Багряный лес

Когда он соглашался сотрудничать с Бузуном, там, в хате, он еще не был полностью уверен, что готов решиться на этот поступок. Тогда им управляло отчаяние, ясное осознание того, что жизнь завершена, и нет более ни единого счастливого, или просто радостного дня в будущем. Если молодые люди могут себя утешать мыслями о том, что еще не все потеряно, стараются быть оптимистами даже в самые тяжелые жизненные времена, то что остается людям, чей возраст постоянно напоминает о том, что пора подводить итоги, суммировать дела, сравнивать потери с обретениями, которыми была богата или бедна жизнь. Стоя на загаженной земле хутора Перчаны и наблюдая за спокойной и чистой жизнью нового хутора, он видел своё настоящее положение символичным: полуразрушенный временем и людским безразличием хутор — это его, Гелика, мир, его будущее, а белый, солнечный и цветущий, тот самый, в который он не мог войти из-за неясного, но сильного страха, это что-то невозможное для него, несуществующее и нереальное. Оно не имело права быть. Теперь он понимал, что утвердился в своем будущем поступке полностью. В пламя невидимого радиационного огня попадет и тот, чьей волей в жизни Гелика был этот затхлый хутор Перчаны, и в буквальном, и образном смыслах.

Вдруг воздух завибрировал, стал давить оглушительным, нарастающим звуком, который наполнял всё видимое пространство, но самого источника жуткого звука не было видно. Внезапно из-за верхушек деревьев близкого леса выскочили два вертолета, которые на предельно низкой высоте пролетели над хуторами, ударили по ним длинными пулеметными очередями, подожгли несколько хат, развернулись и полетели обратно, оставляя после себя онемевшую тишину, испуганно потрескивающую пожарами.

Во время налета Гелик инстинктивно упал на землю, и неподвижно пролежал на ней, прильнув к ней головой, ухом, слыша ее стоны, когда снаряды с вертолетов впивались в ее израненную болезнями запущенности поверхность. Но, когда машины нехотя уволокли за собой свой грохот, свист и рокот, этот стон не прошел. В обновленной грохотом тишине этот стон был отчетливо слышен, глухой и металлический. Его можно было бы принять за звон тяжелых церковных колоколов, если бы к нему не добавлялся, не вливался в него протяжный хоровой стон, словно это пел большой хор людей. Этот звук настолько потряс Гелика, что он мгновенно вскочил на ноги и осмотрелся. Стон пронизывал не только землю, но и воздух, глухой болью отзываясь в сердце. Дмитрий Степанович видел, как из полуразрушенной церкви вышли несколько бандитов и оба священника и стали осматриваться, наверняка, желая определись причину этого звука. Также из хаты Бузуна вышли все, кто был на совете, и остановились, поводя в стороны головами. Стон становился все громче и отчетливее, и наконец приобрел такую полноту и красочность, что слушать его стало невыносимо из-за того, что в нем металась боль и угроза, словно это стонал тот, который меньше всего хочет причинить страдания кому-то, но вынужден это делать, чтобы защититься. Гелик понял его суть, его язык, так как тоже почти три года стонал на своей койке в психушке, после очередного убийства, когда вынужден был убивать, чтобы остаться в живых. Это был стон безысходности, и пророчества всем скорой смерти, кто его слышал.

Прошло еще немного времени, пока Гелик понял, откуда шел этот звон. Он повернулся в сторону "чистого" хутора и стал искать в его праздничной кукольности источник этого звука-стона. И скоро нашел. За хатами, на противоположной стороне нового села, прячась за редколесьем стояла белая, с голубыми куполами церквушка. Ее купола поднимались выше верхушек леса, сливаясь окраской с бездонностью весеннего и чистого неба. С небольшого расстояния было нетрудно заметить, как на звоннице медленно раскачивались темные контуры больших колоколов. Также невозможно было не заметить, что голубые купола нарядной церквушки не венчали привычные золотые кресты. Не было вообще никаких…

Заметив это, Гелик, совершенно не понимая, что делает, не контролируя себя, перекрестился.

Они гуляли по лесу уже примерно полчаса. Можно было радоваться этой обновленной жизни, которая их окружала. Заросли папоротника достигали высоты человеческой груди, поэтому получалось, что часть тела постоянно находилась в прохладной тени этих растений, а другая — нежилась в богатом и щедром на лесные ароматы и летнее тепло воздухе. Это было то время года, когда чувствуешь себя полностью комфортно: уже нет холодов зимы и ранней весны, но еще нет звонкого летнего зноя. Но Лерко не чувствовал уюта, хотя очень любил и эту пору года, и лес вообще. Они гуляли втроем, исследуя таинства леса, в котором давно не ступала человеческая нога, и он буйствовал, был по-королевски роскошен своей природной, почти идеальной одичалостью. Но прогулка мало приносила радости двум из трех, кто сейчас промерял лесную, едва заметную за опавшими сосновыми иглами и шишками, тропинку. Лерко постоянно с опаской косился на того, кто тонко скулил, расправив свои гигантские крылья и сложив их таким образом над собой, что получался большой зонт, укрывающий от лучей солнца. Это черное чудовище часто дышало, скаля свою ужасную пасть с длинными белыми иглами зубов, расположенных непривычно в середине верхней челюсти, но постоянно следовало позади мужчины и женщины, исполняя строгое распоряжение своей хозяйки, ведьмы Анны: охранять Лерко даже ценой своей жизни… Глядя на объект охраны, чудовище щелкало челюстью и постоянно алчно облизывалось. Было неприятно ощущать его ненавидящий, вечно голодный взгляд на своей шее. Это ощущение было настолько реальным, словно кто-то касался кожи кусочком льда, после чего по всему телу пробегала густая волна мурашек, и Александр резко оборачивался.

В очередной раз обернувшись в сторону упыря, он повысил голос, моля свою спутницу о помощи:

— Виорика! Я не могу спокойно идти, когда этот монстр дышит мне в спину!.. Да и воняет от него, как из канализации! Не могла бы ты его убрать, а?

Женщина обернулась и развела руками:

— Извини, но они, злые, очень преданы своим хозяйкам, и будут в точности исполнять все их распоряжения. Можешь его не опасаться, он не сделает тебе ничего плохого.

— Что-то с трудом верится, — пробормотал Александр и вдруг пошел навстречу упырю, который от такого оборота даже сложил крылья за спиной, и стал в нетерпении потирать свои огромные черные руки, как это делают дети, когда ожидают, что вот-вот им вручат долгожданный подарок. Он замотал головой и чаще защелкал челюстью, проверяя крепость своих длинных и острых зубов.

— Не стоит его провоцировать, — предупредила Виорика, однако не спешила вмешиваться, оставаясь на своем месте. — Он не убьет тебя, но покалечит. Ты даже себе представить не можешь, сколько воли и сил он тратит на то, чтобы не броситься на тебя и не насытиться твоей кровью.

— Представляю! — отозвался на ходу Александр, которому было тяжелее всего терпеть ожидание того, что вот-вот на тебя бросятся, и воткнут свои клыки в твою шею. Он был бы рад схватиться с этим монстром, чтобы наконец закончить эту невыносимую пытку ожидания. — Но если ты не можешь мне помочь, я постараюсь помочь себе сам. К этому времени у меня поднакопилось достаточно опыта, чтобы справляться с большинством проблем…

Он подошел к упырю и остановился на расстоянии вытянутой руки.

— Отче наш, сущий на небесах. Да святится имя твое, да придет царство твое, да будет воля твоя и на земле, как на небесах, — начал читать он, когда его перебил пронзительный женский крик:

— Не надо, Саша-а-а!!!

Упырь закрылся, почти завернулся в свои кожистые крылья, и стал медленно отступать, осторожно ощупывая голыми черными стопами землю под собой. Он уже не скулил по-собачьи жалобно и тонко, а выл, тихо и глухо. Наконец, ударив крыльями по воздуху, монстр с оглушительным вскриком взмыл вверх и скрылся в густых кронах сосен.

— Так-то лучше, — произнес довольным голосом Лерко, запрокидывая голову и стараясь в высоте рассмотреть среди ветвей и сучьев черное тело вампира. Но ничего не было видно.

Он вернулся к Виорике. Женщина плакала. Саша хотел было подойти к ней ближе, обнять, приласкать, успокоить, но ужаснулся своей мысли. Да, она была живая. Он это знал точно и определенно. Она была теплой, натуральной… такой, какой должна была быть женщина, живой человек. Но между этой реальностью, и той, что осталась в прошлом, и, впрочем, могла приниматься, как игра воображения, между всем этим был факт смерти. Но не настоящий, а какой-то размытый, неточный, но все же он назывался словом "смерть", которое уже само по себе подразумевает невозможность возврата.

Стоя возле плачущей Виорики, Александр думал о времени. Да, он мог не оказаться на четыре года на больничной койке, пораженный безумием, а мог пойти вслед за ней. Ведь для этого она встречала его тогда на Львовском вокзале. Не сказала, не намекнула ему ни единым словом, не дала тогда понять, для чего она пришла, для чего была с ним, почему была его… А время всё рассказало, но его надо было прожить. Он задумался о том, что его бы ожидало там, если бы он пошел вслед своей любви.

— Не думай так, Саша, — произнесла она, вытирая слезы. — Я была с тобой потому, что мне было одиноко там, одной… Мне было позволено так сделать.

— Кем? — машинально спросил он, хотя, кажется, догадывался, о чём говорила Виорика.

— Это не столь важно сейчас, когда у тебя и у меня есть жизнь.

— Я мало что понимаю, Виорика, в том, что происходит вокруг нас, и уверен, что если стану задавать тебе вопросы, то твои ответы мало что прояснят для меня. Наверное, я не готов к тому, чтобы понимать то, что не понятно простому смертному. Но все-таки мне хочется знать, как получилось так, что ты вновь жива?

Она пошла по лесной тропинке неторопливым шагом.

— Я не знаю сама, Саша… Могу только догадываться. Все дело, скорее всего в том, что я что-то недоделала на Земле, перед тем, как уйти в вечность. Может, просто, не долюбила, как положено женщине. Не дала тебе счастья, не оставила продолжения своей крови на Земле, детей. Не уверена, конечно, но стараюсь так думать.

Он догнал ее и, взяв ее за плечи, развернул к себе. Вновь, как и раньше, очень давно, его ослепила абсолютная, словно из чистого стекла, прозрачность ее глаз. Они были настолько глубоки, что из их бездонности струилась нежная голубизна, само небо. Отчаянно захотелось их поцеловать…