Банда гиньолей
Шрифт:
— Ну, так что, теперь порядок?
Мне хотелось покончить с этим, мы уже бог знает сколько времени торчали в каютке. Собравшиеся на палубе, верно, задавали себе вопрос, чем мы могли там заниматься. По всей видимости, он раздумывал, отрыгивая прямо мне в лицо. Так он размышлял некоторое время, и вдруг его осенило:
— You are nо cook? Стряпать умеешь? All frenchmen are cooks! Все французы стряпают!
Блистательная мысль!
— Oh yes! Oh! Yes! — поспешил я подтвердить. Чем я, в конце концов, рисковал?
— Good! Ah! Good! Fine!
Он с такой силой трахнул меня по плечу, что без малого не вывихнул руку. Надо полагать, на судне кормили не яичным суфле — как-нибудь справлюсь. Это меня устраивало в высшей степени!
Я снова заладил: «Плить! Плить!..»
— Еще
— Значит, к нам, без никаких! Goddam! Cherry, о Frenchy!
— I'll be here, skip! I'll be here! Буду здесь, шкипер! Буду здесь!
Решено! Железно! Обменялись рукопожатиями. Лихой морячок! Буду здесь в eight fifteen! Отплытие в четверть девятого! По рукам! O'clock, и как там еще! Ура! Новая жизнь!.. Но это еще не все: пусть катятся подальше мадемуазель со стариканом. К черту эта обуза!.. Танцуем ригодон!.. Пусть проваливает старикан, пусть проваливает девчонка! Пусть идут тешиться вдвоем! Новая жизнь. Лавочка закрывается. Держись, дело окончательно решенное.
Поднимусь на борт один. Я принят в команду, черт бы меня побрал! Никаких стеснений, никаких сомнений, никаких половинчатых решений. Из-за этих двоих у меня будут одни неприятности. К черту вещички! Мне ясно видится моя судьба. Счастливо оставаться!.. Не желаю мучиться более из-за своего доброго сердца. Да здравствует будущее, неистовая юность!.. Прощайте, этим вечером я уезжаю.
Я бросился было прочь, но он удержал меня… Я хотел сбегать купить себе рубашку, но он схватил меня за культю и показал на весь собравшийся здесь и сидевший на корточках народ — матросов, докеров — который, окружив бочку, ждал пояснений. А у трюмных люков появлялись все новые лица… Акробаты на вантах тоже ждали решения…
Задрав голову к вершинам мачт, чтобы всем-всем было слышно, он прокричал: «Froggy on his way, froggy on the list! Лягушатник плывет с нами!» От самых недр до кончиков мачт загремели такие оглушительные крики «ура!» и «виват!», что содрогнулось стоявшее в отдалении судно… в бухте поднялось волнение, и даже по реке побежала рябь.
Я казался таким нелепым, что люди хохотали во все горло, от вознесенных в небо макушек мачт до самой воды. Двое так корчились от смеха, что упали за борт. Свет не видывал ничего более уморительного, чем моя особа, включенная в судовой список. Все — черные, желтые, коричневые, зеленые — точно старались перехохотать друг друга, весь экипаж поголовно потешался надо мной, но это не слишком смущало меня: случается и пострашнее. Правда, некоторые улыбались мне, может быть, хотели обнять… «Эх, вы, дурачье!.. Смеетесь? Ну что ж, и я посмеюсь! Хорошо смеется тот, кто смеется последним! Смейтесь!.. Вы еще ничего не видели, олухи, болваны, наглецы! Жалкие каторжники бурь, вы будете лопать мою стряпню! Пальчики оближете! Погодите, найдутся крысы, которые будут лакомить вас соусом «Шалот», биточками «Гаспар»! Ждите-дожидайтесь, голуби мои!»… Вот что я думал, глядя на этот сброд: еще повстречаемся! «Бу-у!» — промычал я — отплатил этим скотам их же монетой… «Эй, шпана! Лягушатник клал на вас, на всех до единого!» Только не так, как они, — спокойно! Вечером свидимся, вот тогда поглядим… Насмешники сраные! Хотите потягаться? Без возражений! За кого принимали себя эти вонючие пентюхи?.. Я орал на шкипера и его бандюг! Видывали мы таких ухарей с наколками! Вот так-то… Они думают, с сопляком имеют дело… Этот сопляк приготовит им небольшой сюрприз!.. Я вам не из детского сада, и думать забудьте!.. Злость во мне кипела, аж в глазах потемнело. Хотел бы я видеть этих выпивох под заградительным огнем! Поди, наклали бы в портки. Еще разок передразнил их: «Бу-у!.. Бу-у!..» До скорого, лопушки!
Ну, напугали вы меня… Да вам только воробьев пугать! Поглядим, что у вас выйдет, а я поплыву!.. Подать мне Америку и Ла-Плату в придачу! Все пакости останутся здесь, а это дорогого стоит…— Я вас вышколю! — крикнул я им. — Я вас такой наперченной стряпней попотчую, что вы у меня ужом будете вертеться! Перчик первостатейный! — я похлопал себя по ширинке — будете до неба скакать… Рожу на бок своротит! Привет, фанфароны!..
Я собрался уходить. В горле у шкипера булькало от смеха. Он впервые видел меня в гневе, а это еще потешнее, чем все прочее.
Не любил я, когда меня дразнили…
— До вечера, кодла! Привет!
Теперь на очереди другое, самое трудное: избавиться от девчонки и старого чудака, найти убедительные слова, веские доводы… Моя неизменная верность, большие надежды — вот самые убедительные доводы. Сначала я матросом, а потом уже они… Потом… Позднее…
Они ждали меня у трапа, расхаживая туда и обратно… Ждали уже два часа… Им пришлось немало пережить из-за Матросов… Два пьяных нахала полезли к Вирджинии обниматься. Под градом глумливых шуточек им пришлось спешно удалиться оттуда… Со всех снастей им что-то горланили, материли на чем свет стоит, рядом с ними плюхнулась густая желто-зеленая харкотина, плевки табачной жвачки. Не выдержав, они бежали, забились в какой-то пакгауз, откуда вышли, только когда увидели меня. На Вирджинии лица не было… Милая, нежная моя! Красавица моя! Какие отвратительные чудовища!.. Она стала такой ранимой, уязвимой, чувствительной… Впрочем, в ее положении ничего удивительного. Я утешал ее, как мог.
— Dear, they don't know! Drunken dogs! Дорогая, они ничего не соображают! Напились до скотства!
Это была и правда, и ложь. Мужчинам не обязательно напиваться, чтобы все крушить — разрушение у них в крови… Просто чудо, что они еще существуют с тех пор, как преуспевают в уничтожении самих себя. У них одно на уме: обращение всего в ничто… Этим беспокойным существам только того и надобно. Сеять погибель есть их назначение… Всякий вздор повергает их в слепую ярость. Нельзя злить их — иначе конец всякой поэзии, гармонии.
Состена огорчала такая предвзятость в отношении нас, недоброжелательность экипажа, глумление над нами без всякого к тому повода!
— Предубеждение, предрассудок мореходов! — втолковывал я ему. — Да это еще пустяки, папаша, ерунда!.. Вот если бы они взъелись на тебя во время дальнего рейса, я бы тебе не позавидовал! А это так, детская забава.
Я объяснил ему положение наших дел.
— Возраст не тот!
— Вот как, не тот!
Черт, он просто сражен.
— Но послушай, ведь у них там есть хмыри раза в три, а то и в четыре старше меня!
Он был уверен в этом.
— Малышку они тоже не берут…
— А тебя?
— Со мной порядок… В общем, берут сверхштатно… поваром…
— Значит, сматываешь удочки, а нас бросаешь?
Именно так и выходило…
Лицо у него посерело, а он и так выглядел не блестяще.
— Он плывет! — указал Состен на меня, обращаясь к малышке.
Они глядели на меня, не в силах поверить… Перевели взгляд на корабль, на маляров, красивших корпус после конопатчиков.
— Он плывет…
Они совершенно убиты. Могли ли они подумать…
— Ты, конечно, прав… Прав… Красивый корабль… А что делать нам, мисс?
В самом деле…
Вирджиния глядела куда-то в сторону, куда-то за Темзу, на тот берег, совершенно безучастная. Она не промолвила ни слова, не сделала ни малейшего замечания. Обернулась ко мне… Милое личико, никакой досады, даже улыбалась приветливо… Точно сейчас вижу ее сквозь сиреневую дымку… Выглядела такой бледненькой, ветер трепал пряди ее волос. Он дул порывами, смешивая все. Дымка, сизая мгла, проблеск солнца… Оно заиграло и на кончике ее носа, задорного носика, кошачьего носика. Как сейчас вижу, во всех подробностях… Она стояла на причале, у самого корабля… Ее милая усмешка… Наверное, буду видеть ее и по ту сторону океана, на другом берегу… Настоящее колдовство… Она ни в чем не упрекала меня, готова была смеяться по любому поводу, но сейчас выглядела усталой, личико было бледненькое… Понятное дело, в ее положении…