Баллада о Сандре Эс

— Наверное. И еще Бенгта. Как будто они выйдут ко мне из воды. Но зачем им выходить?

Юдит бросила на меня взгляд, исполненный одиночества, и мне нечем было ее утешить.

— Как ты думаешь, жизнь дает второй шанс? — спросила она, не сводя с меня взгляда, как будто я могла дать ответ.

46. Ребекка-приемыш

— А где жила семья, в которую отдали Ребекку? — прошептала я, заглядывая в лицо Юдит, которая лежала, закрыв глаза. Если она спит, не стану будить. Я взяла с тумбочки фотографию Ребекки, которая все так же пристально смотрела на меня.

— В Емтланде, — ответила Юдит, не открывая глаз. — Возле белой церкви. Мне приехать не разрешили, но прислали снимок.

И эта фотография лежала возле ночника. Мужчина в пасторском одеянии, а рядом с ним худенькая женщина, которая, кажется, хотела улыбнуться для фотографии, но с непривычки не вышло. Между ними застыла девочка в нарядном платье и с гладко причесанными волосами, которые, видно, были слишком пышными и непослушными, если не приглаживать мокрой расческой и не затягивать в тугие косы. Мне нравится Ребекка. У нас как будто есть что-то общее.

Здесь она младше, чем была я, когда меня взяла к себе София, и все же я знаю, что она чувствовала в тот момент, когда сделали снимок. Она изо всех сил старалась быть такой, как они. Подходящей. Белая ворона всегда знает, что она не такая, как остальные, и всегда надеется, что никто этого не заметит. Но внутри у белой вороны живет второе «я», опасная тихоня, от которой никак не избавиться, потому что сердце одно на двоих. И эта вероломная тихоня в любой момент может все испортить, закатить истерику, разрыдаться и закричать, что ненавидит того человека, который о ней заботится.

Рабочий день закончился, и мне пора было идти домой, но я осталась в комнате Юдит.

— Вы с ними встречались? — спросила я.

— Мне запретили туда приезжать.

— Я тоже приемная, — сказала я, поглаживая лицо Ребекки кончиком пальца. Мне хотелось как-то утешить бедняжку, застывшую с натянутой улыбкой между приемными родителями. У меня кружилась голова, как будто я только что поднялась по длиннющей лестнице.

Юдит взяла меня за руку.

— Не трогай фотографию… Оставь ее в покое. Все осталось в прошлом.

Мне не хотелось, чтобы она так говорила. Как можно все забыть? Я хотела узнать больше.

— Вы не думали об аборте?

— Кажется, нет. К тому же, аборты тогда были вне закона.

— А тайно?

— Я любила ребенка! — она вдруг едва ли не взвыла, как раненый зверь: — Любила! Понимаешь?

Наверное, она сама себе врала. Надо было оставить ее в покое, но я как будто расковыривала болячку: чем больше ковыряешь, тем труднее остановиться. Только и ждешь, как пойдет кровь.

— Может быть, вы только сейчас так говорите? Может быть, вы забыли, как все было на самом деле?

— Я жила ради нее, ради этого маленького существа. Можешь не верить, но так оно и было. Она спасла меня. Я чувствовала, как она растет, шевелится… и это держало меня на плаву.

Прикусив губу, я положила фотографию Ребекки обратно на тумбочку. Может быть, и со мной будет так же? Вдруг я собираюсь избавиться от того, что может удержать меня на плаву? У Юдит было такое счастливое лицо, будто она и теперь чувствовала, как ребенок шевелится у нее внутри.

— Когда я пряталась в товарном вагоне поезда, идущего в Норвегию, то лишь ради нее терпела, чтобы нас не обнаружили. Иначе мне было бы все равно.

— А зачем вы прятались в товарном вагоне?

Юдит приподнялась, опираясь на локоть, глаза у нее загорелись.

— Надо было добраться до Осло и найти маму и братьев! Я хотела вернуться в Норвегию и сражаться за свою страну. Когда у меня не стало Бенгта, меня волновало только это. В Швеции меня больше ничто не держало, но когда я добралась до Норвегии, оказалось, что меня там не ждали. Беременная еврейка, которая хочет «помочь своей стране» — вот дурочка! Они бы, наверное, рассмеялись мне в лицо, да пожалели. Пообещали, что будут искать моих братьев и попробуют переправить их в Швецию, лишь бы я убралась подальше, и как можно скорее.

— А ваша мама?

— Я узнала, что она в концлагере. Весь обратный путь я молила бога о том, чтобы все мы снова были вместе, чтобы мои родные приехали до рождения ребенка. Чтобы мы снова стали одной семьей.

— А найти Бенгта вы не пытались? Если бы он узнал о ребенке, то…

— Мне не нужна была его помощь! Если он не принял меня такой, какая я есть, то и мне его помощи не надо! Понятно тебе?

Юдит снова опустилась на подушки и закрыла глаза.

47. О надежде и безумии

Я думала, что Юдит совсем выбилась из сил, но она вдруг продолжила:

— Хотя я все время его ждала. Каждый вечер я думала, что он вот-вот постучит в окно. Каждое утро, открыв магазин, я стояла на тротуаре, оглядывая улицу. Мне казалось, что он может прийти в любую минуту. А потом что-то во мне сломалось… я потеряла рассудок — от тоски по Бенгту, от тревоги. Может быть, и последнее письмо от мамы тогда пришло — последнее перед отправкой в Германию. Все у меня в памяти перемешалось. Потом мне рассказали, что той ночью я зажгла все лампы в магазине и танцевала в одной ночной рубашке, и тогда меня увезли на «скорой». Во всем городе было введено затемнение, всем велели завешивать окна плотными шторами, а я их раздвинула и включила радио на полную громкость. Это мне потом рассказали. Я смеялась и пела, танцевала. Говорила с каким-то невидимым гостем. В больнице меня лечили электрошоком, я вышла оттуда немного не в себе. В магазин Сигне я так и не вернулась. Но когда я только-только пришла в себя, у моей постели сидела, кажется, именно она.

— А ребенок?

— Я была не в себе, а ребенок все рос. К родам я совсем оправилась. Вязала детские вещички и слушала, как она пинается внутри и просится на свет божий. Я мечтала, что мы с ребеночком переедем в маленькую квартирку и как-нибудь проживем. Про Бенгта я больше не думала. Или, может быть, все-таки надеялась, что однажды мы снова встретимся, и все продолжится как ни в чем не бывало… Да, наверное, об этом я и мечтала. О том, что мы снова будем вместе.

Последние слова Юдит произнесла еле слышно.

— Если бы вы подали ему знак, Бенгт тут же приехал бы…

— Если бы он захотел, то нашел бы меня!

— С чего вы взяли, что он не хотел? Вы же переехали, да еще и фамилию сменили на мужнюю. Юдит Кляйн — а он-то искал Юдит Хирш!

Юдит сделала вид, что не слышит, и поджала губы.

— Мне больше нечего сказать этому человеку. Он все погубил. Потом мы снова встретились — и ничего хорошего из этого не вышло. Я сглупила и рассказала ему о Ребекке. Он пообещал мне, что не будет ее искать: мы не имели на это права, ведь я подписала бумаги. Мы должны были оставить девочку в покое. Она думала, что пастор с женой и есть ее родители. А он взял и поехал туда. Ворвался в ее жизнь — и этого ему простить нельзя. Ей хорошо жилось! И вот в один ужасный день, когда мы с Гербертом — это мой муж — показывали клиентам модели платьев, вдруг зазвонил телефон. Это была приемная мать Ребекки, она негодовала, кричала, обвиняла меня в том, что я подослала Бенгта, и это разбило девочке сердце. Я слышала ее голос на заднем плане — ужасный, душераздирающий крик. И это кричала наша дочка… А я не могла ее утешить, я ничего не могла поделать… Потом она пропала, но об этом я узнала только после похорон — она утонула спустя пару недель после второй встречи с Бенгтом. Я больше не желала его видеть. А он — представь себе — во всем обвинил меня! Говорил, что он-то никогда не отдал бы Ребекку в приемную семью. По какому праву он говорил мне такое, скажи?