Багровый лепесток и белый

— Теперь очередь Новой Зеландии, мисс? — с надеждой спрашивает она.

На восьмой день отсутствия Агнес Конфетка замечает, что Софи больше не осведомляется, все ли еще убежала ее мама. Видимо, для ребенка неделя — максимальный срок, на который человек может спрятаться и не найтись. Нельзя так долго играть в прятки, никакой проступок не может так долго оставаться безнаказанным. Миссис Агнес Рэкхэм ушла жить в другой дом, вот и все.

— У папы еще болит рука? — спрашивает теперь Софи, когда они с Конфеткой заканчивают ленч и гувернантка собирается в кабинет.

— Да, Софи.

— Пускай он ее поцелует, а потом подержит вот так… Софи показывает как — правую руку в левую подмышку.

— Я всегда так делаю.

Она смотрит на Конфетку странным, молящим взглядом, точно надеясь, что гувернантка обязательно расскажет об этом средстве ее благодарному отцу.

Конфетка, конечно, ничего подобного не делает, когда приходит к Уильяму работать. Его синяки и ссадины довольно быстро подживают, но он в ужасном настроении, а заикание — что его бесит — и не собирается проходить. Необычный совет дочери — это совсем не то, что он хочет услышать.

Третья и четвертая почта еще не доставлены; на столе уже скопилась груда корреспонденции, но работа сегодня не идет, потому что Уильям постоянно отвлекается, проклиная предательство и вероломство деловых партнеров. Он без конца вспоминает Агнес — то заявляет, что дом без нее — пустая скорлупа, что он все отдал бы, только бы услышать ее нежное пение в гостиной, а через минуту вспоминает, как он страдал и терпел целых семь лет, — отчего теперь, безусловно, имеет право на ответ.

— Какой ответ, любовь моя? — спрашивает Конфетка.

— Есть у меня ж-жена, или нет? — стонет он. — Семь лет я з-задавал себе этот в-вопрос. Тебе не понять эту муку: желаешь одного — быть мужем, а из тебя делают кого угодно, только не мужа — людоеда, об-бманщика, д-ду-рака, т-тюремщика, хорошо одетый м-манекен, чтобы п-появляться с ним во время С-сезона — черт побери проклятое заикание!

— Оно усиливается, когда ты взвинчиваешь себя, Уильям. Оно едва заметно, когда ты спокоен.

Не слишком ли наглая ложь? Нет, он как будто проглотил ее.

Если не считать заикания, Рэкхэм определенно поправляется. Он реже подвязывает руку; повязка просто болтается у него на шее; он больше не храпит на оттоманке, а регулярно поднимается на ноги и расхаживает по кабинету. Зрение почти восстановилось, и каждый раз как он вытирает платком обильно потеющее лицо, подсохшие струпья сходят, открывая розовую кожу.

— Может быть, вернемся к работе, любовь моя? — предлагает Конфетка, и он ворчливо соглашается. Некоторое время он спокоен, снисходительно хмыкает, выслушивая записанные под его же диктовку письма, одобрительно кивает называемым цифрам, но потом неудачно составленная фраза вызывает в нем злость — и он опять взрывается:

— Скажи этому ш-шантажисту, пусть повесится на собственном льне! — кричит он.

А через десять минут, уже по поводу другого торговца:

— Г-грязная свинья, это ему так не пройдет!

Конфетка уже научилась отвечать на эти вспышки долгими тактичными паузами, а потом предлагать более обтекаемые формулировки.

Но его реакция на деловые письма — сама рациональность по сравнению с реакцией на визитные карточки, оставляемые приятельницами Агнес.

— Миссис Гуч? Он-на за многое в ответе! В ее жирной туше больше джина и опиума, чем в полудюжине ч-чипсайдских блядей! Что надо этой уродливой корове? Х-хочет пригласить Агнес на один из своих с-сеансов?

— Это просто визитная карточка, Уильям, — говорит Конфетка. — Жест вежливости.

— Чтоб черти взяли эту бабу! Если она т-такая яснов-видящая, так д-должна бы знать, что ей з-здесь н-нечего вынюхивать!

Конфетка ждет. На серебряном подносе, который принесла Роза, еще несколько визитных карточек.

— Может быть, мне лучше не показывать тебе почту, которая не имеет отношения к «Парфюмерному делу Рэкхэма»?

— Нет! — вопит он. — Я х-хочу все знать! Все говори мне, все, с-слы-шишь?

Через десять дней после исчезновения Агнес, когда солнце выглянуло из-за туч, Конфетка решает заменить послеобеденные уроки прогулкой с Софи по саду.

Сад сейчас не очень-то красив и совсем не приятен для прогулок — повсюду потемневший снег, грязь и слякоть; только самые выносливые из растений выдерживают это время года. Но все же это перемена обстановки после дома, где царит штормовая атмосфера приступов гнева и мрачных предчувствий — и в кабинете хозяина, и под лестницей.

Теперь, когда меркнут последние надежды на возвращение миссис Рэкхэм, у слуг появилась другая тревога: если раньше их волновала мысль о тарараме, который поднимет хозяйка, вернувшись домой, то теперь их гложет страх увольнения. Если миссис Рэкхэм не вернется, то в доме окажется слишком много прислуги. Клара будет первой жертвой, но, возможно, не единственной; мистер Рэкхэм вечно в дурном настроении, он так и сыплет угрозами и обвинениями в плохой работе, от него достается любой служанке, не сумевшей предугадать его каприз. Летти уже несколько раз плакала, а нервная новенькая с кухни, которая, не выдержав, ляпнула хозяину: «Я вашу жену у себя не прячу!» — получила приказ немедленно убираться вон, ворчливо отмененный через пару часов.

В общем, он несчастлив, этот дом, терзаемый предвестиями бед. А мисс Конфетт и мисс Рэкхэм выходят в сад, одетые в твидовые пальто, башмаки на меху и перчатки. Ведь за рэкхэмовскими стенами лежит целый мир — если человек тепло одет.

Сначала они отправляются в конюшню, где Конфетке приходится вынести наглый взгляд Чизмана в обмен на застенчивую улыбку Софи, которая гладит лошадь.

— Уж, пожалуйста, мисс Софи, не позволяйте этой вашей гувернантке шалить! — весело кричит вслед им Чизман.

Затем они осматривают парники под бдительным присмотром Стрига, который не позволяет ни до чего дотрагиваться. Внутри стеклянных ящиков, затуманенных испарениями, взращиваются овощи, которым сейчас не сезон, — первые плоды великого плана мистера Стрига иметь «все и круглый год».

— Что вы сегодня изучаете, мисс Софи? — интересуется садовник, кивая на книгу по истории, которую прижимает к груди гувернантка.

— Генриха Восьмого, — отвечает дитя.

— Очень хорошо, очень хорошо, — радуется садовник, для которого смысл образования в том, чтобы уметь читать инструкции на бутылках с ядами. — Никогда не знаешь, когда что может понадобиться.

Покончив со светскими визитами, Конфетка и Софи переходят к ограде Рэкхэмовых угодий, начинают прогуливаться по периметру, совершенно так, как делала Конфетка, когда шпионила за домом, — но только с другой стороны. Видя дом, в который теперь нет нужды всматриваться через кованые узоры изгороди, Конфетка напоминает себе, что когда-то ей мучительно хотелось узнать, что находится за этими стенами, а теперь ей это известно. Чизман может нахальничать сколько угодно: она прошла дальше, чем могла даже мечтать, и пойдет еще дальше.