Багратион. Бог рати он

Однако сию замечательную, природою созданную наружность прекрасно дополнял наряд мальтийского рыцаря, который он носил: красный кафтан французского покроя на черной подкладке и белый мальтийский крест на груди, повешенный на широкой, черного же цвета ленте.

Только тогда, при первой же встрече с необычным итальянским графом и мальтийским рыцарем, молодая графиня Скавронская, должно быть, впервые осознала, что же такое настоящая любовь, что соединяет не только тела, но главным образом души мужчины и женщины.

Впрочем, поначалу разговор моряка-рыцаря не отличался ни живостью, ни игривостью и бойкостью, что было характерно для романов того времени. Литта, хотя и был человек весьма развитой, умный и тонкий, вел себя сдержанно, никак не выдавая возникших и в нем самом сердечных чувств. Он лишь рассказывал жене русского посла о далеких странствиях, и она любила подолгу слушать эти рассказы. И ни один самый чуткий и зоркий наблюдатель не уловил бы в их беседе никакого намека на взаимное влечение друг к другу.

Чувство вдруг вспыхнуло вновь, когда после смерти мужа вдова оказалась в Санкт-Петербурге с двумя дочерьми и здесь, уже при дворе Павла Первого, встретилась со своим экстравагантным поклонником.

К той поре между Российскою империею и Мальтийским орденом уже возникли самые тесные отношения. Российский император увидел в рыцарстве древнего, но далекого от русского православия ордена средство духовного преобразования родного общества. Более того, государь на глазах всей Европы взял Мальтийский орден под свою защиту и принял на себя сан великого магистра. Торжественный обряд над императором и всем его семейством Мальтийский орден поручил исполнить своему полномочному представителю в Санкт-Петербурге графу Джулио Литте.

Но у Литты оказалась и своя потаенная мечта, которую он решил осуществить в России, — обвенчаться с вдовствующей графинею Скавронской. Он готов был принять подданство приютившей его державы. Но как было избавиться от обета безбрачия, что дал он в день своего вступления в рыцарство? Помочь ему в сем предприятии взялся российский император, он же и великий магистр ордена. Так наконец соединились два любящих, внезапно открывшихся друг другу сердца.

Теперь в Вене дочь бывшей графини Скавронской, встретив в салоне Андрея Кирилловича импозантного незнакомца в костюме мальтийских цветов, невольно вспомнила историю знакомства своей мама и своего нынешнего отчима. И тут же содрогнулась: не свяжет ли и ее, нынешнюю княгиню Багратион, судьба с этим незнакомцем в благородном и загадочном облике мальтийского рыцаря?

Нельзя сказать, что Меттерних был писаный красавец, хотя, безусловно, черты лица его были привлекательны: большие голубые глаза, прямой нос, чувственные губы. Однако скорее не внешность, но нечто иное с первой же встречи притягивало к этому человеку всех, с кем он входил в какие-либо отношения, особенно, и в первую очередь, женщин.

Достоинства сии, казалось, состояли в остром уме и добродушии этого человека. Но добродушие, открытость были показными, он не давал глубоко затаенной мысли прорваться наружу, не впускал в свое сердце ни одно существо человеческое, сколь ни оказывалось оно ему приятным.

Это происходило оттого, что Клеменс Венцель Непомук Лотар граф Меттерних был дипломатом. И хотя он в свои неполных тридцать лет достиг только первой дипломатической должности — посланника Австрии в Саксонии, он ощущал себя недюжинной личностью, коей предстоит совершить немало славного и поистине великого. И этим качеством превосходства перед другими в первую очередь пленялись многие женщины, до которых Меттерних был большой охотник.

Вероятнее всего, и красный мальтийский плащ на черной подкладке был из тех тонко рассчитанных аксессуаров, что необходимы личности неординарной, чтобы с первой же встречи оставить о себе неизгладимое впечатление.

— Так вы, очаровательная княгиня, только что из Санкт-Петербурга? — Голубые, чуть навыкате лучистые глаза Меттерниха источали не просто любопытство, но подчеркнутое восхищение только что представленной ему русской красавицей. — И надолго в наши края? Или вы держите путь куда-нибудь в иные пределы?

— Обычно я довольствуюсь тем местом, где в данный момент нахожусь, — с долей таинственности, которая так шла ей, ответила княгиня.

— О, насколько я понял, вы решили сделать свое отечество из собственной кареты? — улыбнулся Меттерних вдруг пришедшему ему в голову каламбуру. — В таком случае, милая княгиня, вы в любом месте будете чувствовать себя счастливой — счастие вы возите с собой. В отличие от вас я, увы, с некоторых пор не могу позволить себе разнообразия, поскольку привязан к постоянному месту службы. И обречен разделять судьбу с таким унылым и скучным субъектом, что находится теперь перед вами.

— Вы так недовольны и собою, и собственной планидой, граф? — произнесла она. — По вам я бы этого не сказала.

— О, это особенность дипломата: скрывать истинное положение вещей. В моем случае это означает: за наигранным благодушием прятать пустоту, с неких пор поселившуюся в собственном сердце. А разве сердцу, как вместилищу радости и счастья, положено быть не наполненному до самых краев?

Произошел как бы обычный светский разговор. Но за этим, казалось бы, привычным флиртом и она и он вдруг почувствовали, что между ними пробежал какой-то электрический заряд.

— Как жаль, что мой вызов в Вену кончается через два дня и мне надо будет следовать в скучный и серый Дрезден, — стараясь не отводить свой взгляд от ее свежего, вдруг озарившегося нежным румянцем лица, вздохнул он. — Ах, почему мы не встретились с вами там, в Дрездене, где одно ваше пребывание могло оживить краски этого города — моего теперешнего пристанища?

Княгиня Багратион чуть потупила взор:

— А разве моей карете, моему отечеству, как вы ее назвали, заказано переместиться в ваш Дрезден?

Рука Меттерниха коснулась ее руки и поднесла ее к своим губам.

— Ваше сиятельство! Княгиня! — произнес он дрожащим от волнения голосом. — Как вы великодушны: возить с собою счастье, чтобы не только пользоваться им самою, но и делиться им с ближним!

Два оставшихся дня пролетели как один миг. Утром он посылал ей в гостиницу букеты цветов, затем являлся сам к кофею. Потом они вместе обедали, а вечером вновь встречались во дворце Разумовского.

— Так когда же вы намереваетесь перенести свое отечество в Дрезден? — спросил он ее, уже садясь в экипаж.

— Когда? — засмеялась она. — Человек становится эмигрантом не вдруг. Для того чтобы решение окончательно созрело, что-то внутри должно перегореть. Но обещаю: о моем приезде вы будете заранее оповещены:

«Господи! Неужели ты услышал мои молитвы и наконец послал мне того, кто так понял мою душу! — сказала она себе, оставшись одна. — Мой удел — свобода, мой удел — я сама, моя собственная судьба. И нет мне совершенно дела до тех, кто был когда-то рядом со мною, кто готов был оставаться у моих ног, думая о том, что тем самым принесет мне счастье. Сердце мое алчет большего и чудодейственного, оно алчет любви. И не той, что связывает накрепко и навечно, а любви, готовой сжечь и испепелить. Человек, который способен дать мне такое чувство, — это Клеменс. Да-да, Клеменс Меттерних, избранник своей собственной и в то же время моей судьбы».