Бандитские игры

В дальнем углу под красной надписью «Милиция» отворилась полированная дверь, и на свет божий выглянул толстенный милиционер. Его холеную физиономию украшали аккуратно подстриженные усы, плечи-погоны со старшинскими лычками, а левый рукав — красная повязка дежурного по милицейскому отделению. Толстяк остановился возле одной из билетных касс, видимо, выясняя обстановку.

Говорить с этим боровом было не о чем, я не спеша направился в сторону привокзальной площади, на ходу размышляя: «С вокзалом ничего не получилось, пойдем на базар. Может, там мне растолкуют, что происходит в городе?»

Холодный пронизывающий ветер гнал по площади крупу твердого снега, предвестника снегопада. У выхода с вокзала стоял еще один патрульный милиционер. Вместо шинели на нем был форменный черный тулуп с погонами младшего сержанта. На широком офицерском ремне кобура и на плече портативная рация. Патрульный, кутаясь в воротник, даже не взглянул в мою сторону. Я прошел через площадь, миновал стоянку такси, где цепочкой друг за другом стояли три «Волги». Остановившись возле скворечника «Союзпечать», наклонился к окошку, где среди газет и журналов сидела еще не утратившая привлекательности женщина в черном пальто, накинутом на плечи.

— Простите, как пройти на рынок? — спросил я. Достаточно хорошо знакомый с устройством и бытом малых провинциальных городов, был уверен, что базар находится рядом с вокзалом.

— Сейчас пройдете за угол, — сказала женщина, — увидите магазин «Спорт», вот за ним и будет рынок.

Поблагодарив киоскершу, я направился в указанном направлении. Местный рынок оказался размером с большой двор, стояли три длинных стола, служивших прилавками для продавцов свеклы, моркови, картошки, яблок, сушеных грибов, красных ягод малины. Молоко, мед, битую птицу и мясо продавали в закрытом павильоне, называвшемся «Мясо-молочный корпус».

Покупателей, как и продавцов, было немного, торговавшие на улице были одеты в телогрейки, тулупы, меховые шапки или перевязаны теплыми шерстяными платками. Те, кто торговал в помещении, были в теплых свитерах или кожаных куртках, поверх надеты белые, но не совсем чистые халаты. Ничего вроде необычного, базар как базар, но чего-то не хватает, чего? И тут до меня дошло: до сих пор я не увидел ни одного кавказца или азиата. Ни одного «горбатого клюва», только свои прямые, курносые, «картошкой», славянские. Странно это, издавна южане славились своими дарами природы: хурмой, мандаринами, гранатами, урюком, изюмом, курагой, ранними цветами. За последние годы, якобы спасаясь от межнациональных конфликтов, они все глубже и глубже проникали в славянскую глубинку, порабощая не только базарную торговлю, но и сферы более серьезного бизнеса, а иногда подбирая под себя и криминал. Мне даже доводилось слышать о строительстве мечетей в исконно славянских городах. Здесь же я не видел ни одного «урюка» или «казбека», они просто отсутствовали.

— Извините, — обратился я к продавцу меда, седовласому деду, сжимавшему прокуренными зубами обрубок пластмассового мундштука. — А где можно купить курагу, или в вашем городе она не продается?

— Почему не продается? — удивился дедок. — В коопторге у нас все есть — и курага, и изюм, и гранаты с бананами.

Коопторг — от этого слова на меня как будто дохнуло пылью веков. Когда же это все было — коопторги, чеки, боны, сертификаты, когда народ делился на работяг, отоваривавшихся за «деревянные» рубли в полупустых магазинах или по случаю в коопторгах, и на центровых, для которых были открыты «Березки». Давно уже ничего этого нет. И вот я снова слышу уже начавшее забываться слово «коопторг». Черт возьми, куда я попал? В «город Зеро»…

Выйдя с рынка, я не спеша побрел по узким улочкам этого странного города. Они не были пустынны, но и оживленными их никак не назовешь. Мелькали прохожие, направляющиеся по своим делам. По асфальтированным дорогам время от времени проносились машины, в основном грузовые или маршрутные автобусы, реже частные легковушки. Еще реже иномарки. Те, что я увидел, были изношенным старьем, годящимся разве что на переплавку.

«Хорошо, что Андрюха решил сперва разведать обстановку, — глядя вслед проезжающей бледно-серой „Тойоте-Кароле“, подумал я. — На нашем „Шевроле-Блейзер“ мы бы смотрелись, как индийские факиры верхом на слоне».

Подняв воротник куртки, я упорно шел к центру города. Несколько раз мне попадались милицейские патрульные машины: желто-синий «УАЗ»-«бобик» и оранжевые «Жигули». Судя по интенсивности их движения, проблем с лимитом на горючее у них не было.

Вот и центральная площадь с широкой аллеей, ведущей к памятнику Ильичу, сжимающему в левой руке кепку, а правой указывающему вдаль. За чугунной спиной вождя мирового пролетариата высилось трехэтажное помпезное здание, отделанное гранитными плитами и мраморными колоннами: ясное дело, бывший райком партии, а ныне, как положено, мэрия. Хотя сидят там все те же люди.

В мэрию я не пошел, вряд ли мне раскроют глаза на происходящее здесь. А вот при помощи местных правоохранительных органов «закрыть» до выяснения личности — это они, пожалуй, могут.

Спрятавшись от ледяного ветра за памятником вождю, я задумался. Мои расчеты на вокзал и рынок не оправдались. Чтобы понять происходящее, нужен нестандартный ход. Я обвел взглядом противоположную сторону площади, там в шеренгу вытянулись стеклянные витрины магазинов.

«Трикотаж» — прочел я название крайней точки, дальше — «Хозтовары», «Гастроном», «Пельменная», «Парик…». Стоп, пельменная — место, куда люди приходят поесть, а сейчас можно и выпить. Как говорится, попытка не пытка. Если не найду добровольного информатора, хоть пообедаю.

Ежась от холода, я быстрым шагом пересек пустую площадь.

Поднявшись по бетонным ступенькам, я потянул на себя ручку металлической двери, выкрашенную в ядовито-синий цвет, лицо обдало теплым влажным воздухом с запахом бульона и свежей выпечки, а по ушам ударило:

Отпустите меня в Гималаи, Отпустите меня насовсем…

Зайдя внутрь, я огляделся, здесь все еще витал воздух времени застоя. Мозаичные дед с бабкой, весело глядя на меня со стены, уплетали такие же мозаичные пельмени. Над трибуной, увенчанной серой махиной совдеповского кассового аппарата, висел самодельный плакат — на сером от пыли и засиженном мухами ватмане красными печатными буквами было выведено: «Убери посуду сам. Помоги себе и нам».

Из двух десятков столиков занято было три. Неподалеку от входа сидели четыре милиционера, их столик был заставлен тарелками с пельменями, салатами, стаканами со сметаной и пустыми. В центре стола стояли три водочные бутылки, одна уже пустая, вторая опустошенная на две трети и третья полная.

Судя по раскрасневшимся физиономиям и повышенным интонациям с доносящимся матом, блюстители порядка уже изрядно приняли на грудь.

Недалеко от милиционеров расположились три женщины, они ели молча, уставившись в свои тарелки, по-видимому, опасаясь, что подвыпившие обратят внимание на особ противоположного пола. Судя по свежим прическам, ухоженным ногтям и белым халатам, это были парикмахерши.

В самом конце, возле посудомойки, сидел одинокий мужчина. На вид ему было лет семьдесят, седые волосы, седая щетина на плохо выбритых впалых щеках, потухший взгляд из-под некогда мохнатых бровей. Мужчина вяло елозил вилкой по тарелке, пока наконец не «загарпунил» один из пельменей. Если судить по пустому стакану, в котором до этого была не сметана, дедушка тоже «накатил полушек». Одет он был в некогда дорогое драповое пальто с потертым от времени каракулевым воротником, и рядом на стуле лежала такого же цвета шапка-«пирожок». С уверенностью можно было сделать вывод: это старый провинциальный интеллигент, ныне обобранный и вышвырнутый на помойку родным государством. Русский интеллигент всегда переживает за судьбу отечества больше, чем за свою собственную. Из-за моральных страданий эти люди, как правило, очень болтливы, видя в своем трепе эмоциональную отдушину. А пьющий интеллигент болтлив вдвойне. Вот, пожалуй, и отыскался Кандидат на роль гида в этом чудо-городе…