Бафомет
Шрифт:
Колокола как раз отзвонили к погашению огней, когда третий брат-послушник стал настойчиво домогаться, чтобы его в сей поздний час выслушал Командор; он поведал, что за день до спора, вскоре после партии в шахматы, брат Мальвуази, окликнув в коридоре юного сира де Бозеана, велел ему следовать за собою в келью; на что вышеозначенный Бозеан, доселе носивший черное с белым одеяние пажей Храма, осмелился возразить вышеназванному брату-рыцарю, что он не состоит у него на службе и выше его по происхождению, и если когда-нибудь кто-то из Бозеанов преклонит колено перед кем-нибудь из Мальвуази, то разве что по собственной воле; но, поскольку он знает его как друга своего господина, то готов честнейшим образом удовлетворить его по какому бы то ни было поводу, если только брат-рыцарь учтиво его об этом попросит. Брат-послушник добавил, что, сочтя для себя благоразумным удалиться — из опасения, что рыцарь позовет его в свидетели дерзостных речей сира Ожье или потребует оказать содействие, если захочет вдруг выместить на подростке свой гнев, как то обычно бывало с оруженосцами и послушниками, подававшими ему повод к недовольству, — он все же успел увидеть, как брат Мальвуази оглядывается по сторонам; после чего, уверившись, что в проходе клуатра, где они оба находились, их никто не видит, склонился перед сиром де Бозеаном и, схватив правую руку отрока, поцеловал ее со смирением, которое брат-послушник счел, в силу его неуместности, притворным. Что позже юный Бозеан появлялся повсюду в крепости облаченным в ливрею с гербами Мальвуази. Что он был среди виночерпиев во время вечерней трапезы. Что вскоре после повечерия под тем предлогом, что ему нужно доставить наружу послание брата Мальвуази, он
Командор был человеком суровым и недалеким, но насколько он пребывал в неведении об учениях, издавна передававшихся в лоне Ордена, блюдя единственно букву устава и не вникая в секреты, пестовавшиеся отдельными группами братьев, настолько же выказывал себя бдительным и коварным, присматривая единственно за внешними проявлениями всякий раз, когда дело касалось негласного нарушения исходного распорядка.
Как только Командор завершил свое предварительное расследование, хотя ныне и присно он знал куда больше, ничем не выдавая того, что донесли его собственные источники, — ибо на самом деле завистливая озлобленность братьев-послушников по отношению к пажам служила ему ценнейшей опорой, — дабы прервать молчание, явно предумышленно поддерживаемое вокруг него касательно этих незначительных деталей, он по выходе из-за стола довел до общего сведения, что отныне никто из братьев-рыцарей не обладает более чрезмерной доселе привилегией содержать в его цитадели иных пажей помимо щитоносцев и послушников, право на которых даровано им уставом. И что юные миряне, которые проживали там и не домогались посвящения в Орден, будут вскорости удалены.
Так как это решение вызвало у братьев-рыцарей всплеск эмоций, Командор собрал капитул и в присутствии прибывшего тем временем Смотрителя Ордена изложил на нем недавнее прискорбное происшествие, не преминув пожаловаться на то неведение, в котором его держали. Смущенные присутствием Смотрителя, явившегося для передачи всей полноты полномочий Командору прямо от Великого Магистра, большинство братьев присоединилось к его решению.
Уверившись, что заставил уважать предписываемую уставом дисциплину, Командор, ко всеобщему удивлению, велел привести юного сира де Бозеана, облаченного в ливрею де Мальвуази, и потребовал от него повторить то, что тот ему уже поведал.
Достаточно смущенный тем, что оказался в присутствии капитула, и заметив сверх того простершегося in venia [1] у ног Командора брата де Мальвуази, юноша запинаясь пробормотал, что у него никогда не было жалоб ни на кого из братства, на что по знаку Командора сиру Ожье обнажили ягодицы, на которых любой мог различить следы недавнего бичевания. Со стороны большинства братьев поднялся ропот, тогда как остальные в молчании склонили головы или отвернулись.
Смотритель Ордена, с почтением обратившись к юному сиру де Бозеану, призвал его не колеблясь назвать виновника, если не пособника, этого деяния среди братьев и объявить, по доброй ли воле претерпел он его или был к тому принуждаем, чтобы по крайней мере можно было снять обвинение с брата де Мальвуази.
1
Покаянно (лат.).
Убедившись, что сир Ожье упорствует в молчании, Командор встал со своего места и, направившись к юноше, взял его за руку и надел ему на палец кольцо — после чего, не говоря ни слова, вновь уселся. Покуда все онемели от удивления, а юный паж, покраснев и потупив взор, тем не менее не пошевелился, по-прежнему не без некоторой развязности подбоченясь одной рукою, Командор внезапно бросил к его ногам белую рясу. Когда же сир Ожье не потрудился ее поднять, по знаку Командора к нему приблизился солдат, который поднял рясу и положил руку на плечо де Бозеана. Командор чуть наклонился вперед, опираясь о подлокотник кресла. Сир Ожье преклонил колено перед Командором и Смотрителем Ордена и склонился перед капитулом. Его отвели в застенок. Одни подумали в этот момент, что, передав ему кольцо и бросив к его ногам белую рясу, Командор дал понять, что безмолвно признает за ним статус щитоносца и тем самым распространяет свое правосудие на личность благородного молодого мирянина. Другие сочли это за жест порицания в адрес тех братьев, которые меж собой ввели сира де Бозеана в ранг щитоносца.
Далее означенный Командор велел брату де Маль-вуази подняться и предписал ему в качестве покаяния оставаться у себя в келье — во-первых, за то, что тот использовал в качестве ставки в игре персону отрока, прекрасно зная, что сама игра эта запрещена; во-вторых, за глумление над долготерпением Командора, выразившееся в том, что брат-рыцарь заставил отрока сменить черное одеяние пажа Храма на ливрею с гербами де Мальвуази.
Когда оба наказанных покинули с этим капитул, Командор объявил, что младой сир Ожье так или иначе лгал; но что на самом деле то ли с братом де Мальвуази, то ли с братом де Шансо его связывает некая тайна. Что Бозеан, не сумев покинуть крепость, ко времени погашения огней сам пришел к нему с жалобой на насилие, жертвой которого он якобы стал. Что в тот момент он утверждал, будто брат де Мальвуази, заманив его под каким-то предлогом в свою келью, учинил ему столь же внезапную, сколь и жестокую порку и не выпускал до тех пор, пока отрок не облачился в ливрею с гербами этого брата-рыцаря; посему он умолял, чтобы его отослали обратно в Палансе. Так как он боялся возвращаться к своему новому хозяину, или по крайней мере делал вид, что боится, и поскольку юный паж в равной степени отказывался возобновить свое служение брату Лаиру, — продолжал Командор, — он сам укрыл его на ночь в соседней келье, и не подумав о том, чтобы выпустить его из крепости после столь весомых обвинений. Чему, между прочим, был поутру очень рад, узнав от брата-послушника, что вышеозначенный сир де Бозеан сам побудил выпороть себя прежнего оруженосца брата Мальвуази; оный же, отныне щитоносец брата де Буа-Гильбера, предался этому с таким рвением, что сиру Ожье, догадавшемуся о его сильнейшей ревности, пришлось, чтобы приостановить подобную месть, подарить ему браслет. Братья-рыцари не могли удержаться от смеха, когда Командор уточнил, что этот оруженосец закован в кандалы, на что он заметил, что в их общине наверняка веет дух зла, коли такая прискорбная деталь могла вызвать веселье у собравшихся на капитул братьев. Командор добавил, что не хочет углубляться в случившееся с сиром де Бозеаном и двумя братьями-рыцарями: ко всему прочему, он отнюдь не убежден в пресловутой шахматной партии, о которой простодушно поведали братья-послушники; но, коли его хотели одурачить, одурачить в свою очередь может и он. За последние часы у него почти не осталось сомнений, что по Командорству рыщет измена. Ибо и в самом деле, если бы сии мрачные события разворачивались именно так, как о них рассказал ему сир Ожье, ничто не помешало бы ему при желании в любой момент их предотвратить, а не, все обдумав, покидать крепость; почему же он предпочел подчиниться прихотям брата де Мальвуази, а потом попытался ускользнуть, вместо того чтобы при всех испросить право немедленно удалиться из крепости? По тем же самым причинам, кои повлекли за собой его безмолвие перед капитулом. Виновен сей отрок во лжи или не виновен, в его намерения входило предать гласности не только реальные, но и вымышленные беспорядки, насаждаемые здесь братьями де Мальвуази и де Шансо. И в довершение он добавил, что последний был обнаружен в весьма плачевном состоянии, и, когда вновь восстановилось спокойствие, немедля призвал брата де Буа-Гильбера и попросил его изложить капитулу то опасное предприятие, которое позволило вернуть вышеупомянутого брата-рыцаря живым.
Брат де Буа-Гильбер сообщил в нескольких словах, что, когда среди ночи щитоносец брата Лаира в одиночку возвратился в крепость, он был едва жив: в Палансе, едва переводя дыхание поведал он, королевские приставы пытают его господина.
Буа-Гильбер добавил, что, тотчас же оцепив все выходы из соседнего имения силами пятидесяти сарацин-наймитов (присутствие которых хранилось Командором в глубочайшей тайне), он во главе
своего эскадрона ворвался в Палансе: обнаружив, что на подступах к усадьбе оборона толком не предусмотрена (ибо, согласно статьям дарственной, покровительство ей оказывал сам Командор), он не преминул опрокинуть и перебить жандармов бальи, после чего проник внутрь имения; что, будучи вынужден прибегнуть к насилию, он счел правильным побыстрее довести его до конца; что в сопровождении десятка своих людей он в конце концов схватил мадам де Палансе, которую застал, когда она держала совет с двумя посланниками Ногаре; что, захватив их, он вырвал брата Лаира из рук пыточных дел мастеров; что, сея среди окрестных подворий огонь и ужас, ему удалось доставить обратно более или менее помятыми и благородную даму, и двух уважаемых господ королевских посланцев, и, насколько ему позволил его эскорт, всех остальных востребованных Командором лиц; те же, кто ускользнул от него живым, несомненно поднимут тревогу на тысячу лье вокруг. И посему следует ожидать, что командорство Сен-Ви рано или поздно будет обложено сенешальством бальи. На этом брат де Буа-Гильбер смолк и отер чело.Так как известие об этом набеге, предпринятом под покровом ночи без ведома большинства из них, скорее повергло братьев в растерянность, нежели вызвало одобрение, невзирая даже на то, что речь шла о жизни одного из них, а с другой стороны, в своем внешне надежном спокойствии они никак не подозревали, что Королевский Совет способен строить им козни, которые своей низменностью подвигнут Командора на столь крайние меры, — этот последний заявил, что у него были на то достаточные основания: он отнюдь не хотел открыто восставать против королевской власти, какими бы дурными ни были слухи, доведенные до его сведения Смотрителем по просьбе Великого Магистра, он призывает братьев-рыцарей воспользоваться отсрочкой, предоставленной течением событий, дабы стереть мельчайший след лихоимства или постыдных деяний в лоне как Командорства, так и всего Храма. И если Святой Орден в один из ближайших дней будет призван отчитаться перед Папой за свое славное прошлое, он обязан загодя опровергнуть любые клеветнические наветы; даже если бы это плачевное происшествие и не приключилось, Королевскому Совету достало бы изобретательности, чтобы сфабриковать нечто непредвиденное, так что нужно тем паче радоваться, что скандал был вовремя потушен в лоне Командорства и в согласии с уставом Ордена, чтобы каждый приготовился предстать с чистой совестью перед правосудием Церкви, безупречными защитниками которой продолжают оставаться рыцари. Коли такова воля Великого Магистра, то ее надо уважать.
Распустив капитул, Командор попросил остаться Смотрителя и Сенешаля, чтобы вместе выслушать исповедь брата Лаира де Шансо: последний с трудом вошел в залу, поддерживаемый двумя щитоносцами, поскольку палач в Палансе с тщанием искалечил ему ноги. Командор спросил, какого рода признание пытались у него вырвать; брат ответствовал, что королевский посланник стремился изобличить его в похищении младого сира де Бозеана, в котором обвинила его мадам де Палансе, он же, как мог, отрицал, что отрок, коего, как он признал, по согласию благородной дамы выбрал себе в пажи, заточен в крепости; что, напротив, обеспокоенный исчезновением юноши, он искренне счел, будто тот вернулся в Палансе; и что не явился бы туда сам, если бы не надеялся его отыскать. На что королевский посланник, отбросив как лживые подобные утверждения, предал его пыткам: те продолжались до тех пор, пока на исходе своих сил брат-рыцарь не надумал ответить, что в этот день его привела в Палансе завязывающаяся любовная связь. И на этом подобии признания ему предоставили небольшую передышку; он умирал от стыда, когда в имение наконец ворвался брат де Буа-Гильбер.
Командор обратился к брату Лаиру с несколькими словами утешения, призывая покаяться и ни в коем случае не терять надежду на Божественное милосердие, тем более что в подобных крайних обстоятельствах он предпочел покрыть себя бесчестием, но не подтвердить позорящие Святой Орден наветы. И с этим он передал слово Смотрителю.
На просьбу коего со всей честностью и откровенностью поведать, не сама ли мадам де Палансе предложила ему услуги своего племянника, брат Лаир ответствовал, что нет. Прежде чем признаться, когда и как он его встретил и по какой причине привлек к себе в качестве пажа, брат де Шансо, неоднократно выказывая признаки раскаяния и проливая слезы по поводу необузданных беспорядков, причиной коих он стал, раз за разом кляня себя за то, что навлек несчастье на голову того, кого все еще считал невинным, сообщил, что в тот год на протяжении всей Страстной недели его ночь за ночью неотступно преследовало во сне одно и то же видение, хотя он и крепко спал: ему снилось, что он преследует в лесу оленя, а затем зверь вдруг останавливался и поворачивал к нему свою голову: хоть ее и венчали оленьи рога, под ними виднелось юношеское лицо; сквозь раздираемый сворой собак мех появлялось обнаженное тело отрока; нее это снилось ему, если он не ошибается, одну-две мерные ночи; в дальнейшем эти видения разворачивались куда быстрее, чем поначалу, само сновидение, казалось ему, видоизменялось, ибо отрок то скрывался в каком-то логовище, то затаивался в чащобе или прятался за стволом дерева, и из-за преграды медленно восставали оленьи рога: наконец, за ними выдвигалось лицо, и отрок обеими руками показывал ему нос. Таким был его сон. Здесь Смотритель прервал брата-рыцаря вопросом, испытывал ли тот какое-либо удовольствие, пока все это ему снилось; брат Лаир отвечал, что сновидение его раздражало и что принужденный раз за разом его видеть, он начал находить в этом раздражении удовольствие, хотя и ощущал, что оно преисполнено печали. И, продолжая свой рассказ, поведал, что, когда пришла его очередь объезжать верховым дозором границы владения Палансе, огибая леса у Сен-Ви, он внезапно наткнулся на богато одетого юного отрока, который, по-видимому, гулял в лесу и любезно его поприветствовал; в изумлении узнав юношу, много раз дразнившего его в вышеупомянутом сне, — так ему показалось, ибо, хотя он и не мог подробно описать черты юноши, его тем не менее тут же обуяло знакомое ощущение, — брат-рыцарь спросил, не родственник ли он хозяйки Палансе или просто находится у нее в услужении; что означенный юноша объявил, что его зовут Ожье, сир де Бозеан, и покуда он находится под опекой своей тетушки, госпожи этих мест; что, пока они беседовали, сир де Бозеан, лаская и оглаживая коня брата Ла-ира, заметил над одной из его бабок омерзительную опухоль, которую конюхи в крепости отчаялись вылечить; что, когда сир Ожье предложил испробовать на этом нарыве пластырь своего собственного изготовления, брат-рыцарь согласился и, посадив юношу на круп коня, отправился с ним в сторону Палансе; что за время пути младой Бозеан выказал массу познаний, которыми он, похоже, обладал в отношении как лечебных свойств произраставших в округе трав, так и разнообразных пород птиц, выращиваемых, по его словам, им в вольере, — повергнув тем самым брата-рыцаря в изумление; что пластырь в дальнейшем принес несомненную пользу; что во время пребывания в Палансе, отдавая дань почтения благородной даме, он многажды восхвалял образованность ее племянника; что он не удержался от намека, сколь счастлив был бы располагать столь ученым и любезным отроком, достигшим подобающего щитоносцу возраста; что он дошел до того, что обратился к ней с соответствующей просьбой; что хозяйка Палансе категорически ему отказала, ссылаясь на слабое здоровье отрока, что показалось брату-рыцарю весьма сомнительным, поскольку на первый взгляд он счел юношу вполне сформировавшимся и от природы крепким. Что владелица Палансе уступила ему лишь во время следующего свидания, проявив даже известную предупредительность и выделив двух скакунов из своей конюшни, которых отрок с большой сноровкой и привел за собой в день своего вступления в Командорство.
На вопрос Смотрителя Ордена, правда ли, что во время некоторых поездок сир де Бозеан не пользовался своей лошадью, а располагался на крупе коня брата де Лаира, а иногда даже (как утверждали братья-послушники) вышеозначенный сир Ожье располагался между холкой и седлом коня своего господина, брат Лаир заметил, что это было самое удобное положение, чтобы беседовать между собой, как у них вошло в привычку во время прогулок.
На это Командор велел Сенешалю увести брата де Шансо и, оставшись наедине со Смотрителем Ордена, заявил ему, что какие бы события ни случились в ближайшем будущем, никто не посмеет сказать, будто славное древо Святого Ордена принесло дурные плоды: они будут заблаговременно отсечены. Смотритель не сумел полностью скрыть свои чувства: но поскольку он явился передать Командору от Великого Магистра всю полноту власти, то ли из-за усталости, то ли с безнадежностью оценивая положение Святого Ордена, он промолчал, показав тем самым, что внутри крепости за судьбы своих братьев по-прежнему отвечает единственно Командор.