Багратион. Бог рати он

Имелось, скорее всего, в виду, что чрез всю Россию привез к ним, в Белокаменную, смертельно израненного сына и мужа, а спустя месяц разделил их семейное горе.

Позже случился поворот и в его, Багратионовой, судьбе. И несомненно, теперь уже с помощью Бориса Андреевича — вытребовал к себе в полк, как только введен был в должность полкового командира.

Однако и нынче припомнились в разговоре те же, когда-то сказанные старым князем Голицыным слова. И с новым как будто обещанием: мы о тебе помним, не забудем.

Сразу как-то кольнуло в сердце: «Разве не я сам до сей, петербургской, поры стоил свою судьбу? И не искательством, не с помощью протекций, а собственною отвагою, умом и радением по службе, какой бы она — легкою или тяжелою — ни была, творил свой путь»..

Тетиной радости не было границ, когда он появился в новой квартире на Миллионной.

— Теперь я тебя не отпущу, пока ты всем сердцем не разделишь со мною моего счастья. Смотри, какая просторная, светлая и удобная у нас квартира! Нет-нет, Петр, ты не делай вежливое и нарочито довольное лицо — ты радуйся со мною! Гляди, вот это — детская. Она — для наших старших мальчиков.

Изящная, легкая, вся — сгусток энергии, Анна Александровна провела племянника в просторную, с двумя большими окнами квадратную комнату. Навстречу маме и гостю выбежал пятилетний Андрюша, а за ним — его погодок Саша.

— Мальчики, мальчики, что надо сказать вашему дяде, которого вы давно уже не видели и, верю, по которому ужасно соскучились?

Андрюша с Сашей с восторженными криками бросились к князю Петру и повисли у него на шее, для чего он нарочно пригнулся.

— Здравствуйте, дядя Петя!

— Как же они выросли! — воскликнул Багратион. — Особенно Саша. Он скоро догонит Андрея.

— Ладно, мальчики, идите к Иоганну Ивановичу — у вас сейчас классы.

Князь Петр перевел взгляд на Анну Александровну: Боже, как подлинно счастлива и как хороша его тетя! Лицо ее светилось, глаза, всегда такие живые, будто они вобрали в себя всю ее огромную душу, были особенно лучезарны.

— Ну вот, теперь — комната Коленьки. Хочешь на него посмотреть, моего самого младшенького?

— Ему уже, должно быть, около года?

— Что ты, Петенька! Второй уже пошел! Мои сыновья растут. Тут ты прав — один обгоняет другого…

Из комнаты в дальнем конце слышались звуки клавесина.

— Не будем мешать Лизаньке — у нее уроки. Только третьего дня она начала их брать. Здесь, в Петербурге, несравненно удобнее, чем в Москве, дать детям образование. Учителей всякого рода — не оберешься. Вот почему я так счастлива переезду. Но дети, ух учеба и развитие — одна причина, которая делает меня счастливой. Другая — возможности, которые столичная жизнь открывает мне самой. И что — скажу прямо — льстит моему самолюбию.

Они прошли в гостиную и сели на кушетку.

— Ты знаешь меня: никогда и ни у кого я не искала для себя никакой протекции. Я жила в Москве, где у меня и так была масса знакомых и очень близких мне людей, которых любила я и которые отвечали мне теми же искренними чувствами. Вот за что я так любила и продолжаю любить родную Москву. Но здесь, в Петербурге, я открыла для себя такую сторону жизни, которую до сих пор не знала.

— И в чем же эта новая сторона? — поинтересовался Петр.

— В том, мой друг, что я по-новому увидела себя самое.

— Сие необыкновенно.

— Вот именно! Я увидела, Петр, что я на самом деле стою и что я — мой ум, мое воспитание и образованность, наконец, мое очарование, что для женщины немаловажно, — все это ни в коей мере не уступает перед теми, кто здесь — столичные круги и высший свет.

— Высший свет это, конечно, двор. Увы, мне сие трудно представить. Давний мой визит вместе с вами, тетенька, во дворец князя Потемкина — моя единственная встреча с теми, кто хотя бы приближенно мог относить себя к свету. А что касается императорского двора — его совершенно не представляю.

— И я до сих пор никогда не была при дворе. В том-то все и дело, что оказалась впервые на вечере в Эрмитаже, в присутствии самой императрицы. И нашла, что я достойна того, чтобы пользоваться вниманием, которого многие в том, высшем, кругу добиваются по десяти и пятнадцати лет.

Анна Александровна просто, но так, что за каждым ее словом чувствовалась гордость собой, поведала племяннику, как была представлена государыне и как ее величество удостоила ее ласковыми словами.

— А ведь я, мой друг, повторю еще раз, никак и ничем не добивалась высочайшего внимания к своей особе.

Князь Петр тотчас поведал тете о своем разговоре с ее мужем Борисом Андреевичем. И о сомнениях, которые вызвал у него тот разговор.

Петр сходился с тетею в том, что должно высоко нести свое достоинство, никогда не заискивая пред сильными мира сего. Но стоит ли в таком случае находить достойным твоего восхищения их, стоящих высоко над тобою, внимания к твоей персоне? И более того — считать сие мерилом твоей собственной значимости.

— Ты служишь чему и кому? — Царственная повадка княжны Грузинской вдруг явно проявилась в том, как Анна Александровна вскинула свою красивую голову. — Жизнь свою ты, князь Багратион, готов отдать отечеству и монарху, что блестяще уже успел доказать не раз. В таком случае разве государыня, великие князья не вправе знать о твоих поступках? Разве сие не их обязанность — отдать должное твоей одаренности, твоему искусному и достойному похвал поведению на поле боя, наконец, твоей преданности престолу?

— Награды не выпрашивают. Разве не вы, тетя, только что говорили о презрении к искательству? — остановил ее племянник.

— Друг мой! — Анна Александровна взяла его руку. — Верно и в свое время оценить содеянное означает поощрить к свершениям новым. Как бы одарить крыльями того, кто только и ждет, чтобы подняться еще выше. А свершения подданных — могущество и слава монархов. Разве твои ратные подвиги не к сим великим понятиям устремлены? Всею душою я чувствую: ты — горный орел. И ты обязательно обретешь крылья, с помощью которых непременно поднимешься в такие выси, которых до тебя еще никто не достигал. И тебе вовек будет благодарна Россия.

При последних словах тети в гостиную стремительною походкой вошла средних лет дама и, приветливо улыбаясь, произнесла по-французски:

— Я вам не помешала?

— О, как я вам рада, мадам Лебрен! Представьте, я только что собиралась рассказать о вас моему племяннику. Горю желанием представить вас друг другу.

Анна Александровна сказала, что Виже Лебрен — самая превосходная, самая известная в Петербурге парижская художница. Князя же Петра отрекомендовала как героя недавней войны.