Бабочка

Идет 1941 год. Я уже десять лет в тюрьме. Мне тридцать пять лет; лучшие годы своей жизни я провел в камерах и карцерах. За все это время у меня было всего лишь семь месяцев абсолютной свободы. Моим детям, которые родились от женщин-индианок должно быть теперь восемь лет. Какой ужас! Как бежит время! Я вглядываюсь в часы и минуты, которые были такими длинными из-за мук и испытаний.

Тридцать пять лет! Где Монмартр, где Белая площадь, Пигаль, пир в Малом саду, бульвар Клиши? Где Нент с лицом мадонны, чьи большие черные глаза смотрят на меня с отчаянием и чей крик в зале суда: «Не переживай, я буду искать тебя там!» — все еще звучит в моих ушах? Где Реймонд Хюберт с его «нас оправдают»? Где двенадцать «сыров» — присяжных? А «курицы»? А обвинитель? Как поживает мой отец, как чувствуют себя под немецкой оккупацией семьи моих сестер?

Сколько же раз я пытался бежать!

В первый раз я бежал из больницы, оглушив тюремщиков. Второй раз из Рио-Хаша — самый красивый побег.

Третий, четвертый, пятый и шестой — из Барранкильи. Какое невезение! Дело с мессой, которое так позорно провалилось! Динамит, неудачно взорвавшийся, брюки Кложе, зацепившиеся за навес! Снотворное, которое подействовало не сразу!

Седьмой — с Королевского острова, когда на нас донес этот подонок Бебер Селье. Не будь его, побег удался бы. И мой бедный друг Карбонери был бы жив.

Восьмой, последний — из сумасшедшего дома. Было большой ошибкой предоставить итальянцу выбирать место выхода в море. Выйди мы в море двумястами метрами ниже, около мясной лавки, нам без труда удалось бы отплыть на плоту.

Скамья Дрейфуса, невинно осужденного человека, который нашел в себе мужество жить, означает для меня многое. Мне нельзя признаваться в поражении. Я обязан попытаться бежать еще раз.

Дрейфус не сдался и до последнего момента боролся за свои права. Верно, у него был Эмиль Золя с его «Я обвиняю». Но не будь сам Дрейфус мужественным человеком, он с отчаяния бросился бы в бездну. Но он выдержал. Почему же я должен быть хуже него? Я должен отбросить мысль «бежать или умереть». Надо забыть о слове, «умереть» и думать только о том, что я выиграю в этой схватке и буду свободным.

Неожиданно я делаю важное открытие. Под самой скамьей Дрейфуса, напротив громадной скалы, волны атакуют, разбиваются и отступают с огромной силой. Тонны воды не могут разойтись в стороны, так как им преграждают путь две подковообразные скалы. У воды нет выхода, и она вынуждена вернуться в море.

Это очень важно, потому что, если я кинусь со скалы с мешком кокосовых орехов в момент, когда волна разбивается и возвращается в море, она захватит меня с собой. Я знаю, где достать джутовые мешки, в которые смогу собирать кокосовые орехи.

Первым делом надо проэксперементировать. В лунную ночь приливы выше и волны сильнее. Подожду полнолуния. Сошью джутовый мешок, наполню его сухими кокосовыми орехами и спрячу в пещере, в которую проберусь под водой и которую я обнаружил, ныряя за раками. Во второй мешок, прикрепленный к мешку с кокосовыми орехами, положу камень весом в тридцать пять килограммов.

Я очень волнуюсь перед опытом. Никому и в голову не придет, что человек способен выбрать для побега самую опасную точку — место, о которое волны разбиваются с наибольшей силой.

Но это единственное место, с которого волна может унести меня в открытое море (если мне вообще удастся оторваться от берега) и не прибить к Королевскому острову.

Мне надо бежать именно отсюда, а не с какого-либо иного места.

Я дождался полнолуния. Около камня светло, как днем. Чанг спрашивает:

— Ты готов, Бабочка? Бросай.

Волна высотой в пять метров несется, как ошалелая, на скалу и разбивается у наших ног. Но когда волна собирается отступать, мы успеваем кинуть в нее мешок, и она уносит его, как соломинку.

— Все, Чанг, все в порядке.

Через пять минут я вижу мешок на верхушке огромной волны высотой в семь или даже восемь метров, которая с невообразимой силой бросает его на то же место, с которого он начал свой путь. Нет, немного левее. Он разбивается о скалу, что напротив, расходится по швам, а кокосы разлетаются в разные стороны.

Промокшие до нитки — волны несколько раз обдали нас водой и чуть не смели со скалы — избитые и поколоченные, мы без оглядки бежали подальше от этого проклятого места.

— Плохо, Бабочка. Плохо думать побег с Чертова острова. Королевский лучше. С южной стороны можешь идти лучше.

— Но на Королевском побег обнаружат самое большее, через два часа. Мешок с кокосами передвигается только с помощью волн, и трем лодкам, что на острове, не составит труда поймать меня. Здесь нет лодок; хватятся меня только наутро; и, кроме того, они могут подумать, что я утонул во время рыбной ловли. Если выйду в шторм, ни одна лодка не сумеет добраться до Чертова острова. Поэтому я должен бежать именно отсюда. Верно?

Полдень. Мозг буквально вскипает в черепной коробке от знойного тропического солнца. Под его лучами вянут цветы и испаряется морская вода в банке, оставляя на донышке белый слой соли. Солнце заставляет воздух танцевать. Да, воздух движется на глазах, а отраженный морем свет выжигает ресницы. Я снова сижу на скамье Дрейфуса, изучаю море и лишь теперь убеждаюсь, что я круглый дурак.

Громадная волна, вдвое больше остальных волн, волна, бросившая мой мешок на скалы и разбившая его вдребезги — это седьмая волна. Каждая седьмая волна отличается от остальных.

До самого захода солнца я проверял, всегда ли после шести нормальных волн образуется волна необычных размеров.

Отклонений нет. Приходят шесть волн высотой примерно в шесть метров, а затем, на расстоянии трехсот метров от берега появляется гигантская волна, которая, приближаясь, становится все мощнее и выше. На гребне ее, в отличие от шести предыдущих волн, почти нет пены. Несется с особым шумом, напоминающим отдаленные раскаты грома. Она разбивается о скалы и неудержимо устремляется в проход между ними, но, словно попав в западню, секунд десять-пятнадцать кружится в водовороте, а потом отступает, вырывая большие камни, которые с грохотом скатываются вниз.

Я сунул в мешок с десяток кокосовых орехов, затолкал туда же камень весом в двадцать килограммов и бросил его в момент, когда седьмая волна разбивалась о скалу.

Пена мешает мне следить за мешком, но на секунду я различаю его в тот момент, когда вода, отступая, устремляется в море. Шесть последующих волн были недостаточно сильны, чтобы вернуть мешок на берег, а в момент образования седьмой волны он давно пересек границу опасной зоны. Это мое предположение, так как мешка я больше не видел.