Бабушкин внук и его братья
Шрифт:
– По Андерсену, что ли? – вставил я.
– Именно! И-мен-но! Андерсен – наш кумир. Но он известен зрителю прежде всего в переложениях Шварца. Шварц, конечно, блестящ, но, на наш современный взгляд, излишне традиционен. И вот Шурик сочинил по знаменитым сказкам свою пьесу. А в пьесе есть пролог. Там к сочинителю дождливым вечером приходит промокший кудрявый мальчик. Сочинитель отогревает его, а этот негодник вместо благодарности ранит беднягу в сердце стрелой. Как вы догадываетесь, стрелой любви. Потому что он не кто иной, как Амур… Наша труппа, как я уже упоминал,
– Не буду я Амуром, – вдруг сообщил с пушки Николка. – Амуры голые. Я видел на картинке.
– М-да… – Демид зачесал лысину.
– Тебе сделают спереди листик, – язвительно пообещал Гошка. – Подорожник.
– Себе сделай. Лопух…
Мы запереглядывались и захихикали. Все, кроме Гошки. Младший братец-то был не без юмора. Интересно: назвал он лопухом Гошку или посоветовал ему лопух вместо подорожника?
– Мы тебе сошьем зеленые штанишки, – пообещала Маргарита. – С крылышками на лямках. Так будет даже забавнее.
– А на штанишках все равно листик, – злорадно добавил Гошка. Николка не удостоил его взглядом.
– А лук будет настоящий?
– Разумеется! – обрадовался Демид. – И после спектакля ты получишь его в награду.
– Тогда ладно.
Маргарита стала угощать нас чаем в больших фаянсовых кружках. С мелкими черными сухариками. Было уже поздно, однако мы не устояли перед соблазном. Сели на чурбаки у огонька.
Огонь был добрый. От ласкового тепла у меня даже перестали чесаться изжаленные в зарослях ноги. В этот почти летний вечер я был в старых обгорелых штанах, а под мостами и у заборов ожила задубевшая было крапива и перед окончательной гибелью кусалась по-крокодильи. К тому же и я, и Вячик, и Гошка были в репьях – теперь мы их отцепляли и бросали в камин.
На Николку больше никто не досадовал. Гошка обещал поговорить с родителями и привести «этого окаянного бомжа» на репетицию.
– Только вы следите за ним…
Демид прижал кружку к груди и поклялся.
На улице Гошка сказал:
– А я тебя помню. Вы с бабушкой нам рамку заказывали.
– Я тебя тоже узнал.
– А почему вы не звоните?
– Бабушка ваш номер посеяла.
– А отец ногу сломал. Второй месяц дома сидит. Но рамку сделал! Поехали к нам!
– Поздно сегодня. Дома будет мне «рамка»…
Но тут выяснилось, что Гошка и Николка живут в квартале от Насти. Мне все равно надо было вернуть ей «Каму».
Гошка сел на «Каму» и хотел устроить Николку на багажнике. Но тот вдруг заявил:
– Хочу с ним! – И ко мне (мы с Вячиком собирались ехать на его велосипеде). Непонятно, отчего он так. Может, все еще дулся на брата?
Спорить было некогда. Вячик сел к Гошке, а Николку я посадил перед собой, на раму дребезжащего «Прогресса».
Покатили с ветерком. Николка сидел тихо. Но когда ехали вдоль длинного неровного забора, этот малыш вдруг сказал:
– А ты знаешь, что этот забор на самом деле поезд?
Я не стал допытываться: почему поезд? Ответил: «Конечно».
Над забором катилась, не отставая от нас, выпуклая луна. Николкина макушка была рядом с моим подбородком.
Его локоны отчего-то пахли сухой теплой травой…Наконец приехали, отдали «Каму» Насте. Она уже волновалась.
– Не за велосипед, а за вас, дурни…
Через две минуты мы оказались дома у Гошки и Николки.
Их мама – пожилая, но маленькая, как девочка, – коротко возрыдала над вернувшимся блудным сыном.
– Бродяга ты бессовестный! Не смей больше…
Гошка повел нас в комнату. Там, взгромоздив загипсованную ногу на табурет, полулежал на диване знакомый клочковато-бородатый мастер. Завозился.
– Ну что? Отыскался обормот? Доберусь я до него однажды. Кабы не нога…
Заметно было, что он приложился к бутылочке, слегка пахло спиртным. Но больше пахло деревом, стружками.
– Папа, ребята помогали Николку искать. Ты вот его, Альку, помнишь? Он с бабушкой рамку заказывал.
– А! Ну как же! Гошик, дай с полки!
Гошка грузно встал на табурет у стеллажа со всяким инструментами и фигурками из желтого дерева. Потом спрыгнул (мигнули лампочки).
– Вот…
Рамка была как прежняя. Ну, только лак свежий. Узоры – в точности. Я взял ее в ладони, пригляделся. Она, кажется, была склеена не только в углах, но и пополам – где верхний и нижний бруски.
Гошкин отец опять повозился и сказал с удовольствием:
– Заметил? Я не стал делать ее новую целиком, а заменил сгоревшую половину. Можно считать, что это отреставрированное изделие. Так оно, наверно, лучше? Семейная реликвия все-таки…
– Ух ты… – Я побаюкал рамку, как котенка. – Бабушка просто растает…
– Не надо, – с налетом важности улыбнулся Гошкин отец. – Роль Снегурочки не для бабушек. Скажет спасибо, и ладно…
– Спасибо, – сказал я. – Только знаете что? У меня с собой денег-то нет, я не знал… Можно, я рамку сейчас возьму, а завтра мы обязательно расплатимся? Мне рамка нужна, чтобы дома не влетело за поздний приход. А то мы столько мотались по улицам… – Это я деликатно намекнул на свои заслуги в поисках Николки.
– Забирай, забирай, – великодушно сказал мастер.
– Вот хорошо! А… сколько денег надо будет принести? – И подумал: найдутся ли они нынче у бабушки?
Он довольно улыбнулся:
– А нисколько не надо. Вы теперь вроде как друзья с Гошиком. К тому же мне эта работа была одна радость. Можно сказать, приобщился к старинным мастерам.
– Ой… спасибо. Только бабушка, наверно, не согласится. Она в таких делах такая… щепетильная.
Гошкин отец насупился, но, по-моему, не всерьез.
– Понятно, бабушка человек принципов. Но вот я тоже щепетильный. Да… Если мой подарок не берут, я обижаюсь.
– А это подарок, да?
– Да. И потом, не бабушке, а тебе. Такая вот ситуация…
– Тогда… еще раз спасибо.
– Меня зовут Дмитрий Алексеевич, – сообщил он и почесал клочковатую бороду с крошками. – Заходите к нам, братцы. Гошка у меня положительный. А может, придется опять Николку ловить… Я вот доберусь до него, только встану.
Он велел Гошке найти плотную бумагу и упаковать рамку.