Банан за чуткость

Галя шла быстро, но ноги двигались неловко, как чужие, и руки были как чужие, и каждый ее шаг принадлежал не ей.

Костя открыл дверь и сказал:

— А–а… Заходи.

В коридоре было темно, Галя ударилась обо что-то бедром и тупо ощутила, как болит и твердеет ушибленное место.

Костя толкнул дверь в комнату. Она вошла следом и стала у двери.

— Садись, — сказал он.

Она села на стул, на самый краешек, сдвинув закаменевшие колени.

— Ну? — спросил Костя.

Она глядела в пол, со страхом чувствуя, как подбирается к плечам озноб: вот–вот заходит дрожью все тело, и тогда уже ни встать, ни сказать слово, ни двинуть рукой.

— Тебе сколько лет?

Она сглотнула:

— В августе будет шестнадцать.

— В августе… — Он покачал головой. — Учиться тебе надо, понимаешь?

Помолчал, будто ждал ответа, и снова заговорил:

— Хочешь, слушай, хочешь, нет, но мой тебе совет — не балуйся ты этим делом. Еще успеешь. И нарадоваться успеешь, и наплакаться. Это ведь штука такая: один раз споткнешься, а потом всю жизнь синяки считать. Понимаешь?

Она кивнула. Она ничего не понимала. Она просто ждала, когда он скажет, что с ней будет дальше.

— Ну, вот и слава богу, что понимаешь, — проговорил он, и голос его повеселел: — Ты девчонка симпатичная, тебе особенно нужно голову на плечах иметь. Ясно?

Галя поняла, что надо снова кивнуть, и кивнула.

— Ну, вот и порядок, — услыхала она и вдруг почувствовала на щеке его руку. Она сжалась и, почти закрыв глаза, вдруг потянулась щекой к жестковатой ладони…

— Умница, — сказал Костя. — В общем, будем считать, что договорились. На вот тебе шоколадку и иди домой.

Она встала и машинально взяла тоненькую легкую плиточку. У двери Костя потрепал ее по плечу и сказал напоследок, опять ухмыльнувшись:

— А учиться надо хорошо!

Потом она шла по улице, морщила брови, чувствуя, что что-то произошло, и никак не могла понять, что именно. Шоколадка теплела и размякала в ладони. Галя вспомнила о ней только дома, на лестнице, когда полезла за ключом. Она машинально съела шоколадку, скатала обертку в плотный комочек и бросила на лестницу — серебристый шарик мягко запрыгал по ступенькам.

Лидии не было, но вышла она, видно, ненадолго — белье, замокавшее с вечера в эмалированном тазу, было залито теплой мыльной водой. Галя сняла кофточку, надела передник и стала стирать. Теплая мыльная пена вскипала и опадала между пальцами.

Пришла Лидия, встала за спиной и опять стала говорить что-то про учебу, про отметки. Галя не отвечала. Лидия сказала:

— Ну-ка, посмотри на меня.

Галя не обернулась.

— Ты можешь ответить?

Она не ответила.

Тогда Лидия обошла ее и, заглянув в лицо, проговорила, с удовлетворением выделяя слова:

— Теперь, надеюсь, ты возьмешься за учебу.

Галя сполоснула и выкрутила белье, развесила в кухне. Лидия позвала есть. Она ответила, что не хочет, — ей правда не хотелось есть и вообще не хотелось в комнату.

Лидия сказала:

— Только, ради бога, не объявляй голодовку. В конце концов, произошло лишь то, что все равно должно было произойти. И, поверь, тебе же на пользу.

В кухне сквозяще, весенне пахло мокрым бельем. Галя надела кофточку и села на табуретку к окну. Плечи и руки у нее обвисли, даже пальцами шевелить не хотелось.

Квартал был свободной застройки, дома стояли обособленно, и в холодноватой темноте вечера их окна светились замкнуто, одиноко. По шоссе вдали проехал одноглазый грузовик, бережливо моргая единственной фарой…

Вдруг Галя поняла. Она быстро прошла в комнату. Лидия читала, полулежа на диване. Галя встала у ее ног и проговорила негромко, почти утвердительно:

— Это ты ему сказала?

Лидия неторопливо оторвалась от книги.

— Что сказала?

— Ты знаешь что.

— Это имеет решающее значение? — спросила Лидия.

— Ты?

Лидия перевернула страницу и спокойно ответила:

— Он достаточно умный парень, чтобы без подсказок знать, как себя вести. И, к счастью, достаточно порядочный.

— Ты, — сказала Галя и горько покачала головой. — Значит, все-таки ты.

— Во–первых, ты придаешь себе слишком большое значение…

Галя пошла к вешалке, надела пальто. Вышла на лестничную площадку — и вдруг разом вспомнила весь разговор с Костей, будто заново услышала. Боже мой, какой дурацкий разговор!

Она почти бежала по лестнице, бежала по улице. Какой дурацкий разговор!

Конечно, так оно и было. Лидия его накрутила, просила не губить девочку. А он же порядочный — вот и повторял ее слова. Все слова ее! Сам только погладил по щеке…

Она добежала до остановки и в трамвае по инерции пробежала сквозь вагон, от задней площадки к передней. Скорей бы его увидеть!

Сейчас Костя казался совсем своим, почти ровесником. Просто мальчишка. Лидия накрутила его, а он из благородства повторял… Какой дурацкий разговор!..

В его окне на третьем этаже было темно.

И на узкой деревянной улочке то самое угловое окно было погашено.

Галя стала ждать. Она стояла прямо под фонарем на раскисшей тропинке. Почему-то мерзли ноги, она поджимала пальцы. Она не знала, сколько придется ждать — час, два, больше. Но тяжело было не ждать — тяжело было, что еще час, два или больше будут стоять у нее в ушах сказанные им Лидины слова.

Откуда-то снова появился тот мальчишка в большом ватнике. С минуту постоял, глядя ей в колени, потом буркнул:

— А его нет.

— Кого его? — спросила Галя.

— Не знаешь, что ли? Кости…

Она молчала, и мальчишка нехотя объяснил:

— На танцы пошли с Маринкой, в «Строитель».

— А ты откуда знаешь?

— Знаю, — сказал он.

Снова постояли молча, и мальчишка хмуро проговорил:

— Чего ты все за ним бегаешь? Он же с Маринкой ходит…

Галя спросила:

— Давно ушли?

— Час, наверное, — ответил тот. И уже вслед ей крикнул: — Ты узкоколейкой беги — короче…