогу, лишь по канаве могу определить прямую линию.

Боже! Куда идти-то? Не вернусь вовремя, ой, не вернусь вовремя! А уж что я там во владениях моих застану, лучше и не думать. О моих сокровищах, о долларах, в ровные стопки сложенных, о слитках. О том, что теперь все это Саша с Фелеком спустят как наследство по мне, что все снова возвратится в оборот. Вот увидишь, Фелек, все так и будет. Все блоки «Мальборо» сразу выкурите в России или в Одессе, куда вернетесь и где ваша духовная родина. Весь самогон из подвала выжрете, отчего и сдохнете. Стирки с балкона (моей половины балкона) не снимете, так она и замокнет и сгниет в прах, в труху, в рубище превратится, годное лишь для обряжения меня и положения во гробике моем. Картошку с плиты не снимете, так и сгорит. Обувь перед входом не снимете, потому что никогда, если за вами не проследить, никогда собственность мою не уважали, которая столько стоит, ради которой я себе жилы рвал. А ведь какой опрятненький домик был, все покрушите. Все сожрете-проедите, сначала эту вашу горелую картошку, а потом что попадется: ковер, занавески. Откроете горячую воду и пойдете себе; разве мужик когда вспомнит кран закрыть? Вот иду я сейчас здесь, а там колесико в счетчике крутится, причем красное, то, что дороже! Как будто в вальсе кружится на моих поминках! О Боже! Не попусти! Девок себе небось из агентства зеленщика наведете! По постели будете скакать. Вообще соберется шайка-лейка. У меня в доме, а меня не пригласят. Ох, неплохая компания соберется. А то! Элита! Братва! Цвет братвы! На Гнойной танцы у нас. Сливки нашего двора. Все молодцу с «Альбатроса». Брр! Холодно. Хорошо еще, что жемчуга взял с собой, на шее они у меня под свитерком.