Баллада о дипкурьерах

Хасан рассказал, где пропадал весь день. Он ездил за пять вёрст в деревню на похороны своего друга турка. Этот турок был убит позавчера. Он работал шофёром на грузовике и возил боеприпасы. Но во время последнего рейса па колонну напали бандиты. Трёх шофёров убили. «Об этом же меня предупреждали ещё в Москве, в Наркомимделе! Действительно, сложно сейчас на турецких дорогах, — подумал Урасов. — Надо быть вдвойне осторожным».

Наскоро поужинали кислым молоком и лепёшками. Потом Хасан пошёл к знакомому шофёру, у которого был старый грузовик. Возвратился вместе с хозяином машины: «Мемед согласен».

… Владимир проснулся рано. Серый рассвет лежал над Самсуном. Вскоре подкатил, ковыляя по горбатой улице, грузовик. В кузове лежали плетёные корзины — Мемед вёз их продавать.

Итак, в Анкару. Машина заскрежетала, тронулась, поднимая пыль, ещё прохладную, успевшую остыть за ночь. По-русски Мемед не понимал, а дипкурьер не знал турецкого языка. Поэтому они молчали. Впрочем, Мемед время от времени однообразно и печально что-то напевал. У Владимира были записаны на бумажке только три турецких слова: «стоп», «поехали» и «ночевать». И Мемед беспрекословно им повиновался. Так они миновали несколько деревень и к вечеру остановились на ночлег. Мемед категорически отказывался ехать ночью, о чём сказал ещё в Самсуне.

Шофёр быстро договорился с крестьянином: если есть деньги, это не проблема. Хозяин отвёл им комнату — половину своего глиняного дома.

Принёс немудрёный ужин — брынзу и лепёшки. Пока Владимир и Мемед закусывали, в соседней комнате появилось двое мужчин. Потом ещё двое. Наконец там оказалось человек десять. Все они с любопытством, но неназойливо заглядывали в комнату гостей.

Владимир недоумевал: почему столько народу? Через минуту-другую он удивился ещё больше. В комнату, что-то сказав по-турецки, вошли трое, держа в руках крупные виноградные гроздья. Положили на стол, потоптались на месте, рассматривая Урасова, и ушли. Потом появились другие и принесли инжир. Эти были смелее и пожали Урасову руку, произнеся непонятные слова.

Мемед, видя на лице Владимира недоумение, похлопал Владимира по плечу:

— Совьёт!

Турки закивали головами, заулыбались.

— Ийи! Ийи!

«Эх, до чего же, чёрт возьми, обидно, что их языка не знаю! — подумал Урасов. — Ведь по глазам вид но— хотят услышать советское слово!»

Он встал, произнёс:

— Ленин — Кемаль!

И турки вслед за ним тоже повторили два имени, снова произнесли: «Ийи!» Позднее, в Анкаре, Владимир узнал, что «ийи» по-турецки это «хорошо».

Чуть свет Владимир и Мемед были на ногах. Владимир отсчитал положенное количество лир за ночлег, протянул хозяину. Тот замахал руками: не надо! Так и не взял денег.

… Пылит по извилистой дороге ветхий грузовик. Добрались ещё до одного населённого пункта. Переночевали. И снова почти всё повторилось: турки с жадностью смотрели на советского человека, угощали фруктами.

Когда Урасов собрался на следующее утро двигаться дальше, он увидел на улице пять грузовиков. За баранками — солдаты, в кузовах — ящики.

«Боеприпасы», — догадался Владимир. Мемед уже пристроился было к колонне, чтобы ехать вслед. Но Владимир показал ему бумажку: «Стоп!»

«Если налетят на колонну бандиты, достанется и мне. Нужно повременить».

Колонна ушла. «Буду ждать полтора часа», — решил Владимир.

Правильно поступил! Колонна подверглась нападению. Два грузовика дымились. Остальные были изрешечены пулями. Солдаты уже разгрузили одну машину и теперь торопились снять ящики с другой. Владимир и Мемед бросились на помощь: если начнут рваться снаряды, то здесь, на узкой дороге, никому не проехать. В короткой схватке один солдат был убит, трое ранены. Несмотря на то, что колонна была атакована неожиданно, солдаты сумели дать отпор налётчикам: на склоне лежали пять трупов.

Наконец на дороге навели порядок. Владимир и Мемед тронулись дальше. Оставшийся путь до Анкары хотелось во что бы то ни стало преодолеть без ночёвки, одним махом. Поэтому Владимир настойчиво повторял:

— Жми, Мемед! Жми!

Турок, словно угадывая смысл незнакомого слова, жал, насколько позволял старенький «рено».

В сумерках они въехали на окраину Анкары.

ГОРСТЬ МЕДЯКОВ

Год 1925-й. Урасову предстояло ехать в Польщу, Одному было очень трудно: за ночь не сомкнёшь глаз ни на минуту. Да и вообще в буржуазной Польше можно было ожидать любых провокаций.

Урасов занимал целое купе. Вагон немецкий, разделённый поперёк на восемь изолированных купе. Каждое имело отдельные выходы на обе стороны.

Снаружи вдоль всего вагона тянулась сплошная ступенька, на которой можно было ехать и стоя, держась за специально сделанные для этого поручни. Поезда ходили редко, мест всегда не хватало. Поэтому на дверях купе, предназначенных для иностранцев, белел листок с польским орлом и надписью: «Купе зарезервировано».

Наступила ночь. Урасов для предосторожности завязал ручки дверей верёвкой. Клонило ко сну. Чтобы прогнать дрёму, Владимир жевал зёрна кофе, непрерывно дымил папиросой.

Наверху, в фонаре, тлел крошечный свечной огарок. Его хватило ненадолго: слабый огонёк совсем погас.

«Случайно или не случайно, — промелькнуло в голове. — Может, нарочно дали маленькую свечку, чтобы я оказался в темноте?»

Подозрительней стал каждый скрип, каждый шорох. Рука плотно прижимала пакет, пальцы ощущали холодок толстых сургучных печатей.

Папиросы кончились. Поезд подошёл к станции. Сквозь дверное стекло было видно: на перроне одиноко торчал сонный лоточник с сигаретами. Урасов выскочил из вагона (диппакет, конечно, при себе) и купил две пачки сигарет.

Быстро возвратился на своё место, завязал верёвкой дверную ручку. Уплыли тусклые огни вокзала. И снова не видно ни зги. «Как бы не поддаться проклятому сну!» Третью или, пожалуй, четвёртую ночь Владимир проводит вот так, в дороге. Он улыбнулся: почему-то вдруг вспомнилось: «Ни сна, ни отдыха измученной душе…» И как будто где-то даже раздалась музыка. Но это была не музыка — сон всё-таки одолел дипкурьера.

Кто знает, чем бы это кончилось, если бы… Раздался негромкий металлический звон. Урасов в ту же секунду очнулся. Левая рука схватилась за пакет: цел. А правая нащупала на сиденье монету. «Из кармана пятак вывалился, — догадался Урасов. — Проклятье, как же это я задремал?! Хорошо ещё, что пятачок разбудил». У Владимира была привычка: носить в кармане медные пятаки. Он любил, засунув правую руку в карман брюк, перебирать медяки. Это замечали даже таможенные чиновники и подозрительно косились на карман советского дипкурьера.

А сейчас монета очень кстати оказалась в роли будильника. Урасов закурил. Вдруг дверное окно стало медленно опускаться. Ниже, ещё ниже. Владимир замер. Стучали колёса, учащённо билось сердце. В открытый прямоугольник просунулась рука и потянулась к внутренней дверной ручке.

Урасов цепко схватил руку.

— Что нужно?

Человек на подножке рванулся, закричал: «Пшеводник!» Справа и слева откликнулись голоса. Урасов отпустил чужую руку и поднял дверное окно. Тип на подножке исчез.