Камил Гадеев

Бар

Мы сидели в маленьком баре. Мы - это я и Саша Танин. Случайный знакомый, представившийся после первой кружки пива и ставший другом после третьей. Разговор был весьма интересным, пиво холодным, а кондиционер мощным.

– Ты не понимаешь, любить по-настоящему, любить страстно может лишь тот, кто умеет ненавидеть - у Саши лихорадочно блестели глаза, он допил пиво и заказал еще кружку, - это так же верно, как и то, что только настоящий рационалист, является истинным идеалистом, а самым безумным романтиком - может стать лишь прожженный циник.

– Парадокс, - лениво заметил я.

– Ты видел этих длиноволосых чудаков? Этих фанатиков гитары и костра, любителей сказок и ночных дискотек, или новую волну, взращенную пепси и ригли сперминт, они же все считают себя романтиками!

– Предположим не все, - меня забавляла горячность моего собеседника.

– Да они называют себя циниками лишь потому, что это им кажется романтичным. У них и общность называется - система, контора, - они же продукт общества, так же как человек выдыхает углекислоту, так и общество создает эти течения, они думают, что вне общества, на самом же деле, общество в них. Им никогда этого не понять, они зациклились на своем противопоставлении и не могут взглянуть со стороны.

– А ты можешь?

– Я? Я могу.

– И что это тебе дало?

– Я свободен! Я познал себя. У меня нет комплексов и нет предубеждений, я готов ко всему и могу все.
– Танин откинулся на спинку стула и осмотрел бар - видишь ту парочку?

За крайним столиком сидел парень лет восемнадцати и увлеченно что-то объяснял своей подруге. Та смотрела на него широко раскрытыми глазами и кивала, не забывая изящно стряхивать пепел с тонкой More.

– Я могу сказать, что с ними будет дальше.

Я недоверчиво хмыкнул.

– Он будет говорить ей о любви, потом она встретит другого, а этот чудак будет делать вид, что страдает - Танин прикурил сигарету и продолжил: они оба будут довольны. Он тем, что тоже испытывает то, что поэты называют любовью, а она от того, что и ее любят. Продукт общества. Дети голливудских фильмов и дешевой поэзии.

– Стандартная ситуация, и не надо быть пророком, чтобы это предсказать - я тоже достал сигареты и Танин чиркнул зажигалкой.
– У них еще все впереди, это же дети.

– Ты не понимаешь, у них все кончилось не успев начаться, они начинают в постели, забыв о том, что искали!

– Ты поэт - я улыбнулся.

Танин осекся:

– Hикогда! Ты слышишь, никогда не называй меня так!

Я поднял руки:

– О кей, запомнил.

Танин замолчал, дым тлеющей сигареты тонкой струйкой поднимался над полупустыми кружками и исчезал в странном танце.

– Веришь - медленно начал он - я уже не хочу быть человеком, мне претит чувство одинаковости. Я это я, и мне больно, когда я ощущаю себя частью машины.

Мы замолчали. Бармен, поймав мой взгляд, прибавил громкость. Пел Высоцкий. Хриплый голос еще дрожал где-то глубоко внутри , когда Танин снова заговорил.

– Я бы отдал душу за то, чтобы стать собой, стать тем, что я есть.

Я достал лист бумаги, ручку:

– Пиши.

– Что?

– Как обычно: обязуюсь отдать душу после своей смерти в обмен на, и свои условия. Подпись, дата.

Саша улыбнулся, но посмотрев в глаза, вдруг посерьезнел. Ручка, быстро заскользившая по листу, остановилась.

– А когда?

– Hе скоро, лет сорок точно - я посмотрел на часы - извини, тороплюсь.

Танин размашисто расписался и вернул мне все. Я встал, кивнул бармену и вышел.

Hа улице собирались тучи, удушливая жара сменилась, еще горячим ветром, но уже срывались первые тяжелые капли, и листья угрюмо шумели, пытаясь улететь в серое небо.

Очень редко выпадает такая удача, романтик и циник, он ищет, но уже никогда не найдет того, что искал. Я развел руки, пытаясь обнять недовольное небо и исчез.

Хлынул дождь, скрывая все серой стеной.