Так уж получилось, что еще не появившись на свет, я начал обманывать чьи-нибудь ожидания. Мои родители-педагоги надеялись, что их первенцем будет девочка, которая вырастет и пойдет по их педагогическим стопам.

Однако родился я. Случилось это в 1939 году.

Оценив басовитый крик, которым я заявил о себе, они предрекли мне будущее генерала. Но я их, разумеется, подвел. Окончив среднюю школу с золотой медалью, которая, по мнению родственников, прямо-таки обязывала меня идти в вуз, я устроился электриком на Камышинский хлопчатобумажный комбинат. Там было много девушек, и это вдохновило меня на стихи. Стихи нравились девушкам и редакции фабричной многотиражки, поэтому я стал печататься. Однако, вопреки ожиданиям и прогнозам знакомых, поэтом не стал. Вдруг увлекся игрой в шашки. Так увлекся, что едва не стал чемпионом города. И когда друзья-шашисты решили уже, что быть мне мастером спорта, я шашки оставил и начал писать юмористические рассказы.

Что из этого вышло, судить тебе, читатель. Скажу только, что мне всерьез не хочется обмануть твоих ожиданий…

Г. ПАВЛОВ

КОНВЕРТ

Резидентов принял конверт из рук шефа и внутренне собрался. Он понял, что это значит: теперь его не выпустят из виду, будут следить за каждым шагом. Слишком многих интересует этот конверт, слишком многих. Резидентов скрипнул пластмассовыми зубами и поклялся в душе, что доставит конверт в целости и сохранности.

«Только бы незаметно выйти отсюда, а там уж тютю!» — сурово подумал Резидентов и стал помаленьку пятиться к двери.

Он улучил момент, когда все повернулись к шефу, легонько отодвинул плечом человека в квадратных очках, стоявшего у двери, и задушевно сказал:

— Пойду курну. Уши пухнут, так курнуть охота.

Он вышел в коридор и не спеша закурил, затылком чувствуя сверлящий взгляд человека в квадратных очках. Незаметно осмотрел коридор. У входа стояли два здоровяка и читали одну газету. Здоровяки держали газету вверх ногами.

«Ясно, — оценил обстановку Резидентов, — выход перекрыт. Шиш тут прорвешься».

Будто бы гуляя, он прошел в другой конец коридора и, скользнув в боковую дверь, одним духом взлетел по лестнице на пятый этаж и глубоко задумался.

Что делать дальше?

И тут же внизу загалдели и затопали.

— Он не мог далеко уйти! — раздались взволнованные голоса. — Он гдей-то тута!

Голоса приближались. Резидентов присвистнул и в следующую секунду уже был на чердаке. Толстый кот, агрессивно фыркнув, бросился в чердачное окно и застрял там, отрезав путь Резидентову. Резидентов упал было духом, но потом решительно схватил кота за хвост, кинул его прочь и сам с кошачьей ловкостью пролез в окно.

С замиранием сердца он съехал по водосточной трубе во двор, аккуратно снял с ушей чердачную паутину и ласково погладил карман, в котором лежал конверт.

Потом он долго петлял по улицам, сбивая след. Наконец облегченно вздохнул и… тут же увидел двух преследователей. Резидентов охнул и прыгнул в отъезжающий автобус. Через шесть остановок он вышел из автобуса, взял такси и поехал в обратную сторону.

Уже начинало смеркаться, когда Резидентов остановил такси у знакомого дома. Он вошел в подъезд, перевел дух, и тут несколько тяжелых рук легли ему на плечи.

— Заждались мы тебя, Митюха, — ласково сказал человек в квадратных очках. — Вся душа изболелась, семь скоро, а тебя все нет и нет… Бежим скорее, а то все позакрывают…

Резидентов понял, что сопротивление бесполезно. Перед глазами встали жена и дети.

«Простите, родные, — мысленно обратился к ним Резидентов. — Я сделал все, что мог, но, похоже, опять не видать вам моей премии. Никуда не денешься, уж так заведено…»

ЧУЛОК

Сижу я, как всегда, на своем рабочем месте и шерстяной чулок вяжу. Нервы это укрепляет. И польза: чулки в магазине не покупать. Тут заходит вдруг начальник, замирает на пороге и на меня глядит.

— Это что же вы, Вареньев, делаете? — спрашивает.

— Шерстяной чулок вяжу, — объясняю. — Нервы это укрепляет.

— Укреплять нервы надо дома, а не на работе, — говорит. — Тут комиссия ходит, а вы с чулком… Уберите свое вязанье и займитесь делом.

Брови сдвинул и ушел. А через полчаса опять является.

— Товарищ Вареньев! — говорит громко. — Чем вы занимаетесь?

Будто сам не видит, чем я занимаюсь.

— Чулок вяжу, — отвечаю. — Нервы это укрепляет.

— Вы родной язык понимаете? — спрашивает. — Я вам, кажется, ясно сказал, чтоб занялись делом. Вам за что завод деньги платит? За чулки?

Вздохнул я, чулок в сторону отложил. Не лезть же в бутылку из-за пустяка…

Ушел начальник, дверью хлопнул. Через десять минут возвращается:

— Вареньев! — говорит шепотом, но с присвистом. — Что это такое?

— Чулок, — объясняю. — Вяжу я его. Нервы это укрепляет.

А у начальника глаза сильно горят и щеки в красных пятнах. Пот на лбу. Волнуется, что ли…

— У т-тебя совесть есть? — кричит. — Т-ты ч-человек или еще кто?! Ч-чтоб я этого ч-чулка больше не видел! Ясно?!

Плюнул я, бросил чулок в ящик на самое дно! Бумагами завалил. Убежал начальник. Ручку у двери оторвал. Забыл, видать, что дверь в коридор открывается, на себя сильно дернул.

Минуты не прошло, а он опять на пороге стоит. Весь с лица голубой, воздух ртом хватает:

— Вы… — говорит. — Ты…

А больше ничего не говорит. Ну я-то знаю, что он спросить хочет и заранее отвечаю:

— Да чулок же вяжу. Нервы это укреп…

А он вдруг как прыгнет, чулок у меня выхватил и бежать. Я дверь за ним тихонько закрыл, за стол сел. Час сижу, полтора сижу. Скучно мне стало, пошел свой чулок вызволять…

Подхожу к кабинету, где наш начальник сидит, дверь толкнул — заперто. Заглянул в замочную скважину, вижу: сидит начальник на диване, задумчивый такой, и мой чулок вяжет. Понял, значит, что нервы это укрепляет…

БАНАНОВ ДУМАЕТ

Когда этот оригинал Мухов предложил совершить культпоход на концерт симфонической музыки, вся лаборатория, к удивлению Бананова, с восторгом согласилась. Бананов внутренне запротестовал, но отказаться не посмел, дабы не прослыть серой личностью. И вот теперь он сидел рядом с Муховым и остро чувствовал, что попал куда-то не туда. Это чувство еще больше обострилось, когда концерт начался. Бананов признавал только плясовые мелодии и военные марши, а здесь было совсем не то. Он с неприязнью взглянул на Мухова, который прямо-таки таял от счастья, малозаметно зевнул, но Мухов это заметил.