Бабочка-рэндаллия

В общем, если кто-то из присутствующих (что маловероятно) и был знаком с Дмитрием Калининым, надеждой и опорой восточносибирского филиала ФСБ, то узнать его шансов не имел никаких. Агент, чьи официальные должность и звание достоверно не были известны никому кроме непосредственного начальства, внезапно решился на радикальные перемены: вернулся он однажды домой с работы, посмотрелся как обычно в зеркало в прихожей, увидел там добродушного лысеющего толстяка, улыбнулся ему в ответ, бросил поношенную куртку на вешалку и отдался во власть рыхлого безделья. Супруга, бизнес-коуч, на три дня уехала дрессировать планктон в Красноярск, босс за недавние заслуги наградил отпуском. Не жизнь, а хакуна-матата.

Листал агент Калинин каналы, расположившись строго по центру углового дивана, в белом махровом халате, с гамбургером, застывшим в полупозиции у рта в левой руке и приятно холодящим алюминиевым бочоночком светлого под боком в поисках мультфильмов – а тайной страстью человека-загадки общесибирского масштаба была классическая мультипликация. Обязательно со старой, доброй, мягкой и приятной усталому глазу борца с экстремизмом рисовкой, будь то советские пляшущие зверюшки или поющие питомцы старины Уолта, – и наткнулся на «Твин Пикс». Действие ему неожиданно пришлось по вкусу, он прибавил громкости, нацедил в бокал пива и зарылся было в диван поудобнее, но тут на экране появился специальный агент Дейл Купер, и его реальный коллега Калинин начал понемногу мрачнеть. Он не отрывал взгляда от экрана, где обосновался, может, и не такой расторопный, но насколько же стильный брат по оружию! Уверенная походка, безупречный костюм, да даже диктофон этот. Ну нафига он ему?.. Но сколько в этом вкуса! Да он же сам от себя кайфует!..

Скорчил агент Калинин фейс покруче, чем у японских масок, швырнул об пол гамбургер, так что долетел соус «барбекю» аж до экрана, и повисла красная сопля прямо на чернющих и густых волосах агента Купера, сбросил халат, по-быстрому оделся и, не выключая телевизор, хлопнул дверью, ринувшись на поиски, только не Лоры Палмер, а самого себя.

Желтый Хаммер, впрочем, формально принадлежал не Калинину, а некому безымянному сутенеру и был зафрахтован со штрафстоянки на денек-другой в виду продолжающихся творческих поисков. Остановив броское авто у знака с перечеркнутой наискосок надписью «Восточносибирск», агент неспеша прогуливался вокруг него, и выпускал изо рта клубы пара все того же «Old south tobacco», напоминая служителя культа с кадилом, освящающего чьи-то земные блага. Агент точно был уверен в двух вещах: 1) Сутенер как-нибудь проживет без Лили (он уже определил пол автомобиля и присвоил ему, то есть ей имя) 2) В сегодняшнем деле не то что межнациональной рознью – вообще криминалом не пахнет. Тем не менее, он выглядел озабоченным, и выпускал облако за облаком, но недолго – щелкнув пальцами, он достал телефон:

– Але! Сергей Степаныч!.. Это Дима Калинин!.. Ну из конторы!.. Ну… Надо мной вы апреле пошаманили, помните?.. Ну аллилуйя! Я тогда вас курочкой фаршированной, своей фирменной угостить обещал? Обещал! Как раз дело такое, что у меня этой курочки сейчас полный ледник в багажнике! Свежак, только с птицефабрики!.. Ну, в смысле, чем полный? Нуу-у-у… Серстепаныч! Ку-роч-ка! Я-ич-ки!.. Их немного, правда, пару десятков взял. Да!..

И не успел агент добавить, что горячий плод своей второй потаенной любви, завезет вечером лично, как из трубки неестественно громко донеслось:

– Свежак… Ледник!.. Ну, неужели! Тушка и яичко!.. Да!..

Агент Калинин такой реакции не удивился. С яркими личностями служба его сводила регулярно. Иногда с целыми кунсткамерами. Ну, работает доктор-фанатик днем и ночью, ну забыл опять покушать, ну отреагировал немного эмоционально…

Закрутились четыре колеса, подняв вихри придорожной пыли, и понесла Лили повара-любителя вперед, за медом, яблоками и другими ингредиентами, не менее секретными, чем его официальная профессия. И неведомо было ему, что сей же час еще одно колесо, пускай и не в буквальном смысле, разбитое, лежащее у обочины, вновь собралось в единое целое, стряхнуло с себя засохшую грязь и, уверенно набирая ход, покатилось по свежему, еще горячему асфальту.

2. Парфюмеры

Родион резко открыл глаза. И все. Что делать дальше, он не знал: просто уставился, не моргая, в белый потолок, на котором мерно покачивались яркие, вечерние тени.

Внутри был спокойный и неподвижный хаос – как в библиотеке после торнадо: свежую периодику и пару томов со стенда «Новинки» унесло стихией, но прочие – никуда не делись, их лишь разбросало по полу. Каким-то не повезло, и ветер зашвырнул их на или за стеллажи. Тишину разбавляла только чудом уцелевшая колонка, из которой негромко звучала «Champs Elysee».

Родиону композиция подвернулась однажды в современной обработке, он бросился искать автора и прочее его творчество, а когда догуглился до истины, был весьма раздосадован, а песню из плейлиста исключил и напрочь позабыл. А сейчас почему-то вспомнил.

Заевший трек помог парню открыть первую часть карты-загадки: он неожиданно вспомнил то, что ему снилось – будто бы он один гуляет по какому-то незнакомому, возможно европейскому городу со всеми обязательными атрибутами: пафосной архитектурой, безымянными статуями и фонтанами. Других прохожих только не было. Равно как и какой-либо осознанной мыслительной деятельности в черепной коробке прямо сейчас. Он пошевелил затекшими, будто покрытыми паутиной плечами – по коже приятно скользнуло шелковое одеяло.

Он сделал глубокий вдох: сильно, даже как-то чересчур, пахло грейпфрутами, как будто кто-то неподалеку безжалостно скальпирует и расчленяет цитрусовые.

Непреодолимого желания полежать «еще пять минуточек» не было, и он не сразу, со второй попытки приподнялся и, опершись на локоть, несколько минут неотрывно глядел в окно, где сплетничали перед сном могучие тополя, касаясь друг друга кронами и, как бы передавая тем собратьям, у которых не было возможности подсматривать в высоченное окно, кульминацию этого, безусловно, самого статичного реалити-шоу:

– Он проснулся!

Родион, сидел неподвижно, двигались одни зрачки. Его взгляд плавно переместился с убаюкивающего зеленого дождя на его естественное продолжение: призрачный пожар, разлетающийся вокруг оконного проема и почти что по всему потолку, вдруг перекинулся прямо в его дремлющее сознание и он вспомнил:

– Клиника…

Рука успела устать, и он аккуратно опустился обратно на кровать. Лежа он принялся переваривать неприлично большую порцию воспоминаний: ограбление, сумасшедший, алкоголики во дворе. А дальше… Бред какой-то. Он нахмурился. Настолько, насколько позволили безвольной массой обволакивавшие череп мимические мышцы:

– А это все точно было со мной? Это все вообще было?

Один момент определенно мог внести ясность. Борясь со все никак не отступающей слабостью, Родион провел ладонью по голове: пальцы медленно прошли сквозь густые волосы.

– Так че, это все мне приснилось что ли?..

Он собрался с силами, напрягся и сел. Тонкое одеяло спланировало на пол.

Обстановка вокруг сразу напомнила ему «Икею» куда он когда-то давно ездил с мамой. Полосатые мимимишные занавесочки на окне. Компьютерный столик с монитором неприличных размеров. Мягкое кресло, за которое, принимая во внимание его раздутость и размашистость, должен садиться ровно раз в неделю как минимум член совета директоров какого-нибудь холдинга, дабы увенчать многоступенчатой подписью, в которой, помимо, собственно, инициалов, скрыты родной город, девичья фамилия жены и кличка дочкиного хомяка, несомненно, важные бумаги. Стены были увешаны рамками с принтами, не объединенными какой-либо общей идеей. Здесь было все: от тропических пейзажей, muscle-каров посреди желтизны американских прерий, репродукций классических картин до безымянных моделей с неестественно большими губами и раритетного фото со съемок «Маппетов», запечатлевшего лягушонка Кермита, произрастающего из руки кукловода, от которого в кадр попал только край седеющей бороды, в позе роденовского «Мыслителя. В раскрытом шкафу-купе виднелись сейф и составленные друг на друга пестрые, с узорами коробки и коробочки. Напротив него – стеллаж с книгами. И, в общем-то, все. Вроде бы простенько и уютно, но в то же время холодно и пусто: ни одного носка на полу, ни одного пятна от чая или сока на столике, абсолютно чистая клавиатура, чего уж там – заношенную толстовку, висящую на этом кожаном троне, и представить трудно. Куда вели две приоткрытые двери, было не разглядеть. Родион потер как будто слегка болевшее лицо все еще плохо слушавшимися руками.

Помедлив еще минуты с две, Родион, кряхтя, встал и сделал первые шаги, еще не понимая до конца, куда собственно направляется. Его слегка качнуло в сторону – тело было как будто неродное, чужое, ноги слушались плохо. Получался довольно неплохой косплей на цирковую собачку, только начинающую осваивать азы прямохождения. Пытаться изменить направление он не стал и продолжил движение согласно получившейся траектории, которая привела его к окну. На раме не было ни намека на ручки, зато прилагалась кнопка вроде той, что поднимает-опускает стекло в авто. Парень немедленно попытался ткнуть в нее пальцем, дабы впустить в комнату спелый вечерний воздух, прошедший сквозь два фильтра – лес, темнеющий за пустой дорогой, отделяющей его от забора клиники и те самые тополя, с которыми все никак не получалось познакомиться лично, но промахнулся. Накапливая энергию для новых свершений, он рассматривал внутренний двор, который оказался нарядно украшен. Ко всем небольшим деревцам: рябинкам, декоративным елям, акациям; знакомым абстрактным скульптуркам и даже к фонтанчику посредине пруда были привязаны крупные гроздья разноцветных воздушных шаров, простых и в виде кино- и мультгероев. Между двумя пирамидальными тополями, растущими по обе стороны ворот, был растянут баннер с надписью красивым, праздничным шрифтом: «Оскар, мы любим тебя!»