Банкир

Родезийцы совместно со спецподразделениями ЮАР подготовили и провели масштабную операцию настолько блестяще, что потом она чем-то вроде «учебной» стала для диверсионных групп… «Коммандос» взорвали железнодорожную ветку, линию электропередач, водо-и топливопроводы и дотла спалили нефтехранилище — и ушли чисто, без потерь. Был убит только проводник из Движения национального сопротивления Мозамбика… Вполне возможно, его сами родезийцы и устранили.

Из Мапуту громыхнули громы и молнии, полетели головы… И местный вояка, в Бейре его именовали Черный Сан-туш, собрал своих подчиненных под девизом: «Шевъ даеть нам возможность реабилитироваться».

Короче, запланировали глубокий рейд в Зимбабве, так сказать — покарать террористов… Мне с коллегой, Вахиром Закировым, «выпало счастье» сопровождать «броневой ударный батальон»…

Родезийцы планировали такую реакцию… Вся группа попала в засаду, была истреблена почти полностью… А тут еще случилась какая-то несвязуха, и вторая наша группа, кубинцы, выдвинулась настолько форсированно, что буквально уперлась нашей в спину сразу после начала боя… Недолго размышляя, они накрыли всю заваруху скопом системами залпового огня… Как говорится — и нашим, и вашим… Всем сестрам — по серьгам…

Ощущение, я тебе скажу, — не самое приятное… Деревца чахлые, их срезает, как ножницами, свист, грохот, шелест снарядов… Ночь африканская, крики, вспышки взрывов, трассы пуль во всех направлениях… А мы лежим с Вахиром, буквально слившись с землей, и молимся… Я — Иисусу, он — Аллаху, и оба — Господу, создавшему этот мир таким неповторимо прекрасным…

Осколками мне посекло спину, но и только. Царапины — они царапины и есть.

У Вахира — наоборот, ни одной, только горячий кусок металла ткнул в плечо, посек сухожилия, и рука повисла как плеть…

Когда отгрохотало, мы с остатками батальона — хм, остатки, семь человек насмерть напуганных и полуживых местных вояк, — скрытно обошли кубинцев, от греха, — те окрылились «победой», углубились в рейд, никто не вернулся! — полсуток добирались до Базы. Причем старались обходить любые посты: ночью все негры черны и с перепугу — а после такого всполоха перепуг у них настал великий! — палили на всякий случай по всему, что движется. Брели мы с Вахиром по буше и думали себе так, я — по-русски, он — по-узбекски: а чего мы вообще делаем в этом обязьяннике?..

Потом — разбор полетов, госпиталь… А тут и срок командировки подошел к своему логическому… Вернулся в Союз с одним чувством — а пошли бы вы все!..

На заработанные чеки супруга купила квартирку и приоделась, вроде решили столбиться в Москве — да тут я и запил… Как раз борьба началась с этим позорным явлением — по всей стране и по страшной силе!.. А я — как с цепи сорвался, по старой русской поговорке: «С этого моста — прыгать строго воспрещается!» — «А не гребет!»

Квасил, как зверь, влютую, по-черному… Да и Галя… Москва оказалась ей не по душе… Перетерпеть пьющего мужика или… Короче, пока я разбирался с распавшимся внутренним миром, быстро поменяла мужа и убыла в теплые края, впрочем оставив квартирку себе как компенсацию «морального ущерба»… Да и «разводной процесс» я провел в сумеречном состоянии…

Получилось как в сказке: жить негде, не с кем и незачем…

— А отец — что?

— Ты знаешь, был спокоен. Я же не на наркоту подсел. Да и невестка ему не нравилась… Он просто ждал…

— Пока перебесишься?

— Наверное. Как-то встретил его совершенно случайно, на Тверской, я — гонцом за винцом бегу, он — не знаю, по каким делам вышел… Спросил просто:

«Ну что, тяжко?» Я улыбнулся залихватски: «Прорвемся!» А он сказал так очень серьезно:

«Прорывайся, Сережа. Все, что мог, я тебе дал. Характер. Им все и выправляй. Я дождусь. Только… Будь поосторожнее, пожалуйста. Храбрость не уживается с безрассудством». И — пошел. А я вдруг увидел, как он постарел. Я ведь был поздний ребенок, и отцу уже было под семьдесят… И пришла вдруг мысль: а вдруг не дождется?

Я в то время тусовался по каким-то арбатским квартиркам — там их великое множество было, ничьих, полупаленых… Деньги у меня от африканских заработков еще оставались, пусть и совсем небольшие, но в конце восьмидесятых на пять баксов можно было гульнуть, как сейчас — на сотню… Масштаб цен…

Вот это я понимал хорошо. Как раз тогда прогремел первый салют грядущему «черному переделу»: некий бизнесмен, продав в загранку какое-то вторсырье и купив там компьютеры «желтой сборки», наварил так, что заволновались все первые секретари… А парень тот заявился круто: пришел и принес в мешке девяносто тысяч рублей партвзносов! Это когда первый секретарь горкома получал триста рубликов в месяц! Чинуши, что посмекалистей, осознали: все их привилегии — ничьи, пора! Труба зовет!

Все черты «судьбоносного времечка» были налицо, и начали идти как положено, поэтапно: шумиха, неразбериха, поиск виновных, наказание невиновных, награждение непричастных… И-на второй круг!

Пить я бросил разом. И пахать начал так, как раньше квасил. Оставшихся баксов хватило, чтобы проплатить приличную однокомнатную на полгода и купить костюм. Как бы ни менялись времена, униформа важна и позволяет делить людей «на взгляд»: свой — чужой. А мне предстояло помотаться по кабинетам. Большим кабинетам.

Психологию чинов я знал. Вернее — «построение». Время пока менялось втихую, и нужно было представляться: от кого?

— А отец?

— Папа даже в узких кругах не был широко известен…

— Оборонка?

— Еще какая!.. Он как раз был крайне занят: «консервировал» предприятие…

— Закрыли?

— Да откуда я знаю?! Помнишь, у Жванецкого? «На следующий день груда опавших листьев, под которой урчали мощные моторы, переехала в тайгу», а еще днем спустя: «Вся тайга вместе со снегом переместилась в Каракумы»… Тогда средства на это еще находились. А начал я с посещения райкома комсомола.

— На романтику потянуло?

— Угу. «Не расстанусь с комсомолом — буду вечно молодым…» Просто в одном райкомчике секретарил мой приятель по универу: в финансах он смыслил как кошка в арифметике, зато языком работать умел за троих и во всяких смыслах: и болтать, и лизать, и марки наклеивать. С любимым генсеком на «аверсе»…

Довольно объемистой задницей он занимал в московской комсомольской иерархии не самый крайний стул и как раз ломал голову над двойной проблемой: как побыстрее выполнить руководящее указание «старшего брата»: «Молодежь — в кооперацию» — и притом своей выгоды не упустить.

Встретились. Распили. Обсудили. Парниша — Гера Мосин — помнил меня блестящим студентом, здорово «суробившим» в финансах, да и характеристика была блестящая: «воин-интернационалист»! Как раз то, что нужно.

Первым делом зарегистрировали кооператив под звучным названием: «Юнком», что «ихними» читалось как «Universal company», нашими — как «Юный комсомолец»!

Как говорится, и акт провели, и девственность не нарушили.

— И чем собирались заниматься?

— Не собирались, а собирался. Поседевшие в комсомоле «вечно молодые» были нужны и тогда и теперь деловым людям, как восемнадцать кнопок в заднице. Ну а я… Размышлял я недолго… Шкала цен внутри Союза и вне соотносилась как кентавр с жирафом… То есть да: средняя зарплата трудящегося была шесть-восемь баксов в месяц, или сто восемьдесят рублей, но на эти сто восемьдесят человек мог вполне прилично жить и даже очень многое себе позволить. Это первое.