Багряная игра. Сборник англо-американской фантастики
Шрифт:
Кроваво-красное... Теперь не существовало ничего, кроме кроваво-красного визга, текучего, ледяного, зловонного вкуса и парализующего чувства предельного отвращения к себе, которое прокрадывалось повсюду, в каждую трещинку и закоулок его сознания и индивидуальности, — и ничего так не хотелось Роффрею, как отряхнуть все это, бежать куда глаза глядят.
Но он уже попался в кроваво-красную западню, и для побега ему был оставлен единственный путь — отступать коридорами времени, чтобы удобно свернуться калачиком во чреве...
Искорка вспыхнула, на момент к Роффрею полностью вернулся рассудок.
Рука его потянулась вперед, к блоку управления, бородатое лицо породило некое подобие кривой улыбки, он заорал:
— Кошки...
...Карабкаются по вашим хребтам, рвут когтями нервы...
...Прут валы грязи. На дно, твари. Тоните!
Сами по себе слова не играли большой роли, да это от них и не требовалось, они высвобождали эмоции и впечатления собственного сознания Роффрея.
Теперь нападал уже он. И оружием были те же эмоции и впечатления, которые посылали враги. Он уже кое-что понимал в их возможной реакции: несколько впечатлений, внушенных чужаками в их атаке, были лишены смысла в сенсуальном мире Роффрея. Их он и отбрасывал силой воли назад, в чужаков, и одновременно, в страшном ритме бешено работающего сознания, занялся возведением собственной надежной защиты.
Для начала он отослал назад ощущения кроваво-крас-ного: они, очевидно, соответствовали своеобразной разведке боем и служили основой для собственно Игры. Почему так заведено, он пока не понимал, но обучался Роффрей быстро. Чему-то он уже научился — в частности, понял, что в ходе Игры роль рассудка невелика, что оружием должен служить инстинкт. А копаться в результатах сейчас не время, позже ими займутся эксперты.
И вдруг он почувствовал, что истерия спала и в помещении стоит тишина.
— Стоп! Стоп, Роффрей! Раунд окончен, они победили. Боже, у нас и надежды не осталось!
— Победили? Я не закончил...
— Взгляните сюда.
Несколько Игроков, лишившихся разума, ползали по полу, мяукая и пуская слюни. Остальные скрючились в позе утробного плода. К ним на помощь бежали медики.
— Мы потеряли семерых. Значит, победили чужаки. Мы выбили, по-видимому, пятерых. Не так уж худо. Вы почти дожали соперника, Роффрей, но они вовремя отступили. Возможно, вам еще представится случай. Для дебютанта вы выступили исключительно удачно.
Они обернулись к Толфрину; тот был без сознания, но это не беспокоило О’Хара:
— Дешево отделался. Похоже, вырубился на минутку, всего-то и дел. Думаю, теперь, когда он побывал в Игре, на раунд-другой сил у него вполне хватит.
— Это было... мерзко, — сказал Роффрей.
Его тело было сведено напряжением, нервы расстроены, голова раскалывалась, сердце выскакивало из груди. Даже О’Хара ускользал у него из фокуса зрения.
Выглядит неважно, решил О’Хара, достал из кармана коробочку со шприцем и вкатил Роффрею укол, прежде чем тот успел запротестовать.
И Роффрей стал отходить. Усталость еще чувствовалась, но тело понемногу расслаблялось, да и головная
боль стала более терпимой.— Такая она, значит, эта Кроваво-красная Игра, — заключил он минуту спустя.
— Какая есть, — сказал О Хара.
Зелински просматривал материалы, представленные ему Манном.
— В этом определенно что-то есть, — сказал он. — Не исключено, что Призрак особым образом влияет на сознание людей, приспосабливая его к отпору атакам чужаков.
Он оторвался от бумаг и поискал глазами Цуня, колдовавшего с оборудованием где-то в углу лаборатории:
— Вы говорили, что первый раунд лучше других перенес Роффрей?
— Точно, — подтвердил миниатюрный монголоид. — И главное, по собственной инициативе перешел в атаку. Такое не часто бывает.
— Да, есть ли у него какие-то особенности, нет ли, человек он ценный, — согласился Зелински.
— Так что вы думаете о моих соображениях? — Манну не терпелось получить «добро» на развитие собственного направления исследований.
— Занятно, — ответил Зелински, — и все же недостаточно конкретно для обсуждения. Пожалуй, стоит договориться о встрече с Роффреем и Толфрином и расспросить подробнее, что с ними происходило на Призраке.
— Попросить их зайти? — осведомился Цунь.
— Уж не сочтите за труд! — после знакомства с записками Манна Зелински явно помрачнел.
...Мери выплывала из хаоса, беспорядка, сумятицы — и хаосом этим было ее обращенное в руины сознание. Сама того боясь — в минуты просветления ее всегда мучила мысль о собственном безумии, — она попыталась задержаться на этом островке здравого рассудка.
И вдруг смятение прошло. Она лежала, и перед глазами не было ничего — ни зрелища взбаламученного мироздания, ни кошмарных тварей, ни опасности. И слышала она только тихий звук шагов совсем рядом.
Очень осторожно стала она возвращаться мыслями к прошлому. Извлечь из хаоса памяти представление о времени удавалось с трудом, казалось, чуть не всю жизнь она прожила в каком-то водовороте, заполненном бессмысленными действиями, — пилотировала корабль, открывала воздушные шлюзы, писала в блокноте уравнения — а те куда-то уносились и бесследно пропадали.
Там были периоды, когда хаос водоворота стихал, периоды здравомыслия, когда она хоть и подходила к самой границе безумия, но не переступала ее.
Там был первый ее визит на Призрак, куда она отправилась, понадеявшись на приобретенные в Голунде знания. Там была посадка в Энтропиуме, а после — сумбурный полет в пространстве, где вместо законов — непостоянство и непоследовательность; никчемная посадка, находок никаких; она еще контролирует свой разум, но он вот-вот сдаст; и, наконец, полет на Рос, где сознание окончательно покинуло ее. Только тепло, беззлобное, бесплотное тепло... Потом прочь с Роса — как это было, ей никогда не удавалось вспомнить, назад, в Энтропиум; там какой-то человек расспрашивал ее — человек, назвавшийся Ринарком, — а кошмар полубезу-мия был в конце концов сметен катаклизмом, обратившим Энтропиум в руины; рывок к хозеру, аварийная посадка на мирной планете — Экиверше, кажется? — там передышка, отдых, затем на Рос... и там хаос... тепло... хаос...