Чтение онлайн

ЖАНРЫ

Багровый лепесток и белый
Шрифт:

Конфетка подходит к окошку экипажа и поднимает фонарь к темному стеклу. Внутри шевелится что-то белое.

— Агнес?

— Моя… Святая Сестра…

Конфетка распахивает дверцу — Агнес съежилась на полу, подтянув колени к подбородку. Подбородок запачкан рвотой, глаза почти не видны под распухшими веками, веки едва поднимаются, приоткрывая лишь узенькую молочно-белую полоску. Агнес настолько окоченела, что больше не дрожит, а губы, намазанные кремом, по-прежнему выглядят как бутон розы. Слава Богу, она одета не в одну только ночную рубашку. Красный халат плотного шелка в восточном стиле лишь отчасти прикрывает белую

рубашку; спереди он застегнут кое-как, большая часть пуговиц не в тех петлях. Ноги Агнес забинтованы по щиколотку, поверх бинтов на ногах — свободные вязаные шлепанцы; шерсть пропитана талым снегом и колюча от приставших к ней сучков и веточек.

— Пожалуйста, — говорит Агнес, не в силах поднять голову с колен, — скажи, что пришло мое время.

— Твое время?

— Отправиться с тобою… в Обитель.

Она облизывает губы, тщетно пытаясь вялым языком удалить с губы комочек подсохшей рвоты, прилипший к крему.

— Пока н-нет, — отвечает Конфетка, подавляя отвращение и стараясь говорить с властностью ангела.

— Они дают мне яд, — плаксиво жалуется Агнес.

Голова ее снова опускается, и влажные пряди тонких белокурых волос одна за другой соскальзывают с плеч.

— Клара с ними заодно. Она дает мне хлеб и молоко… пропитанные ядом.

— Пойдем отсюда, Агнес, — Конфетка тянется к карете, гладит Агнес по руке, как гладят больное домашнее животное.

— Ты можешь идти?

Но Агнес будто не слышит.

— Они меня откармливают для жертвоприношения, — продолжает она испуганным и напряженным шепотом. — Медленное жертвоприношение… всю жизнь продлится. Каждый день будет приходить другой демон и поедать мою плоть.

— Глупости, Агнес, — говорит Конфетка, — ты поправишься.

Агнес поворачивает голову к свету. Сквозь путаницу волос виден один широко раскрытый глаз, голубой, налитый кровью.

— Ты ноги мои видела? — спрашивает она с неожиданной сердитой четкостью. — Подгнившие фрукты. Подгнившие фрукты снова свежими не станут.

— Не бойся, Агнес, — убеждает ее Конфетка, хотя на самом деле сама страшно боится, что ее нервы не выдержат взгляда Агнес и пронзительности ее мучений. Она делает глубокий вдох, осторожно, как ангел бы сделал, и возглашает чарующим голосом — она надеется, безмятежным и внушающим доверие:

— Все будет хорошо, клянусь. Все обернется наилучшим образом.

Но обещание, при всем его пафосе, не производит впечатления на Агнес; оно лишь напоминает ей о других ужасах.

— Черви съели мои дневники, — стонет Агнес. — Мои бесценные воспоминания о маме и папе…

— Черви не съели твои дневники, Агнес. Они в сохранности у меня. — Конфетка тянется к Агнес, чтобы снова погладить ее руку.

— Даже дневники времен Эбботс-Ленгли, — утешает она, — где ты пишешь про французские диктанты и упражнения под музыку. Все в сохранности.

Агнес высоко вскидывает голову и вскрикивает от облегчения. Ее бледное горло пульсирует от крика, волосы снова падают за плечи, по щекам текут слезы.

— Увези меня, — молит она, — увези меня, прежде чем это сделают они.

— Еще не время, Агнес. Время еще не пришло.

Поставив фонарь на землю, Конфетка осторожно и медленно забирается в карету.

— Я скоро помогу тебе уйти отсюда. Скоро, я обещаю. Но сначала тебе нужно согреться, лечь в твою удобную, мягкую постель, отдохнуть.

Она обхватывает Агнес сзади, ловко поддерживает ее за подмышки, горячие и влажные от температуры.

— Пойдем, — говорит Конфетка и поднимает миссис

Рэкхэм с пола.

Их движение обратно к дому оказывается не таким кошмарным, как боялась Конфетка. Конечно, теперь им приходится пробираться в темноте, потому что Конфетка не в состоянии и поддерживать Агнес, и фонарь нести. Но снег с дождем и ветер утихли; воздух под тяжелыми снежными тучами неподвижен и тревожен. К тому же Агнес не висит на ней мертвым грузом: она немного собралась с силами и без жалоб хромает и спотыкается рядом с Конфеткой — как пьяная потаскуха. К тому же теперь, когда место назначения — это монументальная громада дома, и в окнах первого этажа гостеприимно светятся лампы, идти гораздо легче, чем тогда, когда Конфетка наугад брела в чернильно-черную неизвестность.

— Уильям будет сердиться, — волнуется Агнес, когда они ступают на подъездную дорожку и под их ногами начинает похрустывать гравий.

— Его там нет, — говорит Конфетка. — И Клары тоже.

Агнес в изумлении смотрит на свою спасительницу, представляя себе Уильяма и Клару, которые расступились, как две половины Красного моря, руками и ногами бессильно отбиваясь от неодолимой сверхъестественной силы, которая выталкивает их вон. Потом она резко останавливается и бросает критический взгляд на дом, к порогу которого ведет ее ангел-хранитель.

— Ты знаешь, я никогда не любила это место, — отрешенно и раздумчиво замечает она.

Снежинки опять слетают с высоты, поблескивая на ее голове и плечах.

— От него пахнет… Пахнет людьми, которые ужасно стараются быть счастливыми, но безуспешно.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ

Но теперь, мои дорогие дети — ибо так я думаю о вас, благословенных читателях моей Книги во всем мире — я преподала вам все уроки, какие знаю. Однако я слышу ваши голоса из таких далеких мест, как Африка или Америка, и таких отдаленных времен, как грядущие столетия. Они требуют: «Расскажи нам, расскажи нам, расскажи нам твою историю!»

О, вы, кто мало понимает! Не говорила ли я вам, что подробности моего собственного существования не имеют значения? Не говорила ли я вам, что эта Книга — не дневник? А вы все жаждете узнать обо мне!

Очень хорошо. Тогда я расскажу вам одну историю. Полагаю, раз вы прочитали все мои уроки и обдумали их, то вы это заслужили. И, возможно, Книга лучше выглядит, если она не такая тоненькая — хотя мне кажется, что в моем маленьком томике содержится больше, чем в самых толстых томах, написанных непросветленными душами. Но оставим это. Я расскажу вам историю о том, как я узрела то, что никому из нас не позволено видеть до Воскресения — но я видела это, потому что была озорницей!

Это произошло в одно из моих посещений, когда меня привезли в Обитель целительной силы — для исцеления. Я прибыла в ужасном состоянии, но после часа или двух нежных забот моей Святой Сестры мне сделалось лучше, и ужасно захотелось посмотреть другие кельи Обители, куда мне было запрещено ходить. Но я так хорошо чувствовала себя, что мне было скучно. Любопытство, это слово, которым мужчины пренебрежительно называют стремление женщин к знанию, всегда было самым большим моим недостатком, я признаю. Итак, дорогой читатель, я покинула пределы моей кельи.

Поделиться с друзьями: