Банда гиньолей

Малышке казалось, что я скоморошничаю, чтобы ее развеселить… я же просил у нее прощения:

— Умоляю вас, не покидайте меня, моя маленькая Вирджиния! Никогда больше не стану вас бранить! Скажите, что хоть капельку любите меня… Что вас привлекает не только Бигуди, что я тоже хотя бы немного значу для вас!

Я цеплялся, цеплялся, изображал эдакого душечку — грубостью ничего нельзя было добиться. Я жаждал получить свою долю… Видения преследовали меня неотступно! Как я ревновал! Меня просто трясло! Блеющим голосом я умолял ее, чтобы не убегала, чтобы простила. Никогда больше не сделаю ни одного замечания… Ни словечка, ни вздоха… Перестану докучать ей… Буду смирно таскать свой куль, заметано! Но тут вдруг, будь оно неладно, снова на меня накатывало, я снова приставал к ней с вопросами. Я волочил свою ногу-клюку среди безумных видений. Как взгляну на ее мордашку — и — раз! — все вскипало во мне!.. Мне нужно было знать больше, новые подробности, я исступленно домогался откровений — слишком страстно для моей бренной плоти и, уж точно, для моей головушки. Я доводил себя до безумства своими непристойными, дикими вопросами, а она молчала. Слышала, что я что-то бормочу, но молчала… и с шаловливой резвостью продолжала подпрыгивать бок о бок со мной. Решила, верно, что я повредился в уме. Я боялся вывести из терпения мою прелестную Вирджинию, мою мадонну, мою фею. Пыхтя, я тащился… как черепаха… со своим вьюком. Она ободряла меня улыбками, этого выдохшегося озорника… Мне бы лечь прямо на тротуаре, да некогда… Ох, уж эти англичаночки! Такие бойкие, ребячливые, светловолосые… Небо в глазах… Растленность ангелов… В них — сатана… Точно, сатана… Сатана с таким вот личиком… Я обожал его до умопомрачения!

Добрались, наконец, до Букингем-роуд. Когда проходили мимо одного подъезда, я затащил ее туда, чтобы поцеловать… Темный был закуток… Хочу малость пощупать ее — она сопротивляется, бьется, как пойманная рыба… Целую ее, щекочу… Зажал ее в углу, она закричала. Какая отрада! Какое блаженство! Я так боялся, что она ускользнет от меня!.. Я делал ей немного больно, щипал, чтобы все выложила… как есть… Хотел наказать за Бигуди, за все… Хотел, чтобы созналась… Порочна была для своих детских лет… С ней строгость нужна! До чего я любил ее! Сучонка!.. Еще сильнее, еще крепче… Настоящая пытка… Жгучий яд, опалявший все внутренности после встречи с Бигуди… В штанах все горело огнем, ходило ходуном от толчков извне, причинявших мне боль… Ляжки сводило так, что хоть криком кричи, так, что я взлаивал под дверьми… Я мусолил ей лицо, а левой, здоровой рукой тискал ей тельце, живот, тугой, твердый задок… Зверушка! Маленький, резиновый, трепещущий задик! Прижимал его к себе, тискал, мял… Так бы и выдавил из него все соки… все соки твоего лукавства; маленькая дрянь! Всю кровь, все мясо… А-а-а, подступает… подступает… Спустил! Пошатнулся, вскрикнул, ухватился за нее, держу… Хам-м-м! Изо всей силы укусил ее в шею… Бац! Она отвесила мне пощечину, да какую! Вот змея! Какая сила! Даже в ушах зазвенело! Хороша киска! Тут уж я залепил ей плюху… хрясь!.. Получай! Крепко обхватив ее обеими руками, я притиснул ее к стене, целую взасос, облизываю… Вдруг она обмякла — чувствую, сомлела, голова повисла… Подхватил ее, не даю упасть, трясу, что-то говорю… Она что-то бормочет невнятно… Растираю ее, целую… Приходит в себя, тяжело дышит. Как я уже говорил, это случилось на Букингем-роуд. Обморок. Сразу же за Викхэм-стрит и зеленым рынком… Там-то ничего такого не было… Не буду пока давить на нее… «Пошли, малыш!» Я трогаюсь с места — незачем здесь торчать, не то народ начнет собираться. Говорю строго: «Идем, девочка!» На сей раз идет сзади — не забегает то справа, то слева, не подпрыгивает. Все-таки хорошую я ей дал встряску. Затаила обиду, держала зуб на меня, на перекрестках бросала на меня недобрые взгляды. Я думал — сбежит. Ну, довольно прогуливаться. Черт с ним, я прибавил ходу. А плечо прямо трещит от чугунной тяжести, от целой груды разномастного добра… Неподъемный тюк! Ох, и запарился я, отмеривая километры, даже на соплячку перестал смотреть. Будь что будет! Вдруг она приблизилась ко мне и поцеловала. Сама сделала первый шаг. Помочь мне хочет, прямо сейчас! Очень мило с ее стороны. Забыта размолвка, снова хорошее настроение. Несем мешок вдвоем, каждый со своего бока. Вдруг куль дернуло, она разжала руку — все рухнуло мне на ноги. Я взвыл. Добро рассыпалось по всей улице. Быстро собирать! Все гайки скатились в водосток. Вот уж развеселилась Вирджиния, глядя, как я гоняюсь за нашим барахлом, как пешеходы топчут его по всему тротуару… Вот тебе в отместку! Вот и поквитались! Вот удача! Я молча подбираю добро. Ладно, посмотрим! Посмотрим, чертовка! Вот увидишь!.. И нечего мне помогать. Пусть лучше злится… То и дело останавливаемся, чтобы перевести дух, чуть не на каждом углу. Ход, понятно, сбавили. Наконец, дотопали до Уодоу-стрит. Давно уже, в первые недели жизни в Лондоне, я приметил между Уодоу-стрит и Гилфорд-стрит скопище разномастных лавочек — настоящий музей привезенных из дальних стран сувениров, разных диковинок, карт мира, литографий, древностей из разных стран, гравюр с изображением парусников, компасов, чучел рыб, альбатросов — собрание разнообразных вещиц из мира приключений, какого мне никогда прежде не доводилось видеть… Между Уодоу-стрит и Гилфорд-стрит… Да и обстановка там приятная, дождь не страшен — крытые, застекленные галереи, переходящие одна в другую. Можно было переждать, пока кончит хлестать с небес, и не мочить зря обувь. Пассаж вроде нашего, парижского, только гораздо занятнее и фасонистей: нет толпящегося простонародья, не похоже на сточную канаву для людских потоков, как наши торговые ряды. Сплошь магазины колониальных товаров, заморские диковины, чужеземные вещицы. Я частенько наведывался сюда и неизменно возвращался то по одному, то по другому поводу. Не счесть, сколько раз я останавливался, почти у каждой витрины. Здесь было о чем поразмыслить, складывалось хотя бы приблизительное представление о разных странах. Правда, это утомляло и наводило на мрачные мысли: сколько же мест на белом свете! Не один Тибет! В конечном счете вас окутывает каким-то дурманом, вы бродите, точно во хмелю — смотреть всего — не пересмотреть! Все эти заморские дива ударяют в голову, как вино. В них открывается перед вами слишком много возможностей, и чувствуете вы себя самым несчастным существом на свете. Жалкая, убогая козявка! На своих немощных, хилых ножонках, куда же вы доберетесь? Никуда и никогда! Худосочная, плюгавая букашка! К тому же и жадная… Да я уволок бы целую лавку, весь магазин с витриной в дополнение к моей груде скобяного товара, лишь бы этот поганец Состен растолковал мне, научил по-настоящему, вместо того, чтобы потчевать вечно своими индусскими глупостями. Ему представлялся случай блеснуть своими познаниями, а уж чего только не знал этот трусливый брюзга. Что толку, что он такой психованный, что столько путешествовал? Да и здесь без вранья не обошлось. Показать бы ему бабочек, коробочки, карты звездного неба — осрамился бы, уверен, ни бельмеса не смыслил в астрономии. Де Перейр намного больше знал. Аттестат об окончании школы не давал мне надежд на будущее. Мне хотелось бы брать наглядные уроки. Только и здесь тоже он заговаривал бы мне зубы. Ну, да ладно, лишь бы разобраться. Переходя от витрины к витрине, я давал уроки Вирджинии. По меньшей мере два десятка необычных магазинчиков в ряд — ботанические достопримечательности всех стран мира: огромный четырехглазый нетопырь с шестнадцатью лапами, плотоядное растение, астролябия, некий с чешуйчатыми зубцами на голове игуанодон, последний существующий в мире — такой же красавчик, как Бигудюля… Малышка очень смеялась, когда я сказал ей об этом. А уж как радовался я! Что ни говори, а я тоже умею произвести впечатление… Карты исследования Африки, карты Арктики с медведями, тюлени, мохнатые мамонты, сплошные льды — рассказывал ей обо всем. Каких только басней не навыдумывал! Только чересчур приходилось напрягать мозги, сам уже толком не соображал, что плету. Старался сверх всякой меры и вконец выбился из сил, а малышка смотрела на меня, как на скомороха требовала все новых побасенок… Я глядел, и сам не соображал, на что гляжу… В глазах плясали дикари с островов, игуанодоны… Колесом вертелось в голове, мутило, сердце колотилось… Опять головокружение… По два, по три раза на дню случалось… Прислоняюсь к витрине, сползаю на свой тюк, на кучу железок… Кружится, кружится… Держусь за голову обеими руками… Снова картины прошлого: раскрашенные дикари в масках пляшут, кружатся в хороводе, а посередине валяется в тачке бедняга де Перейр… Не пойму, отчего оживают образы прошлого, когда со мной приключается дурнота… Порхающие печали, мотыльки слабо звучащей музыки… Что-то слышу… Стук сердца… И вдруг меня обжигает ярость! Новый приступ ревности! Надо бы подняться, да нет сил… Присмотреть за малышкой, чтобы не сбежала… Ужас, до чего я слаб! Привалился мешком к витрине… Вспоминать… Оживать… Присматривать за малышкой… Кто же все-таки ее насилует? Дядя-полковник? Состен? Какой именно полковник? Понятия не имею — у меня ведь есть свой полковник! Настоящий, не какой-нибудь недотепа! Де Антре. Ого-го! Двенадцатый эскадрон тяжелой конницы! Все перепутывается, переплетается, а я приткнулся к витрине, и все это прет из меня вперемешку. Да, вот так! Черт с ней, с «Вегой»! Север, юг, проныра Нельсон, размалеванная свинья Бигуди — все валится в кучу, подряд. Куда все это пристроить? А эта пьяная полицейская морда Мэтью? Его глаза вертятся вокруг меня безостановочно. Их куда? Они вертятся, вертятся, и от всей этой карусели в голове так жужжит и гудит, что я дурею. Никогда мне не дойти!.. Подлые людишки! Подлые! Уверен, они ее тискали. Дядя уж точно! Никаких сомнений! Уж очень она привычна. Как она с Бигуди, а? Будь она ребенком, невинным ребенком, она убежала бы с криком. А то ведь с каким удовольствием. Собственными глазами видел. Как наслаждались, как млели эти голубицы! Паскудницы! Прямо посреди сквера! Совсем девочка, а ни стыдливости, ни целомудрия! Сопливая сучонка! Изменяла мне с этой уличной шлюхой, этой жуткой образиной! С ходу, без задержки подложила мне свинью. Не могу больше оставаться здесь. Поднимаюсь. Побежал бы, не разбирая дороги! Все кипит во мне. Черт, голова! А, плевать!.. Собираюсь с силами… Действительно, какое-то наваждение: бежать, бежать! Надо что-то делать… О-па! Подъем, Вирджиния! Только не отпускать ее от себя. Тяну ее за руку. Бесстыдная развратная соплячка! Ну же, идем! Мерзавец Состен! Он, видите ли, ищет дьявола! А дьявол-то — во мне! Он терзает мне мозги днем и ночью. Хватай его, забирай — и все дела! Сущие пустяки! Он всюду во мне — в потрохах, в ноге, в голове, в сердце. И малышка — целиком в его власти. Да и все мы, будь он неладен! Эта дрянь, лжечародей Состен со своими отродьями! А Бигуди? Она одна столько рож понакорчит, сколько в сотне тысяч «Вег» не сыщешь… Околдует, высосет!.. Худо, ноги подкашиваются… Совсем устал… Пришлось снова садиться. Гнев действует на меня одуряюще. Мысли возвращаются к этому гаду Состену, к Мэтью… Хороши гуси!.. А со мной — предмет моей ревности… Крепко держу за руку наглую дрянь, маленькую сучку, фею моего сердца, маленькое порочное крепкотелое чудо… Что мне, совсем одурелому, делать с ним?.. Мысли мешаются, скачут, уносят меня… Я уже не властен над собой. Плачет по мне смирительная рубаха!.. Все-таки я что-то еще соображал… Чушь несусветная! Фея моего сердца — и такая потаскушка… Порочна до мозга костей… С этой жабой, с Бигуди! Феерическое представление устроила фея… Я рычал, задыхался на куче железяк… Валялся под витриной, точно бездомный пес… Хорош! Она прекрасно видела, что я выбился из сил… Конечно же видела, хитрюга! Могла бы хоть немного помочь… На нас смотрели. Клерки выходили из контор — кончился их рабочий день, по улице валил народ. Неровен час, фараоны! Возьмут, да отведут в участок как бродяжку, валяющегося в общественном месте! Вставай, обормот! Стараюсь приободриться… За дело, шалопай! Напрягаю все силы. Мы были недалеко от заведения Джинголфа, где торговали красками и мастиками, но у меня уже имелся этот товар. «Джинголф и K°» я знал хорошо. Не задерживаясь, шел дальше, погруженный в раздумья. Шел, точно лунатик, держа Вирджинию за руку. Не хотел отпускать ее больше от себя… чтобы всегда была со мной!.. Вот в таком состоянии я находился. Подумывал даже, не посадить ли ее под замок. Обдумывал, быстро шагая… Беречь ее пуще зеницы ока, чтобы никуда не пропала! Беречь, как сокровища Лондонской Башни! Вот какая мысль завладела мною. Никому больше не видать ее! Мне одному будет дано впивать ее глазами! Только так, и не иначе! Неприступная твердыня со смертоносными башнями, огромными подъемными мостами… и кипящим маслом — для Бигуди, для ее поганой свинячьей хари! Всегда на огне и над дверьми! Чтобы эта хавронья глаз больше не казала!

«I'll put you in!» — говорил я ей… Сулил ей счастье. «Я запру вас в башне!»

— Where is your tour? А где ваша башня? — преспокойно.

— В моем большом замке, карапузик! Вам будет хорошо там! В моей крепости, душечка! В тепле и добре!

Насмешливо глядя на меня, моя козочка трусила то шажком, то вприпрыжку. Ни намека на беспокойство… «Ку-ку! Ку-ку!» — приговаривала она, тыча мне пальцем в висок… Она — вприскочку, а я — шагом… Придурок, он и есть придурок!

— Да, сокровище мое: на три оборота ключа! На целых три! Так-то!

«Пфр-р!.. Пфр-р!» — запрыскала она. Ну, снова за свое! Чем настойчивее я говорил, тем смешнее выглядел — хоть плачь!.. Малютка… Цветок моих грез… из очень уж ранних… Фу-у, вконец измотался!.. Уж эти мне английские девчушки с крепкими икрами… Им ничего не стоит из-за какого-нибудь вздора втравить вас в жуткую передрягу… из-за ерунды заорать благим матом, завопить «караул!» из-за пустячной вольности… Да взять хоть эту пигалицу: выставлять себя на всеобщее обозрение со старой прожженой стервой, старухой-сатиром… Хоть волком вой! Поубавь-ка прыти, малыш! Эдак и загнуться можно!

А она все дразнила меня — «куку!» да «куку!» Но я в самом деле производил странное впечатление: шагаю и на ходу говорю… Взбесившийся, измученный свинтус. Она видела, как я переживаю, до чего затыркан, задерган заботами, и все насмехалась, насмехалась надо мной… Я так и остался для нее забавным чудаком, хнычущим дурачком. Она ничего не поняла. Ну же, вперед, шут гороховый! Неси муки свои вместе с тюком! Топай, топай, недоделанный! Двигай дальше, кочережка!.. А немало-таки отмахали пешкодралом — почти вернулись туда, откуда утром пустились в дорогу. Как раз поравнялись с магазином французской книги. Я совсем замучился, надо было малость передохнуть. Тут уж без притворства — не до того! Скидываю с плеча мою поклажу. Надо бы поразвлечь дитя. Все еще опасаюсь, как бы она не дала деру. Посмотрели витрины. Картинки, детские газеты — как раз по ее возрасту. Вирджиния неплохо читает по-французски. Попадаются и похабные книжицы, и, должен признать, ей интересно. Куплю-ка ей «Неделю Сизетты». Входим. Сплошь книги, главным образом приключенческие. Две сиротки на Северном полюсе, цветные эстампы, коллекции самолетов всех марок, турбинные мотоциклы, гоночные автомобили — порожденные бензином изобретения… Вспоминалось былое… Уже семь, а то и восемь лет минуло с тех пор… Я подсчитывал… Уже! Быстро летит времечко!.. Де Перейр, его изобретения… несравненная его отрада… и тачка… А все же неплохое было времечко! Эх, ты, старая кочережка! А этот тавотник Состен! Разве мыслимо разлучиться? Есть, есть что вспомнить! Война крепко запоминается… Я смотрел на малышку, на моего чижика. Она ни о чем не догадывалась. Давал ей пояснения к красивым картинкам, как раз для ее возраста. Рассказывал ей о шаровых молниях—в этом я кое-что смыслил. Хозяин заведения оказался покладист: позволял во всем рыться, переворачивать вверх дном все свои коллекции. Можно было копаться часами, пока льет дождь. Не ворчал, редко вставал из-за кассы, на все глядел очень свысока — как сейчас, вижу его… Очкарик. Подслеповат, как летучая мышь. Неведомо где витал. Целлулоидный воротничок-удавка, сдача, улыбка. Но вблизи от него пахло, пахло едко. Запах того времени — потная прель. Не случись войны 1914 года, от населения разило бы все тем же духом — я имею в виду природным. Любопытно, от чего оно избавится теперь? Может быть, от зубной гнили, от смрадного дыхания? Еще два-три потрясения, и уже не от чего будет избавляться? Очутимся в царстве великого Пана, облаченные пеплумами? Возвращение в обитель Прекрасного! Но черед Очкарика еще не пришел. Такой чопорный… Какое превращение должно было свершиться в нем? Какой недуг поразил его? В сущности, он был человек без возраста. Я никогда ни о чем не спрашивал его, не хотел, чтобы принял меня за осведомителя. На голове редкие волосы, жиденькие усишки. Что-то общее с де Перейром. Безликий приказчик, хоть сейчас набивай из него чучело — на модель-то никак не тянул: таких не прислали бы ни из Франции, ни откуда бы ни было еще. Точно из совсем другого мира, вроде угодил в какую-то коллекцию, как бы застыл на карнизе эпохи. Целый музей в едином лице. Когда мне случалось оказаться в тех краях, я заходил проведать его. Как и он, я носил мягкий воротничок с такой же целлулоидной вставкой, галстук-бабочку, только он сидел на своем месте, а я покинул все. Не он, а я искал приключений в его коллекциях. А коллекции, надо сказать, были у него замечательные! Суда всех времен. Какой подбор! Корабли всех веков и под всеми флагами, от драккаров викингов до океанских парусников: клиперы, колесно-парусные фрегаты, галеоны и корветы. Океанские бродяги в любую погоду и в любых водах… Лазурные штили, свинцовые волны, пенные ураганы… Соблазнительно! Не то, что рыскать в поисках пакли или чугунных деталей определенного образца. Эх, накупить бы кораблей, целый комплект, самых лучших, и увешать ими сверху донизу все стены полковничьего дома, всю лестницу, всю нашу с Состеном комнату — такая вот блажь накатила вдруг на меня, загорелось мне! Скажем, два-три трехмачтовых красавца, да еще пяток парусных паровиков…

— Слабо? — подначивает девчонка.

— Ах, слабо? Go! Дюжину!

Самых раскрасавцев, цветных, да дюжину! С реями, парусами, облаками, штормами! Брамсели туго надуты, шкоты гудят от ураганных шквалов! Беру все, не скупясь. Сорок семь фунтов просадил. У моего Очкарика глаза полезли на лоб, когда я выложил сорок семь бумажек. Никогда еще ничего не покупал у него. Изрядный-таки рулон добавился к грузу железных чугунных штуковин, а переть-то мне. В общем, отвел душу. Да и поздно уже было идти на попятный. Глупостей, конечно, наделал, и опять на полковничьи деньги. Разошелся — удержу нет! Втолковываю малышке, что она виновата не меньше меня. Кто меня подзуживал, слабо, мол, тебе? Ей-то что — как с гуся вода. Пристала — расскажи, да расскажи, какие там сражения изображены, что там на других картинках. Я уже говорил, где происходило дело: на Уодоу-стрит, сразу за «Палладиумом». У Четырехглазого много еще всякого добра было: превосходные старинные карты, достопамятные битвы, Лепант, грохочущие галеры, да еще и морские чудища: киты, выпускающие из ноздрей фонтаны, взъяривающиеся от удара гарпуна, свирепо бросающиеся на фрегаты… Каравеллы Армады, вспарывающие океан среди бешеных вихрей, сверкающие пеной и пороховыми сполохами… Потрясающие сюжеты!.. И целый отдел атласов — все прославленные маршруты кораблей… дальнего плавания… изумрудные пределы: Пернамбуко — 3000 миль, Иокогама — 10100, Таити — 14000… и другие гавани, разметанные ветрами на самом краю света… У антиподов… Еще дальше… Просто глаза разбегаются!

— Выбирайте же, Вирджиния!

Действительно, представился такой случай. Стоило лишь ей пожелать: Коралловое море, Карибское море… Во-о-н крохотный, едва заметный островок, крупица морской пыли. В самый раз для такой маленькой девочки! Эта мысль приводит меня в восторг. Пусть поперхнется Стеклянный Глаз! Пусть уразумеет, с кем имеет дело! С кругосветным путешественником наивысшей пробы! Я даже в полный голос оговариваю условия: «Мне нужен заросший деревьями остров, укрывшийся от всех ненастий тройным кольцом рифов… И чтобы никаких неудобств, никаких забот с пропитанием, чтобы еды было вдосталь… Может быть, он слышал? Бананы, ананасы, индейские свиньи? И чтобы идеальный климат — мне нужен настоящий земной рай! Я вернулся с войны!.. И забав, увеселений — хочу избавиться от этих нестерпимых головных болей, хочу развлекаться… Чтобы кругом — летучие рыбы и попугаи, что щебечут без фальши… Хочу излечиться среди веселья, рядом с малюткой Вирджинией…» Соблазнительно, нет слов! Тогда конец болям в руке, а главное, в черепе… Жуткая вещь!.. Не будет свиста в ушах, газовых конкурсов, полковника, этого страшилища Мэтью, дневных и ночных ужасов… Эх, беспечальное бытие в Карибском море! Заранее воображал. Конец подлостям исподтишка, конец Индии, Пепе… Душа пела! Очкарик ничего не понимал, только тупо пялился на меня… Едем втроем! Я чувствовал себя великодушным, рисовал ему сказочное будущее. Меня переполняло великодушие. Это пойдет ему на пользу, да еще как! Беру его с собой в тропики — к нему-то ревновать не придется… Бросит свою кассу… Ну, нет! Сразу ощетинился: к чему это ему? «За кого вы меня принимаете?» Но сколько грусти!.. Так-то…

Ладно, уедем без него, и задерживаться я не собираюсь. Черт с ним, с Очкариком! В путь, малышка Вирджиния! Там из вас вырастет такая красавица! Я уже и название придумал — Адрагантские моря. Лазоревые океаны. Вперед, детка! Цап ее за руку… и потащил… и еще рулон, и всякое барахло, и чугунные отливки… Она уж немного изучила меня, знала, что я скор на решения, когда не слишком болело. А, плевать на боль! Я просто рыл землю копытом. Тронулись резво. Я ржал от восторга. Скажите на милость, антиподы! Давай, нога, двигай! На плече бренчит ворох чертовых железок… Разлязгались! Я пер прямо на людей, в самую гущу толпы… Как же славно нам будет там! Главное, не сбавлять хода! Со всех сторон на меня сыпалась брань. Сшиб не меньше двух десятков прохожих. Вот так, с налета, разбежавшись по Оксфорд-стрит… Теперь на Риджент-стрит… Вирджиния в полном восторге наддавала рядом со мной… Проскочили «Селфридж», Марбл Арч… Сколько же народу мы порастолкали! Страшная вещь душевный подъем! А если бы наскочили на Мэтью? Ой-ей-ей! Она даже представить себе не могла… Не приведи, Господи, вот так разойтись! Опасное дело! Пахнет скандалом!.. Упарился, пришлось сесть… Атас! Атас! Атас! Встал. А если за нами слежка? Если нам на хвост сели легавые? Еще одно усилие… авеню… На ту сторону… Гайд-парк… Жму вовсю… Тумба! Фу-у-у! А еще лучше вон под теми деревьями… Надо поразмыслить. Какая муха нас укусила? А это барахло… какого черта? Скидываю тюк наземь. Бряк! Ara, скамейка. В самом деле надо поразмыслить. Девчонка мне здесь не помощница. Эгоистка… до мозга костей. А я напрыгался, отдуваюсь, в груди хрипит. Самое время собраться с мыслями… Воспользуюсь передышкой… Слежки нет. Ни Нельсона, ни Мэтью — никого. Крупно повезло! Теперь хорошенько обдумать, что делать дальше… Славно было бы сбежать, да вот деньги… Только без Состена! Ни за что! Ни под каким видом! Пропади пропадом эта скотина! Видеть его больше не желаю, хоть озолоти! Мерзкий старый брюзга! Он навлекает на меня несчастья, точно как дважды два! Пусть отправляется к своим бесам и, заодно, к своему предку! Это все китайское чернокнижие… А эта любвеобильная Пепе с ее нефритовыми дворцами?.. Нет уж, увольте, сыт по горло! Пошли они бальзамироваться! Мы отправляемся к антиподам! Девчушка моя, сердце мое, птичка моя… Вот мой тотем, спасение мое. Адрагантское море для нас двоих! Поднимем на корабле праздничные флаги, Вирджиния! К чертям собачьим надсмотрщиков! Два года, десять лет, если понадобится! Прочь заботы! Курс на юг! Чтобы только они нас и видели! Эй-эй! Осторожно! Легавый! Ну, потопали! Теперь вон к тем деревьям… Изгиб аллеи… Сам себя не узнаю — душа поет! Снова меня подхватило, снова несет! Быстрота и надежда. Ног под собой не чую. Шпарим напрямик, наикратчайшим путем. Лечу, едва касаясь травы, увлекая за руку мою фею. Моя дорогая путеводная звезда!.. Фу-у-у! Вот и добрались… Как же я напугался. А чего, сам не знаю. Ладно, малость отдышаться. Просто ложная тревога. В Лондоне хоть пруд пруди легашей! Вот смеху… А, ладно, хоть передышка выпала. Переводим дух… Где-то поодаль митингуют. Там, за рощами, дерут глотки… Можно перебраться поближе… Говоруны на лоне природы… Разоряется добрая дюжина, долетают обрывки их брехни… В толпе никакого к ним почтения — только и слышно «га-га-га!» Представляю, как кривятся от натуги их хари… Торчат над головами, на что-то взмащиваются… А уж глотки дерут! Сборище что-то издевательски гомонит в ответ — не принимают их всерьез. Гогочут… «га-га-га!» В точности, как у нас с Вирджинией… Насмехаются, подтрунивают. А те машут руками… тормошатся… Пророки гневаются, ветром относит бранные слова…

Один из них, багровый от негодования, надсаживается: «I say the rich must pay!» Можно сказать не глядя, что багровый… Перекрикивает шляпы, пунцовый от бешенства… Требует, чтобы платили богатые. Намертво стоит на своем! Захлебывается от крика. Толпа гогочет, заливается. «Гау-гау-гау!» — перекатывается по огромному пространству… Нескончаемые отголоски хохота…

— Christus is at war! We bleed with him!

Мне не видно обладательницу дребезжащего голоса — ее закрывают шляпы… Где-то на другом помосте… Старушечий голос… Христос сражается, и она проливает кровь вместе с ним… Пронзительно вопит, что надо молиться, прямо здесь!.. Въедливая старушка. Там толпа регочет не так громко. И тут хлынул дождь как из ведра. Раскрываются зонты. Это, впрочем, не охлаждает ее христолюбивого жара — дрожа под струями воды, она продолжает вещать, призывает собравшихся спеть вместе с ней триста четвертый псалом. Поет одна она. Слезно молит небо положить конец войне… Дождь льет по-прежнему. Вирджиния тянет меня в ту сторону, чтобы и мы спрятались под зонтиками, но мне неохота менять место. Тут кругом фараоны — где скопище народа, там и они, это известно как дважды два. Она дрожит от озноба в своем платьице, промокшей до нитки кофтенке. Я крепко обнимаю ее, развязываю тюк, стаскиваю брезент и набрасываю его нам на головы. Так-то лучше. Какой потоп! Однако он не помеха участникам прений, чьи лица сквозят через водяную завесу.

— Women of Brttain win the war! Женщины Британии победят в войне!

Эта ораторша обладает сверлящим уши голосом. Верещит так, что впору заскрипеть зубами, вдобавок к ознобному колотуну. Она стоит на том, что победа будет одержана суфражистками. Целиком и полностью согласен! Замечательная мысль! У этой оравы завиральных предложений хоть отбавляй — на любой вкус, дерут глотку наперебой. Дождь припустил еще сильней. Льет ливмя. Кто-то хрипло горланит, совсем в другом конце, почти на улице. За версту слыхать — здоровый голосище. Вон маячит кумачовый цилиндр. Мужчина размахивает руками, вихляется, орет как оглашенный.

«Accordions for the Army!» — выкрикивает он как заклинание. Только так, и не иначе! Все для солдатского досуга! Горланит, нет, мол, ничего лучше аккордеона. Начинает что-то наигрывать — то ли джигу, то ли кейк-уок — а сам приплясывает… Конца не видать, так завелся… Ножками, ножками… Теперь запел, затянул свою серенаду… Человеколюб со странностями… Accordions for the Army! Цзинь-цзинь! Ти-лим-бим-м-м!.. Наяривает джигу на своей фисгармонии. Нипочем ему хляби небесные! До него не касается! Оседлал своего конька, и рад до чертиков. Никто ему ничего не передает… Аккордеоны? Да он один и умеет играть на аккордеоне! Вместе с ним скачет долговязый, что есть мочи. Я тоже скачу, что есть мочи, но мне никто ничего не посылает. То же и с Вирджинией. Скачу, скачу…