Баллада о кулаке (сборник)

Потом отгонялы утверждали, будто дерзкий мелькнул среди них, — но бросил пару слов, прикрикнул на оплошавшего горожанина, чуть не попавшего под копыта, мимоходом поправил кому-то сбившееся набок оплечье... и все, не сговариваясь, решили: этот парень из своих, новонанятых!

Стражники же в один вой голосили, что вообще никого не видели, не замечали; а носильщики и вовсе поначалу приняли как должное — идет себе и идет, вроде так и надо!

Только оно было совсем не надо: чтобы рядом с паланкином Государева Советника шел никому не ведомый человек лет сорока пяти, с абсолютно незапоминающимся лицом.

Как ни странно, сам Государев Советник и был первым, кто всерьез обратил внимание на незваного гостя.

Крохотной лапкой тронул край занавески, блеснул глазом-бусиной из тени...

До назначения на столь высокий пост Государев Советник служил почетным наставником в Училище Сынов Отечества. Многие знатные студенты, впервые видя его, презрительно хмыкали и не подозревали, что жестоко ошиблись — но не все же сведущи в чтении скрытых признаков! Воробей себе и воробей! Маленький, лысенький, вечно встрепанный и рассеянный, с тоненькими ручками-ножками, клювастый и влажноглазый. Уже гораздо позднее выясняли непочтительные студенты, что именно этот воробей и был автором знаменитого трактата «О пяти видах наказаний», где доказывал, что все наши беды проистекают из глубокой древности. Дескать, гуманисты эпохи Тан легкомысленно отказались от прежнего канона — клеймение лба, отрезание носа, кастрация, отрубание ног и смертная казнь, — заменив его на опасные нововведения. Ну скажите, можно ли устрашить преступников и вразумить злоумышленников таким набором, как битье легким бамбуком, битье тяжелым бамбуком, ссылка на определенное расстояние, ссылка на определенный срок и только потом уж — смертная казнь!

Неудивительно, что нравы падают и падают...

Видимо, незнакомец у паланкина был не чета студентам-оболтусам из родовитых семей — едва уловив блеск советникова глаза, он почтительно склонился, приложив руки ко лбу, и одними губами произнес:

— Отчаянный дерзец лишь выполняет приказ: передать высокому сановнику весточку от далекого друга! Уста не карают за произнесенное — виноват сказавший!

— Зато иногда отрезают излишне длинный язык, — как бы невзначай чирикнул воробей. — Ты, я вижу, не боишься смерти?

И шевельнул пальчиком опомнившейся страже — не трогать! Раньше суетиться надо было.

— Осмелюсь спросить: как вы догадались?

— По твоему голосу, чужой гонец, — он совсем не изменился.

— Но ведь и вы, о опора Чжунго, по моему ничтожному разумению, не дорожите вашей драгоценной жизнью!

Во взгляде сановника промелькнуло что-то, отдаленно напоминающее интерес.

— И как же ты определил это, удалец?

— По вашему лицу, господин: оно не изменилось.

Более прозрачного намека и быть не могло: «Окажись я наемным убийцей, досточтимый сановник, и вам бы оставалось гордиться новым титулом лишь посмертно».

Носильщики успели сделать не меньше тридцати шагов, прежде чем бескровные губы учителя Сынов Отечества снова шевельнулись:

— Говори.

Но даже привычные ко всему носильщики вздрогнули и сбились с ритма, когда незнакомец вдруг заговорил звучным, хорошо поставленным баритоном, свойственным скорее человеку дородному, грузному и, судя по интонациям, облеченному властью:

— Я, подданный, безрассуден и глуп. Подавая трону доклад, я употребил в нем непочтительные выражения. Если определять мне наказание, то и десяти тысяч смертей окажется мало. Надеюсь, государь с состраданием отнесется к глупости верного слуги и простит ему безрассудную прямоту... — Незнакомец замолчал и добавил уже прежним бесцветным голосом:

— Пославший меня сказал: если вынудят докладывать при людях, то этих слов будет достаточно.

— И мой друг Бао по прозвищу Драконова Печать, как обычно, оказался прав. — Улыбка Государева Советника казалась чужой на махоньком личике, совершенно не приспособленном для таких широких и искренних улыбок. — Узнаю стиль — уничижение паче гордыни... Впрочем, я полагаю, у тебя сыщутся и другие доказательства, кроме стиля и краденого щебета?

— Досточтимый господин, чье имя вы только что произнесли, повелел: если спросят, напомни о неких отроках, сбежавших с занятии по «Заново составленному описанию Пяти династий» и попавшихся в лапы сыщикам подле Зеленого терема, что на углу улиц Изначального Покровительства и Златоудельной.

Улыбка сановника стала еще шире.

Он даже сбил на затылок шапку — сбил лихим юношеским движением, сверкнув очами, порывисто приподнявшись на сиденье...

И снова замер — прямой, маленький, строгий.

— Уйди к писцам, — приказал Государев Советник. — Скажешь: я велел после трапезы привести тебя ко мне в кабинет. Там и зачитаешь доклад.

Змееныш Цай кивнул — и через мгновение у паланкина никого не было.

Запасные носильщики даже сделали из пальцев колечко — от нечистой силы.

— Слава! — кричали в толпе, нимало не заботясь явлением гонцов с тайными докладами. — Слава Государеву Советнику! Слава мудрецу, подсказавшему Сыну Неба истребить проклятых монахов! Долгие лета губителю тайной канцелярии!

Сановник в паланкине слушал эти крики и зябко кутался в шерстяную накидку, хотя на улице было более чем жарко.

2

Кабинет Государева Советника состоял из трех помещений; Змееныша сановник принял в первом, где находилась летняя кровать с мраморной основой и перилами из темного, инкрустированного золотом бука. В углу располагался лаковый столик для игры на цитре; рядом — складной стул, украшенный перламутром. Вместо цитры на столике валялись визитные карточки и учетные книги, где регистрировались подарки, полученные в Праздник Средины Осени.

Книги же были навалены грудами в беспорядке.

Сановник расположился на махоньком табурете по ту сторону кровати, и Змеенышу были видны только четырехугольная шляпа, поблескивающие глазки и породистый клюв, время от времени трепещущий ноздрями.

Лазутчику еще подумалось, что все это очень удобно для допроса: окна позади Государева Советника были затенены зеленым флером, а сам Змееныш сидел как раз на освещенной половине, за музыкальным столиком.

— Я слушаю, — тоном, не терпящим возражений, бросил воробей из-за кровати.

Змееныш Цай прикрыл глаза, сосредоточился и чужим голосом принялся пересказывать доклад — тот самый, который ему прочел судья Бао в притоне Немого Братца.

Медленно.

Внятно.

Слово в слово.

***

В столице Цай находился уже вторую неделю.

Еще в первый день, еле заставив себя уйти от страшного частокола, лазутчик отправился возобновлять старые связи. В Бэйцзине он бывал в последний раз лет эдак пятнадцать тому назад — а значит, можно было воспользоваться тогдашним именем, под которым его в ту пору знали здесь. Никого из прежних знакомцев не должен был удивить нынешний вид Змееныша. Постарел? Ну и что?! Мало ли отчего выпадает в жизни человеку сомнительное счастье выглядеть хуже, чем следовало бы? А в тех местах, куда побрел за пристанищем лазутчик, не было принято подробно расспрашивать о превратностях судьбы.

И к вечеру Змееныш «плюхнулся в тину».

В свое время ему довелось самовольно встрять в щекотливое дельце с подставной партией опиума-сырца и умудриться решить его без крови, к обоюдному удовольствию схлестнувшихся сторон. В результате умельцу-доброхоту было даровано почетное право тройного щелчка пальцами; всякий раз — наособицу. Первый раз — тайным знаком рыночного «бугра» Аня Захребетника, второй раз — личным щелчком Монашка У, главы «сидящих спокойно», третий же раз — с присвистом, как завещала Змеенышу Гиблая Доченька, негласная хозяйка всех столичных борделей, пережившая дюжину мужей.