Бабушкин сундук

Я, должно быть, очень мал, потому что еще не знаю многих и многих вещей, и что к чему. Не понимаю я, почему в углу, перед иконами, стоит старенькая няня наша, что-то шепчет и машет рукой. Я знаю только, что она молится, а что такое — молиться, еще не знаю. Шепчет она: “Господи! Помилуй Россию!” и что Россия — наша земля, где мы живем, я знаю, но почему Бог должен ее помиловать, не знаю. Няня поклонилась иконам до земли и подошла ко мне: “Здравствуй, детка!” — сказала она — “Перекрестись… Скажи: Боже, спаси папу, маму! Скажи: Боже, спаси Россию!” Я все делаю, как она говорит, крещусь и шепчу мою молитву за папу, маму и Россию. — “Вот так” — говорит няня. — “Детская молитва доходчива”. Я ничего не понимаю, но знаю, что после папы и мамы — Россия, и там — няня, Маша — молодая моя нянька, Прабушка Варвара, наш конюх — Михайло, собачка Гектор, и кот Васька. Это все — Россия. Все это я люблю, и молюсь с уверенностью, что Бог всех сохранит. Старенькая няня уходит, потом приносит горящую свечу и ставит ее перед иконами. Это значит, что сегодня — праздник. Из соседних комнат слышится голос отца и доносится ароматный дымок ладана. Он — тоже сегодня молится. Почему люди так много молятся? Этого, конечно, я не понимаю, но вопрос себе задаю.

По потолку идут, сменяя друг друга, кресты и орлы. Я смотрю на них с улыбкой: они такие милые, такие — мои, как папа с мамой. Входит старая няня со свечой в руке и говорит: “С праздником, детка!” Я ей что-то говорю, и она улыбается.

Няня снова уходит, но тут, мягко ступая, входит кот Васька. У него — хвост трубой, и он мурлычит свою песенку. Подойдя к моей кроватке, он ловко прыгает, ложится рядом со мной, и громко мурлычит, то вытягивая лапы, а то — вбирая их. Я его ласкаю, но мне уже хочется спать. Видно, еще рано, и день еще синий, но уже голубеет, и полон солнечных лучей. В доме все стихает, и только входит няня и прогоняет кота: “Ишь, барин, разлегся! Пошел, пошел… Еще дитя оцарапаешь!” Кот, обижено поджав уши, выскакивает из моей комнаты. Я знаю, что его напрасно обидели. Васька — умный котик, и зла мне не сделает. Он же меня очень любит. Как только видит, так и мурлычит песенку. Разве злой кот так сделает?

Круги на потолке становятся большими, но бледнеют. Это — потому что день. И мне все же хочется еще спать. Почему мне так хочется спать? Прабушка говорит, что это — потому что я — маленький.

Я все там же лежу, смотрю, потом смежаю глаза и засыпаю. Кажется, что меня поднимает волна, вон та синяя волна, что на картине, и несет кверху, высоко подняла, даже дух захватывает… Вся она, волна, невещественна, как будто из одного воздуха, несет, несет, все выше, выше, и, наконец, все разом обрывается: я вижу над собой доброе, милое и единственное в жизни лицо, вижу светлые, лучистые глаза, брови, ресницы, и знаю, что это — свет моей жизни, самое чудное чудо, любимое-прелюбимое, и вижу на нем всякую ямочку, самую малую черточку, и знаю, что это — жизнь моя, это — мама!

ОТЦОВСКИЕ ТРАВЫ

Задонье — степной край, и Сальские степи как раз там и начинаются. В глубине их — Зимовники, где зимуют табуны прекрасных коней, полукровок. Если кобыла аллюром не вышла, это еще ничего. Дети ее могут оказаться первостатейные. А вот если конек такой, его холостили и продавали мужикам, для работы в поле. И бывали у мужиков иной раз настоящие рысаки. Приазовский мужик — тоже особый. Он зря коня мучить не станет, всегда накормит, даст не только ячменя, но и овса, а то и — “мешку” разведет, мерку “дерти” (драного зерна), мерку высевок с ветряка, гречки, либо сухого пшена, соломенной сечки и воды. Круп от этого круглеет, шерсть лоснится, и весь конь, молодец-молодцом, высоко голову держит, за себя постоять может. При каждом хозяйстве еще полдесятины люцерны сеяли, да степного сена стога четыре накашивали. Везде были машины, чтоб резать траву на мелкие кусочки. Вот, поедет весной мужик на реку, камыша возов десять нарежет, дома порубит — и в силос, а зимой из него скотине кисленького к корму выбирает. Коровы, овцы, кони от этого вес нагуливали. Хозяйственные были наши мужики, а кони у них — чистые звери, [38] даже в церковь летят в неделю [39] с грохотом, на дыбки встают! Во какие звери! Ну, и степь, конечно, рядом, хочешь попасти коней, смело поезжай, только подальше, чтоб завистники не видели, а то — казакам донесут, а те полтину за день сдерут. [40]

38

Изменено, было “змеи”. О конях обычно “кони-звери” говорят, да и см. ниже.

39

Неделя ж. (от не делать, не работать) церк. и южн. (в млрс.) воскресенье, воскресный день. (В.Р.Я.)

40

Т.е. за потраву.

Потому и степь, особенно поблизости, нетронутая, не толоченная [41] лежала. Там отец и доставал свои лекарственные травы. Бывало, привезут, а потом — в залу, на столах разложат.

Чуть подвянет трава, а ее уже по сортам разобрали, стебли отдельно, листы, цветы — тоже. И еще денек подвянет, да в бутыль его, спиртом зальют, бумагой замотают, завернут, и — в угол, на северный конец. Там дня три, а то и больше — стоит, силы набирается, а потом отец настойку сольет, а траву еще раз спиртом нальет, и уже тот спирт на новую траву сольет, а остатки — в большой медный куб. Потом из них остаточный спирт выкуривает. Пахнет, бывало, такой спирт чистейшим французским ликером. Отец его на ликеры к Рождеству, Пасхе и пускал. Надо же и себя побаловать? Ну, а если настаивали зверобойную цветочную? Ведь аромат-то какой! И другие цветы — вроде и не так уж сильно пахнут, ну а настойка пахнет! Откуда берется запах? Отец объяснял, что в растениях есть много веществ, которые, соединившись со спиртом, приобретают аромат, потому что переходят в новые вещества.

41

Толочить или толокти что, южн. тамб. топтать, затаптывать, грязнить ногами; выбить, вытоптать траву, хлеб; убивать, утаптывать землю; трамбовать; || выпускать скотину, дать ей вытравить и вытоптать поле. (В.Р.Я.)

Мы с отцом часто перегоняли разные жидкости, и я очень любил это занятие и был способен часами наблюдать, как кипит и пузырится нагреваемая жидкость. Сначала появится на дне один серебряный пузырек, потом два, потом несколько, после первые отделятся ото дна и всплывут, а за ними уже десятки, а тут и вся жидкость начнет кипеть, пузыриться и подпрыгивать. Весело на эту игру смотреть! Особенно интересно наблюдать, как бродит какая-либо ягодная настойка, или квас, и как пузырьки газа возникают, как бы отдыхают и набираются сил, и затем смело устремляются вверх, где с сотнями других таких же пузырьков образуют пену. Целый день можно смотреть! Иной захватит при этом какую-то крошку, она ему мешает, а он ее тянет, тянет, и глядишь, вытянул! Веселая, но трудовая у этих пузырьков жизнь.

Сверкают разноцветные бутыли на полу, на полках, вдоль стен, в застекленных шкапах. Столько же бутылей в зале, да еще вянущие травы на длинных столах. Запах цветов, корней, все вместе составляет таинственную, прекрасную картину. Окна в зале открыты, но ставни прикрыты. Воздух входит из палисадника свободно, а свет золотисто голубой, это от окон и подоконников, выкрашенных в голубую краску. Стены выбелены известью с медным купоросом, отчего они тоже светятся заметной лазурью, а полы темнобурые, почти шоколадные, и по ним домотканные, светлые, с темными полосками, дорожки. Пахнет сухими цветами, ладоном, [42] зверобоем и сухой розой. Розы запасали множество и ее клали почти в каждый чай, как и липовый цвет, спорыш, бузиновый цвет и иссоп; помню, чай от кашля состоял из нескольких цветков мать-и-мачехи, Иван-да-Марьи, спорыша, липового цвета, шалфея, укропа, розмарина, бузинового цвета, розовых лепестков и ложечки парагвайского чая “матэ”. Его потребляли в большом количестве, и все — мужики, старики, старухи — очень любили.

42

Ладан, ладон м. пахучая смола, смолка; церковный ладан собирается с дерева Juniperus turifera; ладан росной, с дерева Styrax benzoin; ладан верховой, растение брань; ладан морской арх. сиб. янтарь, выкидываемый морем. Ладан земляной, корень растение мяун, || растение Asarum, копытень; || растение Geumstrictum, переполошная, репеек, баранки. Ладан кошачий, мяун. Ладан калмыцкий, Ephedra vulgaris, бирючьи ягоды, степная, калмыцкая малина, стенник, ягодный хвойник. Ладан калмыцкий также Tatarix, жидовник. (В.Р.Я.)

Отец сам составлял лекарства и очень сердился, если мужики их “хватали зараз”. Я, между прочим, убедился, что и заграницей простые люди тоже часто “хватают”, особенно, если в лекарстве есть порто, [43] или ром! [44] Всем людям свойственно “пити и веселитися”. А надо было посмотреть на одного дядьку, он живал в Сербии. Так он “лечился” красным вином, да бутылок десять за день и выдует! И представьте, простуду без всякого спорыша [45] прогонял! Но то был одиночка, музыкант да еще композитор. С него, конечно, и спрос иной.

43

Портвейн (нем. Роrtwein, от назв. г. Порту, Роrtо, в Португалии и нем. Wein вино) — крепкое виноградное вино, полученное неполным сбраживанием сусла или мезги с последующим добавлением спирта. (БРЭС)

44

Ром (англ. rum) — крепкий спиртной напиток из выдержанного спирта, полученный сбраживанием и перегонкой сока сах. тростника. (БРЭС)

45

Спорыш, растение воробьины-язычки, мурава, Corrigiola littoralis; || растение Herniaria glabra, остудник, кильник, грыжник, бахромчатая трава; || растение Perlis portula; || растение Polugonum. (В.Р.Я.)

Отец сам составлял “майский бальзам” из свежей мяты, канупера, [46] кудрявой мяты, розмарина, лаванды, тажетов, чебреца, иссопа, яблочной кожицы, укропа, петрушечного семени, чернушки, [47] кардамона. Все это он нарезывал и оставлял в чистом свином сале, на теплом месте, чтоб “вытянуло” соки, затем слегка подогревал, сливал в баночку, каковую и ставил на лед. На место старого набора трав собирал новый, и подвергал такой же обработке. После этого соединял все полученные порции бальзама, складывал в одну банку, крепко закупоривал и ставил в темный угол, закрывши толстой бумагой. “Надо, чтоб свет до бальзама не доходил”, — пояснял он, — “иначе сила лекарства понизится”. Помню, что бальзам все признавали за очень “пользительный”. Порезы, нарывы от него проходили через день-два. Даже Праба им пользовалась: “Что ж хорошее ругать! Бальзам хороший”, — говорила она. Так как я постоянно на что-либо напарывался, то я был тоже постоянным его потребителем. Часто прислуги запускали порезы, а потом, когда напухало, бежали к Прабе. У нее была своя баночка. Она их, бывало, выругает за небрежность, а потом полечит. Удивительно, что никакие нарывы бальзама не выдерживали.

46

Канупер, кануфер м. калуфер, растенье Balsamita vulgaris. (В.Р.Я.)

47

Чернушка, пряное семя и растение Nigella. Чернушка, растение (от черненьких семян), мацок, Nigella sativa. (В.Р.Я.)

Однако, чтоб его приготовить, надо было изрядно потрудиться, и отец всегда трудился. Кругом — цветы, молодая зелень, птички поют, а ему было некогда даже посмотреть на все! То везли травы из степи, Праба сама собирала и показывала, что собирать, а то к больному ехать надо. А чем болен? Поди-ка, узнай заранее, не видевши больного! Ну, папа брал наудачу разные настойки, и часто именно те, что нужно. И только, бывало, насушили тажеты, а оказывается, их-то и нужно.

Перед обедом отца увезли к больному, на хутора, а я пошел бродить по саду. Трава уже подрасла, и наши овцы целый день проводили в саду. Баран меня знал, любил и допускал к ягнятам, и мы часами с ними играли, бегали, кувыркались. Это были такие милые барашки! Я валялся на траве и думал об отцовских лекарствах. Мне хотелось и там повозиться. Вскоре, однако, прибежала няня и утащила за руку к обеду.

Праба меня строго журила: “Что же ты, забыл, что обедать надо? И почему это мы должны тебя ждать?” Папа же прямо пригрозил: “Будешь опаздывать, ничего не дадим! Хватит с тебя и молока”. Мне бы извиниться, а я, точно меня на замок захлопнули! Не могу слова вымолвить. “Да он еще упорствует!” — рассердился папа. — “Молчишь? Ну, тогда уходи в сад! Марш!” — и схватив меня за руку, вывел из столовой. Вместо того чтоб зареветь, как надо бы сделать, я действительно ушел в сад. Там я и просидел, насупившись, весь обед. Есть мне никак не хотелось, а если бы нужно было, на кухне с удовольствием покормили бы. Но в душе бурлила обида: как это мне, младшему, так несправедливо и даже грубо отказали от обеда? Ну, опоздал — подумаешь, велика важность, ну — отчитали, усадили и покормили… А то — целое дело подняли! Наверное, и самим теперь неприятно. Своей вины я никак не ощущал, я же — маленький, и мне надо такие проступки прощать. Потому? постояв минуту в саду, я направился в летнюю кухню, где обедали рабочие. Меня сейчас же усадили и накормили, а после обеда я ушел к Михайлу пить чай. “Что, влетело?” — улыбаясь, спросил он. — “Да… но я не знаю, почему…” — “Ну вот, ты же большой, так должен знать! Почему опоздал к обеду?” — “Меня же не звали!” — “Сам должен знать! А нет, так скажи: "Извините, папа!" А ты пришел, и как будто так и надо”. — “Так это потому, что не попросил прощения?” — “А то как же? В доме-то хозяин кто? Отец. Значит, к нему и надо идти. Не то — это же неуважение к батюшке”.