Бал для убийцы

— Все в порядке, голубчик, — сказал Лебединцев. — Ступайте, вас проводят.

Проводник замялся.

— Прощения просим, только вы обещались насчет денег…

— Вам выплатят. А теперь идите.

Человечек бочком-бочком выскользнул за дверь. За столом в трактире остались трое: Николенька — растерянный, не чувствующий пола под ногами, Гольдберг и Лебединцев. И — напряжение, повисшее в прокуренном воздухе, густое, как парное молоко, и опасное, как динамит.

— «Выплатят», — побелевшими губами усмехнулся Николенька. — Сколько же вы обещали отстегнуть… этому? И из каких средств? Не из кассы ли организации?

— Вы не о том беспокоитесь, Клянц, — тяжело проговорил Карл. — Этого человека нашел не я, а Алексей Альдов, следователь, который вел дело об убийстве Софьи Павловны. Не ожидали, а? Убрать Альдова у вас хватило ума, но о проводнике вы не знали…

У Николеньки потемнело в глазах.

— Он убит?

— Его убили вы, — резко сказал Лебединцев. — Любовь Павловна получила письмо от сестры десятого марта. В тот же день вы спешно отправились в Петербург…

— Нет!

— Да, черт возьми! Вам необходимо было поговорить с Софьей до того, как она встретится с сестрой. Вы приехали в их особняк на Невский. Вадима Никаноровича не было дома, Софья Павловна сама приняла вас. И в разговоре вы поняли, что вам грозит разоблачение. Она могла выдать вас как провокатора охранки.

— Докажите! Или объявите товарищам, что обвиняете меня в предательстве на основе показаний какого-то полоумного! А может быть, именно охранка вам его и подсунула?

Гольдберг покопался в карманах, выудил горстку мелких монет и бросил на стол.

— Наш разговор окончен, Клянц. Жаль, я не разоблачил вас раньше: мне слишком застила глаза одна давняя история… Она произошла в Финляндии, я потерял там друга. И любимую женщину. А впрочем, это к делу не относится.

Он даже не заметил, как они вышли. Сырость и мгла окутали страшноватые призраки, рожденные в гнилых болотах, на которых был воздвигнут этот странный город, повылезали из темных углов, куда не доставал свет керосиновых ламп, из-под монастырских плит и из черных ходов, где жила нечистая сила… «Ненавижу его».

«Ненавижу его, — сказала Софья Павловна. — Своими руками бы подожгла». Слова жуткие, а сцена — словно на пасхальной открытке: две сестрички — одна лежит в постели, глаза темные, блестящие, черные волосы разметались по подушке, другая держит ее за руку и говорит что-то горячее, страстное… Они похожи, но младшая — более порывистая и немного угловатая, точно лань-подросток, в старшей больше зрелой прелести и утонченной печали. Или печальной утонченности?

Утонченный агент охранки.

Почувствовав, что сейчас задохнется в этом омуте, Николенька вскочил, рванулся прочь, выбежал на улицу, как был, в распахнутом пальто, и завертел головой. Гольдберг стоял на тротуаре, под фонарем, и заботливо скармливал голубям крошки ржаного хлеба. Он и не думал уходить, словно предвидел, что нервы у Николеньки долго не выдержат.

Давясь словами, Николенька хрипло спросил:

— А Любовь Павловна… Она тоже считает меня предателем?

— У нее случился нервный припадок, когда она узнала, что ее сестра… Ну, вы понимаете. О вашей роли в этом деле она, слава богу, не осведомлена.

— У меня есть шанс?

Гольдберг едва заметно улыбнулся:

— Шанс есть у каждого. Если бы я не помнил об этом — давно сгнил бы на каторге.

— Хорошо, — сказал Николай. — Я докажу вам. И ей… Всем.

— Каким образом?

— Я убью полковника Ниловского.

Глава 14

С широкого проспекта, окаймленного одинаковыми тополями (бывшая Троицкая, ныне Ленина), автобус сворачивал направо, к библиотеке имени Куприна. Культ этого классика русской литературы в области был заметен повсюду: его имя носила площадь перед гостиницей «Лебедь» (место сборища путан разных расценок — от самых дешевых до элитно-валютных, приезжавших на работу на собственных иномарках), дом-музей в пригороде, где проходили ежегодные чтения и принимались в союз молодые писатели, переулок в фабричном поселке за бетонным забором и, наконец, городская библиотека.

В пору студенческой юности библиотека казалась Майе огромной и загадочной, словно недра Александрийского хранилища, а перед сухой, как кактус, пожилой вахтершей она просто терялась («Ваш читательский билет, девушка?» — «Сейчас, сейчас…» — «Побыстрее, вы задерживаете остальных». — «Да-да…» — «Что да-да?» — «Да-да…»). Впрочем, те времена счастливо минули — здание, бывшее когда-то и впрямь величественным (на зависть гостям из угнетенного капиталистами зарубежья), слегка обветшало, парадное крыльцо ушло в асфальт, и в глазах гипсового писателя перед входом застыло безысходно-печальное выражение, будто у старика, ожидающего задержанную на полгода пенсию.

Внутри было тепло и тихо (действительно, рай — после январского мороза на улице). За конторкой некий молодой человек в очках и строгом пиджаке сосредоточенно листал некий красочный альбом с иллюстрациями. При Майином приближении он отложил книгу и приветливо улыбнулся. Улыбка у парня была хорошая.

— Чем могу служить?

Майя назвала цель своего визита. Молодой человек взглянул на нее слегка озадаченно.

— Странно. Сейчас революционным движением в России мало кто занимается — тема нынче немодная. Хотя жутко интересная: я имею несчастье писать по ней кандидатскую. Но вам, насколько я понял, нужно не просто движение, а конкретно эсеры-максималисты?

— Думаю, да. А еще более конкретно — провокаторы в их среде.

Юноша поднялся из-за стола.

— Понятно. Что ж, пойдемте искать провокаторов.

Соседняя комната — архив — представляла из себя царство громадных объемистых папок и подшивок. Они занимали практически все свободное пространство от пола до потолка, за исключением узких проходов между деревянными стеллажами. Молодой человек влез на стремянку, снял с верхней полки одну из папок и дунул на нее, образовав густое пыльное облако. Майя чихнула.

— Извините, — сказал юноша. — А все же, чем вызван столь необычный интерес?

Она пожала плечами: слишком долго было бы рассказывать все с самого начала — с новогоднего маскарада в средней школе, мелькнувшей на полутемной лестнице фигуры в красном, как предвестник пожара (если не Гоц — уж очень убедительно он декларировал свою невиновность, — то кто?!), трупа охранника и Майиного вечернего платья, которое друг детства вероломно испоганил, облив из огнетушителя. И — тайны, скрытой в истертой тетради с ломкими желтыми страницами; тайны, которая то ли имела отношение к трагедии нынешней, то ли нет («Очень уж моя версия завиральна», — признался следователь, и Майя согласилась: да уж, завиральнее некуда).

— Держите. Здесь подшивки исторического журнала — я отобрал нужный вам период… Кроме того, советую взять на абонементе книжку «Бурцев и Лопухин, фрагменты личной переписки», репринтное издание. — Он поморщился. — Терпеть не могу репринтные издания: все эти твердые знаки, «яти»…

— Спасибо, — Майя крякнула под тяжестью журналов. — А кто такой Бурцев?

— Соратник Аристарха Гольдберга, «охотник за провокаторами», самый известный в истории. Своего рода «особый отдел» при Боевой организации эсеров. Впрочем, помогал и социал-демократам.