Бальзаковские женщины. Возраст любви

Такая женщина просто не могла не привлечь внимания внука крестьянина Оноре Бальзака. Это же просто «женщина-мечта»! Не то что неродовитая мадам де Берни или аристократка-выскочка мадам д’Абрантес…

* * *

Уже во втором письме маркиза пригласила Бальзака нанести ей визит. 28 февраля 1832 года он ответил ей:

«В жизни редко встречаешь благородное сердце и подлинную дружбу. Я же в особенности не избалован искренним отношением людей, на поддержку которых мог бы опереться, и принимаю Ваше великодушное предложение, хотя боюсь, что много потеряю в Ваших глазах при личном знакомстве. Не будь я по горло занят срочной работой, я поспешил бы выразить Вам свое глубочайшее уважение с той сердечной откровенностью, какая вам так дорога. Однако, хотя я давно уже веду упорную борьбу против невзгод, которыми порядочный человек может только гордиться, мне надо сделать еще немного усилий, и лишь тогда я завоюю право на несколько свободных часов, когда не буду чувствовать себя ни литератором, ни художником, а смогу быть самим собой. Эти-то часы, если позволите, я хочу посвятить Вам».

В мыслях он уже лелеял самые безрассудные надежды. Еще бы, стать любовником одной из самых недоступных аристократок — это же победа!

С. Цвейг описывает его мысли так:

«Он станет теперь любовником, а может быть, и супругом доподлиннейшей герцогини из древнего галльского рода, преемником принца Меттерниха, он, который в объятиях герцогини д’Абрантес уже был преемником его отца, князя Меттерниха!»

Для человека такой фантазии, какой обладал Бальзак, заочно влюбиться в маркизу — это было делом, казалось, само собой разумеющимся. Для этого ему и не нужно было ее видеть, ибо все его чувства, совсем как чувства его персонажей, подчинялись самовластию его воли.

Недолго думая Бальзак надел новый фрак, сел в карету и поехал во дворец де Кастеллан. По пути он «накрутил» себя так, что прибыл на место уже совершенно влюбленным. Из неведомой ему пока еще мадам де Кастри он уже успел создать некий идеальный образ, которому в романе своей жизни он намерен был поручить главную роль.

Но действительность превзошла все его ожидания. Бальзак был просто потрясен маркизой. После злосчастного падения с лошади она с трудом передвигалась, но все еще сохраняла красоту и очарование. Больше же всего писателя поразили ее живые и умные глаза.

Скучавшей маркизе все тоже очень понравилось. Бальзак был первым писателем, с которым она познакомилась, человеком из другого мира, а посему ей с ним было очень интересно. Три часа волшебной беседы «обо всем на свете» пролетели незаметно, и она была не в силах не восхищаться этим необыкновенным человеком, ниспосланным ей судьбой.

На следующий день Бальзак написал маркизе:

«Вы приняли меня столь любезно, Вы подарили мне столь сладостные часы, что теперь я твердо убежден: Вы и есть мое счастье!»

Отношения становились все сердечнее. В ближайшие недели и месяцы экипаж Бальзака каждый вечер останавливался у дворца де Кастеллан, и беседы затягивались далеко за полночь. Он сопровождал ее в театр, он писал ей письма, он читал ей свои новые произведения, просил у нее совета.

Это было весьма кстати, ведь в то время Бальзак стремился отдалиться от герцогини д’Абрантес, которая, по словам А. Моруа, «хотела вновь заставить его работать на нее, а у него не было для этого ни времени, ни желания». Маркиза же пригласила его приехать в августе к ней на курорт в Экс-ле-Бэн, где она собиралась жить, а позднее сопровождать ее в поездке по Швейцарии и Италии.

Для одинокой женщины, которая уже много недель и месяцев предавалась скорби по умершему, эта духовная дружба означала своего рода счастье, для Бальзака же она означала страсть.

Роковым образом Бальзаку было мало одной только дружбы. Его мужское и, вероятно, снобистское тщеславие жаждало большего. Все настойчивее, все несдержаннее, все чаще он стал требовать, чтобы она подала ему надежду.

Одержимый гордыней, Бальзак отправился в Экс-ле-Бэн в самом лучезарном настроении. Наконец-то маркиза де Кастри будет ему принадлежать! Можно ли в этом сомневаться? Ведь она сама пригласила его и требовала соблюдения инкогнито; все вечера они будут проводить вдвоем. Но… Ох уж это пресловутое «но»…

Мадам де Кастри оказалась слишком женщиной, чтобы даже в своем несчастье не почувствовать себя польщенной любовью человека, чей дар она чтила и чьим гением восхищалась. Она прислушивалась к его словам, не пресекала холодно и свысока бурные проявления чувств пламенного поэта.

Бальзак в своей повести «Герцогиня де Ланже» писал:

«Эта женщина не только любезно приняла меня. Она употребила против меня все ухищрения своего весьма обдуманного кокетства. Она хотела мне понравиться, и она приложила неописуемые усилия, чтобы поддерживать меня в состоянии опьянения и опьянять меня все больше. Она не пожалела усилий, чтобы вынудить меня, тихо и преданно любящего, объясниться».

Эта повесть, весьма, кстати, неудачная, явно посвящена пикантным подробностям его отношений с мадам де Кастри.

Однако как только ухаживания Бальзака приблизились к опасной черте, маркиза начала обороняться решительно и непреклонно. Может быть, она желала оставаться верной только что умершему возлюбленному, отцу своего ребенка, ради которого она пожертвовала своим общественным положением и самой честью? Может быть, ее сковывало полученное увечье, которого она стыдилась? Быть может, наконец, действительно плебейские и вульгарные черты в облике Бальзака вызывали у нее отвращение? А может быть, она опасается (и не без основания), что Бальзак в своем тщеславии тотчас же разгласит повсюду о своей новой аристократической связи?

Как бы то ни было, Бальзак наткнулся на стену, и его свидания с маркизой ограничивались лишь светскими любезностями.

А. Труайя пишет об их отношениях так:

«Ей не было равных в умении взглядом ли, обещающей улыбкой разжечь пыл того, кто ухаживал за нею, а потом замкнуться, словно вызванные ею волнение и возбуждение неприятно поразили ее. Как будто поощряла ухаживание, чтобы ее последующий отказ казался больнее, рвалась в бой ради отступления. Эта игра в прятки сводила Оноре с ума: он задыхался от желания, заметив кусочек ее кожи под манжетой над локтем, наблюдая за движением корсажа ее чересчур декольтированного платья, слыша глубокие вздохи, которые она роняла, прикрывшись веером. Ему требовалось почти болезненное усилие воли, чтобы не броситься на эту недоступную женщину, не начать раздевать ее, заставить покориться».

Мнение А. Моруа немногим отличается от вышесказанного:

«Слава писателя ей льстила, его ум увлекал, а остроумие забавляло. Она восхищалась им и даже была по-своему к нему привязана, но не испытывала ни малейшего желания стать любовницей этого дурно воспитанного толстяка, подлинная, внутренняя красота которого от нее ускользала; вот почему она дарила ему только те милости, какие позволял иезуитский устав, по которому жило светское общество, „где в любви допускалось все, кроме того, что о ней свидетельствовало“».

Тем не менее Бальзак не терял надежды. Со свойственной ему сентиментальностью он попросил у нее разрешения называть ее именем, какое сам для нее выбрал. Это снова было имя «Мари» (удивительная зацикленность фантазии у писателя!). Она согласилась.

Прошло пять месяцев самых настойчивых домогательств, но, невзирая на свои ежедневные посещения, невзирая на всю свою активность, Бальзак по-прежнему оставался лишь другом-литератором, но отнюдь не возлюбленным маркизы де Кастри.

С откровенностью отчаяния он описывал это положение Зюльме Карро: